- А чем гулутьба не войско! - ответил Степан угрюмо, без шутки.
- И голутьба - не войско и ты - не войсковой атаман! - строже сказал Самаренин. - И круг вам идти на Азов не велит, а велит, не мешкав, назад ворочаться…
Степан с насмешкой мотнул головой.
- Назад в гнездо две тысячи казаков на насест не посадишь - не куры! Иди-ка скажи им, что ты идти не велишь. А в воду кинут - тогда на себя пеняй…
- Не от себя мы, Степан Тимофеич, - пытаясь смягчить столкновенье, вмешался станичный. - Письмо от круга тебе, - сказал он, протянув запечатанный столбец.
- "От круга"! - передразнил Разин, вырвав столбец из его рук, по-хозяйски распечатал грамоту, поглядел на замысловатые крючки и завитки писарского пера. - Писал писака, читай, собака! - со злостью сказал он.
К ним подскакал верхом Черноярец.
- Ты дюже грамотен, Ваня, читай-ка, что круг нам пишет.
- "Зимовейской станицы казаку, гулебному атаману Степану Тимофееву сыну Разину", - бойко прочел Черноярец.
Степан слушал молча послание тайного круга. Слово за словом Иван Черноярец прочитывал то, что Степан заранее угадал: что, столкнувшись с Азовом, гулебщики навлекут войну на все донское казачество, а Дон к войне не готов, пушки и пищали у донцов износились в польском походе, новых же царь не прислал, да тут еще выдался год, небогатый хлебом, и хлебного жалованья не будет до самых осенних дней…
Дальше старшина писала о том, что идти в двух тысячах казаков на Азовскую крепость никак не разумно, что с голытьбой, непривычной к мушкету и сабле, он неминуемо пропадет…
Степан ждал и этого довода. Тихая усмешка таилась в его бороде и в уголках глаз, когда слушал он старшинскую отповедь. Он рассчитывал не на силу и ратную выучку, а больше всего на бесшабашную удаль своей ватаги да на боевую удачу.
Но Черноярец читал дальше, и того, что читал он теперь, Разин уже не ждал.
Старшина сообщала цифирные выкладки о запасах хлеба, свинца и пороха, о пушках, мушкетах и ядрах, о числе ратных людей, о конях, ослах, верблюдах и о количестве овец и быков, припасенных в стенах Азова.
Разин потупил глаза и уже не смеялся. Слушая грамоту войсковой старшины, он понял свое легкомыслие.
"Вот как делают ратное дело!" - подумал он.
Трезвый расчет бывалых воителей убедил его и привел в смущенье.
"А мы, дураки, на авоську лезем!" - подумал он, тревожно взглянув на Черноярца.
Но это было еще не все. В завершение письма войсковая изба писала о том, что старшина не надеется на разум Степана.
Чтобы оберечь все Войско Донское от гибели, тайный круг указал учинить у Черкасска по Дону заставы и никого казаков ни из Черкасска, ни с верховьев в низы не пускать, а крымскому хану и мурзам азовским послали письмо, что Степан вышел с Дона разбойной статью и Войско Донское ему не заступа, если азовцы и крымские люди нападут на его голытьбу…
Это было неслыханное предательство: донская старшина не только от них отреклась, не только оставила их без подмоги с верховьев, на которую так рассчитывал Разин, но она изменнически выдавала русских людей азовцам и хану, предупредив их письмом о походе Разина.
Кровь бросилась в голову атамана… Схватить сейчас всех посланцев Корнилы да тут же казнить за продажу… Разин сжал кулаки, но широкая ладонь Черноярца тяжело и спокойно легла на его руку. Степан взглянул на товарища.
Черноярец, окончив чтенье, с насмешкой смотрел на черкасских посланцев.
- Наврали, собаки, с пять коробов! - прищурясь, спокойно сказал он и сплюнул.
- Как наврали?! - взъелся Самаренин. - Ведомо все войсковой старшине!
Иван качнул кудрявою головой.
