Только ахнули все вокруг, и Афонька свалился с разбитой головой.
Стенька сам в первый миг не успел понять, что случилось, и удивленно глядел на длинное мертвое тело возле своих ног…
- Убил! Ой, убил! - завизжала первой старуха, забыв о своем сыне. - Убивец ты, дьявол!
- Вяжи душегуба! С нас спросят! - крикнул за ней купец-богомолец.
Они всей толпой окружили Степана, не смея еще подступиться, схватить. И тут только понял казак, что наделал его непокорный нрав… Он разбросал богомольцев, вырвался и без троп, без дорог скрылся в темном лесу…
До всего тебе в мире дело
Сосны стеной стояли куда ни глянь, и не было им конца-края.
Лил дождь. Ветер пронизывал стужей, ломал вершины деревьев, швырял в лицо сухие колючие шишки.
Степан потерял счет - четыре ли ночи, пять ли ночей он бродил среди нескончаемых красных стволов.
Перед ним расстилались болота, топи, и их приходилось по полдня обходить стороной, то вправо, то влево…
Голос отца звал Стеньку, слышался за лесным шумом…
"Может, за мой грех помер уж батька и надо мною душа его пролетает", - подумал Степан.
- Ты мне, батька, помог бы из лесу выйти, - взмолился Степан. - Пропаду ведь я тут не по-казацки - без чести, без славы сдохну. А шел за тебя молить бога… Что грех случился - так с кем не бывает? Ты б меня вывел из лесу, я б помолился, душу твою успокоил…
Олениха с олененком прошли в чаще.
"Сколь мяса!" - подумал Стенька. Ему казалось, что пожрал бы и мать и теленка. "Да, может, то знак от батьки: иди, мол, за зверем!" - подумал он.
Он побрел по оставшимся на земле оленьим следам, по звериной лесной тропе… И "чудо" свершилось: стволы расступились. Свинцовым сумрачным блеском сквозь прогал сверкнуло холодное море…
Степан только слышал о море. Но те моря, о которых рассказывали Тимофей Разя и все казаки, представлялись солнечными и знойными, а это дышало холодной, осенней мглой…
Стенька, шатаясь от устали, пошел вдоль пустынного берега. И вскоре встретил рыбачье жилье. Лодка, весла, мокрые сети… Лохматый пес грозно поднялся от порога избы… На его лай дверь отворилась, и вышел высокий рыбак в холщовой рубахе.
- Здорово, молодой! - приветливо крикнул он и, не ожидая ответа, широко распахнул дверь. - Заходи, погрейся…
Не в силах вымолвить слова в ответ, Стенька хотел перешагнуть порог жилища, но в глазах помутилось, он качнулся… и только тогда пришел в себя, когда уже без шапки и без сапог лежал на скамье.
Старик ему что-то сказал, но Степан не ответил. Пока тот выходил в сени, казак снова бессильно закрыл глаза…
Покойник-отец явился ночью в избу и уселся на лавке напротив.
- Наделал дела, сынок! - с укором сказал он, будто живой, шаря за голенищем табачную трубку. - Сгубил человека без покаянья, а ныне его душа, проклятая, бродит, вот так-то, как и моя, да мучит меня, собака, - зубами грызет, пристает: "Твой сын, мол, меня топором тяпнул, а ныне покою мне нет. И тебе не дам же покою!.."
- Назад не воротишь, - сказал Степан, - чего мне с ним делать!
- Молись за него, окаянного, - возразил Тимофей. - Он сказывает: "За тебя молиться шел Стенька. Стало, и ты повинен, что я околел без церковного покаянья!" Пошли мы с ним к ангелу: мол, рассуди нас! И послал нас ангел назад от ворот…
- Чего же он сказал? - просто спросил Степан, словно говорил не об ангеле, а о станичном есауле.
- Твой сын, мол, Стенька. Ты сам его сговори молиться. Хоть в монастырь пусть идет пострижется, а покою проклятой душе добудет! - ответил отец.
Дверь рыбацкой избы распахнулась, вошел убитый монах, по-волчьи щелкнул зубами, распахнул синий рот, весь в крови…
- Ага-а! Вон куды ты забрался! - накинулся он на старого Разю. - Печенку свою от меня спасаешь?! - Он страшно завыл, лязгнул клыками.