- To, что вы написали, и мы раньше ведали, да не страшились того - пошли. Ан я ныне турского сотника в камышах уловил. Бежал он от ханского палача из Азова… Не четыре тысячи воинов ныне в Азове, а шесть, единорогов на башнях не десять - двадцать. Хлеба в привозе вчетверо больше, чем вы писали… Все то - не беда… Сказывал он иное: в азовской твердыне черная смерть, зараза…
Черкасские послы от этих слов вздрогнули и отшатнулись. Самаренин перекрестился. Разин удивленно и опасливо поглядел на своего есаула, но удержался от готового сорваться вопроса.
- Где же тот турок? - едва слышно спросил Самаренин.
- Только расспрос я ему учинил - и пятна по нем пошли, язвы… Степан Тимофеич вершить его указал. Ну, камня наклали в порты - да к рыбам!.. Вот для совета мы тут и на берег вышли.
Степан глядел в удивлении на бойкого есаула, не понимая смысла его выдумки, но чувствуя, что Иван затеял какую-то хитрость.
- Кишень табаку от него остался, - не сморгнув продолжал Черноярец, - добрый табак! - Он вытащил из-за голенища сафьяновый зеленый мешочек с медной застежкой, который Степан знал уже давно, и стал набивать трубку, радушным движением предлагая то же черкасским посланцам.
Самаренин отшатнулся.
- В огонь кинь, в огонь! Спали! Жив не будешь!.. - замахав руками, вскрикнули Самаренин и станичный.
Только Петька Ходнев с любопытством, хоть и с опаской, тянулся щепотью в кишень. Но Самаренин крепко схватил его за руку.
- Оставь! Подохнешь, как пес!
Он вдруг заспешил.
- Ну, Степан, сам смотри! Войсковой тайны круг тебе отписал, как ведал. А мнишь себя Войска Донского разумней - ступай! Да ведай, Войско Донское тебе не заступа, не помощь. А что голутьбу загубишь - о том мы жалеть не станем: иных наберется вдвое. А станете во станицы спасаться, то с черной заразой не пустим!
Напомнив еще раз Степану о том, что тайный круг с турками и с крымцами велел не биться и хана не задирать, послы, отказавшись от ужина и ночлега, хотя приближалась ночь, и, не повитавшись за руки, бочком, бочком отступили к своим лошадям, вскочили по седлам и унеслись обратно в Черкасск.
- Чего ты враку такую умыслил? - строго спросил Степан Черноярца.
Иван хохотал, катаясь по песку, словно в корчах…
- Ишь, дохлый турок их как устрашил!.. Гляди, понеслись - и вино и коврик забыли! - указывая пальцем вслед ускакавшим послам, сквозь смех бормотал Черноярец.
Не вставая с песка, он потянулся всем телом и взял с посольского коврика серебряную чарку с вином.
- Садись, атаман! - хлопнув ладонью по коврику, сказал Иван.
Степан сел рядом на теплый песок.
- Хороша от круга отписка? - спросил Черноярец.
- Продажные змеи! - ответил Разин.
- То-то оно! - усмехнулся Иван. - Гляжу, ты и уши развесил и рот раскрыл. Вот-вот увидят, что огорошили нас отпиской. Знать, надо покруче еще заварить, - и заварил!.. Коли бы мы от Азова по их отписке ушли, нас бы ни в грош не чли. Сопливцы, мол, собрались в поход, а ратного дела не знают. Какой тебе, атаману, почет? Осрамили бы на перекрестках…
- И то, - подтвердил Степан.
- А сам размысли: как не уйти, когда их в Азове такая сила? Рано мы поднялись на Азов воевать. Силу надо копить… Но так?
- Так, тихо признался Степан.
- Не горюй, атаман! Они век во старшинстве, а мы простые казаки. И нас время выучит да походы. А про турка брехал: не лавливал я его. И про черную смерть наврал же. Ты думай, куда нам идти? Сила народу встала - соколы да орлы… Станем искать не Азова - иного пути
- Я ранее звал на Волгу, - сказал Степан.
- Хотя и на Волгу. Ведь мимо Черкасска пойдем - кто нас теперь удержит? Черной смерти все побоятся. А мы еще два челна парусами прикроем, скажем: недугуют шестеро казаков…
- Заврался, Иван, - остановил друга Разин. - Мы копим народ в ватагу. А как вести про черную смерть полетят, кто к нам придет?!
- Азовцы в Черкасск приедут с доказом: им торговать. Как от них струги не станут пускать на Дон из Азовского устья, тут все и разберутся, что черная смерть - обман. А кто виноват? Нам турецкий лазутчик наврал. Зато мы уйдем без стыда: не от войска бежали, не супостата страшимся - заразы… А кто ее не страшится?!
Степан взял вторую чарку вина и стукнулся с Черноярцем.
- Ну, намудрил, Иван! Чистый подьячий!.. - сказал он, покачав головой.
- Неладно нешто?
- Все ладно, - согласился Степан. - Только ума у нас еще мало. Ну, ты иди зови ко мне есаулов, - отослал Степан друга.
Стыд за свое неумение, за то, как нелепо и необдуманно поднял он целое войско в две тысячи человек и повел на погибель, не справившись о числе врагов, об их силе, терзал его.
"Свычен смотреть в станичный горшок, кашевар шелудивый, ан, вишь, пошел города полонять, моря воевать, покорять чужие украйны! Рано!.. Теперь куда? К крестному на поклон? Простите, мол, нам, атаманы, что мы неразумно в поход собрались!.. Тут они нас и скрутят!.. Рад будет крестный!.." - думал Степан со злостью. Воспоминание о Корниле в нем возбудило ненависть и желанье во что бы то ни стало преодолеть все вставшие на его пути трудности. "Ан нет! Не пойду с повинной в Черкасск! Азов не возьму, так уйду на Волгу. Города брать не свычен, так шарпать разбойничьей статью учну. Хлебные караваны пойдем разбивать и сядем на Волге. Город шарпальный поставим у Паншина городка…" Стояла же Рига… Не Индия, не Персида - Поволжье, не синее море - Волга, а будет наша!.."
Черноярец привел есаулов - Сергея Кривого, моложавого, светловолосого и отважного Митяя Еремеева, чернявого рассудительного Степана Наумова, старого друга Рази - седого Серебрякова, бывших в станице еще под атаманской рукой Ивана.
Ночь они совещались между собой. Поутру созвали круг, и в полдень другого дня челны голытьбы прогребли назад вверх по Дону, мимо Черкасска. Никто не чинил им задержки, боясь общения с ними. У Черкасска захватили они по пути два струга, груженные разной снедью. Никто не погнался, никто не потребовал их назад.
- Вишь, зараза моя пособляет! - с усмешкой сказал Черноярец другу.
Но атаман не смеялся. Он был угрюм и задумчив.
Бугор над Волгой
Стрелецкий голова стольник Иван Лабунов побывал в гостях у Флегошки - нижегородского приказчика Шорина. Не боясь греха, несмотря на великий пост, они три дня прображничали. Этому никто не удивлялся: им предстояло плыть вместе караваном по Волге - что же худого в их дружбе! Флегошка ведь приказчик самого Василия Шорина! Флегошкина хозяйка ходит одетой не хуже дворянских жен, дом - полная чаша… Через Флегошку Леща стольник получил в дар от Шорина английского сукна на кафтан, соболью шапку, изумрудный перстень, женский плат из заморской паволоки и бирюзовые серьги. Да еще получил на разговенье к дворянскому столу икры, да индеек, да окорок свиной, да окорок медвежий… Даже сварливая хозяйка не бранила стольника за бражничество с приказчиком Шорина, когда все эти дары были присланы в дом.
А за все, что он получил, от стрелецкого головы требовалась одна послуга: недельки на две захворать животом, чтобы купеческий караван обогнал государевы струги, чтобы шоринский хлеб пришел в Астрахань раньше царского хлеба…
Стольник знал, что боярин князь Яков Черкасский дал Шорину пушек с порохом, с ядрами да еще полсотни оружных холопов для охраны добра по пути. Князь ли, торговый ли гость - кто придумал безбожное дело наживы на голоде, - стольник не знал, но вся душа его возмущалась, когда он услышал о том, что Василий Шорин хочет опередить государев хлеб.