Тимофей вскочил с лавки…
- Батька! Постой!.. - крикнул Стенька, готовый еще раз убить Афоньку.
Но старый Разя пропал вместе с монахом, как не было их обоих…
Стенька проснулся в холодном поту. Пес заливался лаем за дверью…
Старик рыбак рядом на лавке спал, вытянувшись во всю длину. Глядя на него, Стенька вспомнил, как, умирая, лежал такой же костлявый и длинный Разя.
"Вот уж и помер батька, и я не успел дойти в Соловки. А теперь и хуже: на том свете покою ему не стало! - корил себя Стенька. - Да кабы шел я тихо, по чину, как надлежит богомольцу, то, может, и дожил бы батька…"
Он вспомнил разом все страшные рассказы своих спутников-богомольцев о вещих снах, о явлениях душ умерших, о колдунах, о людях, убитых без покаяния и молитвы…
Приход покойника-отца и убитого монастырского приказчика показался Степану не сновиденьем, а страшной явью…
Степан вскочил с лавки, схватил хозяина за плечо и изо всех сил начал трясти.
- Чего ты? Чего, молодой? - пробормотал спросонья старик.
- Далече отсель монастырь? - нетерпеливо спросил Стенька.
- Пошто тебе?
- Свези меня в обитель, отец! Нельзя мне в миру… Не хочу грешить, а грешу… Православного загубил… Кинусь игумну в ноги, чтобы в монахи постриг… - бормотал казак, как в горячке.
- Ишь ты какой! - усмешливо удивился старик. - Птица индейская ты - больше никто… Есть в Индии таки птицы: голову сунет в песок и мыслит, что схоронилась. Так-то и ты: "В монастырь!" Птица! Вчера мне рыбак встрелся на море, сказывал, что Афоньку убили. А что ж тут сказать? Туды, говорю, и дорога. Какой же тут грех?!
Старец глядел на Степана веселыми, молодыми глазами, словно над ним смеялся:
- Что ж, индейская птица, поедим да поедем. Робкому смелости не вобьешь. Повезу.
- Отколе ты взял, что я робок? - вспыхнул Степан.
- Мира страшишься, людей страшишься - кто же ты еси? Боязливец, реченный трус… Страха ради в монахи с таких-то лет!..
- Нравом горяч я, - оправдываясь, пояснил Степан.
- Горяч - не беда, - возразил старик, - и холоден - не беда. Сказано во откровении Иоанна: "Поелику ты ни холоден, ни горяч, но обуморен еси, изблевати тя от уст моих имам!" Афонька твой сам сколько душ загубил нипочем!..
Но Степан был встревожен ночным сновидением и рассказал о нем старику.
Старый рыбак слушал его тепло и с сочувствием. Он поставил перед Степаном миску с едой.
- Ешь покуда, - сказал он, - а там и рассудим после. Силой тебя держать не стану. Захочешь - не то в монастырь, хоть в пекло ступай…
Молча Степан принялся за еду.
- Послушь, молодец казак, - снова заговорил старик. - Шли два друга с рогатинами в лесу. Видят - зверь человека дерет. Пал один на колени, учал молиться: "Господи, помоги человеку, пошли ему чудо - пусть зверь почует, кую неправду творит!" А товарищ его не молился - схватил рогатину да всадил зверю в брюхо. Кто прав? - Старик засмеялся. - Так-то, Стенька! А ты: в монастырь, молиться!
- Куды ж ты велишь? - растерялся Степан.
- На плечах не кочан, смекай! - заключил старик. - А сонным видениям веру дают легковеры. Не батька к тебе приходил. Кто помер, тот больше не ходит. Сам ты себя терзал.
В напряженной задумчивости Степан сдвинул брови, и оттого шрам у него на лбу, оставшийся после драки за Сережку Кривого, стал еще глубже.
"Сережка вон тоже сгубил человека, не в монастырь ушел небось - в казаки!" - говорил про себя Стенька.
Старик молча наблюдал напряженное раздумье казака.
- Ну что же, - сказал рыбак, - иди погуляй по бережку, с миром простись. Вишь, море в ночи разыгралось. Маленько волна упадет, и я тебя в монастырь отвезу.