"Креста на них нет, на корыстниках-живодерах! Таковскую цену возьмут, что иным купцам и не снилась! - раздумывал стольник. - Шкуру слупят живьем с понизовского люда!" Но все же не отказал приказчику Шорина. За полученные дары обещал захворать животом, пропустить купца на две недели вперед и дать приказчику Шорина время поспустить скорым делом весь хлеб астраханцам по зимним высоким ценам… За то в самой Астрахани по уговору с Флегошкой Лещом стрелецкого голову ждали еще десять серебряных ефимков, бочонок вина к обиходу, персидский ковер да черкасское седло…
С четвертой недели поста под снежной корой зажурчали ручьи. Лед на Почайне быстро сошел, вода начала подпирать струги, стоявшие возле лабазов Шорина. Конопатчики бухали деревянными молотками, загоняя в рассохшиеся пазы стругов жгуты пакли. Осмольщики на кострах возле берега грели смолу в котлах, смолили проконопаченные струги.
Старик Шорин жил на Печерском монастырском подворье в кремле и ездил молиться в Печеры. После обедни он каждый день заезжал посмотреть на работы. В понедельник на вербной неделе велел стащить струги в воду, в устье Почайны, начать погрузку товаров. Было мелко, но старый купчина видел, что будет большая вода - подопрет и поднимет струги. Грузчики полуголыми бегали от лабаза к берегу, по сходням бегом на струги с кулями, грузили кули плотно - один к одному… Приказчик Флегошка Лещ сам следил за погрузкой. Холопы Черкасского укрепляли на палубах пушки. Озорничали по кабакам на посаде, гонялись за девушками. Посадские приходили жаловаться на них воеводе. Воевода бубнил что-то под нос, что недолго ждать - скоро они сойдут с караваном в низовья.
На вербной неделе взломало Волгу. Вода что ни час прибывала. Из царских житниц поспешно грузили в караван царское жалованье для понизовых служилых людей…
Василий Шорин явился сам к воеводе.
- Караван погружен стоит, а стольник Иван Лабунов вдруг занедугал, боярин и воевода Петра Ильич!
Воевода Голохвастов развел руками.
- В недуге господь токмо волен, Василий! - сказал он. - Постоят караваны. Оправится стольник - пойдут. Не к зиме дело, к лету. Куды поспешать?!
- Астраханцев ить жалочко, Петра Ильич, боярин! Голодны сидят. Государев хлеб припоздает - хворать учнут! Пиши проходную на мой караван, была не была!
Голохвастов, поглаживая окладистую рыжеватую бороду, не спеша размышлял, пытаясь проникнуть в мысли торгового гостя.
- Обычая нет уходить без царских стругов. Пограбят тебя! - сказал он.
- Да у меня, осударь-воевода, пушки стоят на стругах, люди боярские, князя Черкасского, тоже оружны пойдут с караваном. Господь сбережет!.. Астраханских людей жалею! - настаивал Шорин. - И к дому пора. Уйдет караван - я и дома к Светлому воскресению буду!..
Воевода вдруг понял, захохотал.
- Греховодник Василий!.. Людей астраханских жалеешь? Отколь в тебе жалости столько?! Ах, старый мудрец, намудрил! Проходную тебе?! Ох, колдун! А хворь-то не ты ли наслал на Ивана Лабунова?
- Поклонюсь тебе, сударь Петра Ильич. Я в долгу не останусь!.. В хвори, как ты сказал, волен господь. А мне бы не дожидаться уж ныне!.. Медвежьих три окорочка со мною, бочонок с венгерским. Тебе из Москвы я привез…
Воевода велел написать проходную стругам Василия Шорина.
Волга подперла Почайну. Груженые тяжелые струги стояли, покачиваясь на якорях. Весеннее солнце сияло, сверкая в Волге, золотя купола нижегородских церквей.
Высокие косогоры города начали покрываться зеленым ковром травы, когда караван Василия Шорина отвалил от берега. Сам Василий стоял на бугре и смотрел, как все на стругах стали креститься на нижегородские церкви, как засверкали под солнцем дружные весла стругов, а на носах передних медью сверкнули пушки и, подбочениваясь, возле них красовались перед нижегородскими девицами оружные холопы Черкасского.
Вот вышел весь караван на веслах в широкий волжский простор, струги подняли паруса и полетели с попутным по половодью, оставляя широкий след на воде.
Шорин оглянулся на устье Почайны, на царский караван. Государевы струги еще стояли под погрузкой и на одном из них стучал в мурье деревянный молоток конопатчика.
Василий снял шапку, перекрестился, вздохнул с облегчением.
- Дай бог добрый путь да прибытки!
Разинский стан раскинулся на бугре над Волгой, невдалеке от Царицына. Жить в бурдюгах было привычно для верховской голытьбы, и, придя на бугор, разинцы тут же нарыли себе землянок. В первые дни новизна походной жизни, ожиданье разбойной гульбы и большой поживы возбуждали ватагу. Никто не думал о том, что харчи на исходе. Идя на Азов, Разин рассчитывал, что запасется мясом, отгоняя овец у ногайцев и крымцев. Придя на Волгу, атаман ожидал, что дня через три-четыре, не дольше чем через пять дней, потянутся обычные весенние караваны по Волге. Казаки налегли вовсю на весла, переправляясь по Иловле к Волге. На переволоке челнов все были замучены спешкой - не запоздать бы! Когда добрались до бугра, узнали от высланных вперед сторожевых, что караваны еще не прошли. Разин велел всем тотчас же изготовиться к нападению и ждать затаясь, не обнаруживая для постороннего глаза, какая грозная сила лежит на бугре.
Но дни шли за днями, а каравана все не было. Видно, струги задержались в верховьях. Прошло уже десять дней, а высланные в верховья подъездчики не присылали вестей. Голод в разинском стане начался не на шутку. Выручала лишь волжская рыба. Степан не велел выходить казакам на Царицынский посад, чтобы не грабили жителей, и запретил нападать, если пойдут по Волге одиночные струги, чтобы не обнаруживать заранее ватагу. Но казаки не выдержали: нарушив атаманский наказ, десятков пять разинцев напали на проходивший первым с низовьев из Астрахани армянский караван в три легких стружка. Степан не успел опомниться, остановить, как караван обобрали без всякого боя. Харчи расхватали, хоть их было мало. На всю ватагу досталось только вина, которое пили без вкуса и толку, заедая вареной без соли рыбой да просяною кашей, и каши хватило едва по десятку ложек на брата. Работных людей с армянского каравана Разин принял к себе в ватагу. Волжские бурлаки охотно пошли к казакам. Хозяев же Степан указал связанными посадить в яму, чтобы они не могли никого упредить о казацкой засаде.
Ночью Степан пошел осмотреть табор. Все караульные спали. Воспользовавшись этим, хозяева разоренного каравана, трое братьев-армян, ухитрились бежать. Степан пришел в ярость на сторожей. В гневе зарубил саблей одного из "заводчиков" нападенья на армянские насады, который к тому же заснул в карауле у ямы. Степан тут же сам пожалел, что погорячился, но остальные караульные окружили его толпой, зашумели, что он убил казака нечестно, что так им краше вернуться на Дон. Отступать было поздно и не к лицу: пришлось порубить и второго. На шум сбежались ближние есаулы Разина, обнажили на непокорных сабли. Тогда прочие караульные упали на колена, моля прощения.
И вдруг беглый стрелец Никита Петух, примеченный Разиным раньше, отчаянно отшвырнул рогатину, с которой стоял в карауле, и, подскочив к атаману, подставил шею.
- Руби! - смело выкрикнул он, распахнув ворот. - Руби! На, собака! Казацкая кровь тебе как вода!.. Без хлеба вино пить - и всякий уснет! Руби, что ли, язычник!
- В другой раз на стороже уснешь - и тебя посеку, - охладев, сказал ему Разин.
Есаулы пинками, тумаками и повелительными окриками разогнали всех по бурдюгам от места атаманской расправы. Табор как будто утих, но приглушенный гул голосов не унимался.
Есаулы уснули, а Степан, оставшись один, бродил по бугру и, незамеченный, слушал говор казацкой вольницы. Все роптали. Бранили его, своего атамана:
- Обнадежил, лихой, сманил, а тут поморит без хлеба!
- Сережка да Черноярец, как воронье, налетели махаться саблями на народ! Вот те и вольное войско казачье!