Стенька, охваченный смятением и сомнениями, вышел из избы рыбака. Ему безотчетно хотелось остаться теперь одному. Старик мешал ему думать…
"…хоть правду старый сказал, что молитвой в беде не поможешь, коль зверь человека дерет… Да что же, Афонька - не лютый ли зверь, пуще волка!.. И зверя убить али грех?! Да есть ли в таком и душа?!" - продолжал размышлять Степан.
Море шумело и пенилось. Волны невиданными водяными горами катились из неоглядной дали, шли на Степана и вдруг, разбившись о берег у самых его ног, шурша по песку, убегали назад, как белые змеи. Влажный холодный ветер летел над морем, срывал с гребней брызги и бросал их в лицо Стеньки. С каждой минутой ему дышалось свободней и легче, словно тяжелый камень сползал с плеча и будто Степан с убегающею волною сам уплывал в этот морской простор, который лежал впереди вольней, чем донская степь… И вся эта ширь - море и небо - вливалось в сердце Степана, и сердце стало само просторным, как море…
Из бледного неба вдруг глянуло солнце и засияло над всей водяной далью…
- Вот краса так краса! - невольно шепнул Степан. - Ну и ди-иво!
Стая чаек, откуда-то взявшись, вдруг пронеслась над берегом, низко спустилась к воде, снова взметнулась, сверкнув под солнцем, будто подброшенная потоком встречного ветра, и невдалеке от Степана присела на волны, ныряя в хляби и вновь возносясь на валах…
"Земля-то ведь рай, а они ее пакостят, право! Гадят да гадят вот эки Афоньки и людям житья не дают! Вон рыба скакнула, вон птахи летят над волной - и всем воля; а человеку ни в небе, ни в море, ни на земле - нигде воли нету… Пошто же не задавить того, кто тать людской воли?!"
Казак стоял недвижимо, не в силах отвести глаза от сверкающего чуда. Оно пьянило его, заворожило, взяло в плен все чувства, напоило восторженным ощущением жизни, праздника жизни…
Шум волны сливался с безумолчным величавым шумом сосновых вершин за спиною Степана, и он не слыхал, как рыбак несколько раз окликнул его по имени.
- Ну что же, индейска птица, волна поутихла малость, пойдем отвезу к покаянию! - сказал старик с прежней усмешкой, тронув казака за плечо.
Степан обернулся к нему и, ничего не ответив, снова отвел глаза к морю.
- Ты что же? - спросил рыбак.
- Ничего. Не пойду в монастырь. На Дон ворочусь… - буркнул Стенька.
- На До-он?! - весело протянул старик. - Ну, туды я тебя на моем челночишке, сокол, не свезу. Туды ты и сам доберешься!.. А море по нраву пришло? - спросил он так, будто сам создал море на радость всем людям.
- Краше зари небесной! - сказал от души молодой казак.
- Вот то-то! - ответил старик, словно он говорил уже раньше Степану об этой красе.
На другое утро Степан спросил старика, какою дорогой лучше добраться к Дону.
- Спешишь! Небось тебя по дорогам ищут. Того и гляди, наскочишь на сыск, - остановил старик.
- Я казак. На Москве казаков не судят, - уверенно возразил Стенька.
- Вишь, как просто-то жить в державе, - с обычной усмешкой заметил рыбак. - Монах - человек ить церковный, - пояснил он Степану, - за него тебе сам патриарх не простит. А патриарх - что Москве, что Дону - на всю Русь один. Поймают тебя да, не спросив, и упекут в монастырь за решетку. Никто на Дону и ведать не будет, куда казачишка Степанка девался! Сиди-ка покуда тут у меня. А как шум поуляжется после Афоньки, тогда и домовь..
Старик любил рассказывать "басенки" и говорил их бессчетно много, ко всякому случаю жизни.
- Слышь, Стенька: где бог сплоховал, там разумному человеку исправить надо. До всего тебе дело на свете - тогда ты прямой человек! Слушь-ко. Ехали два товарища. Видят худой мост. Один говорит: "Починим, брат, мост". Другой говорит: "Не нами, брат, сломано - не нам и чинить! Пошарим, брат, броду". Один стал броду искать - потонул. Другой потрудился. Глядишь, к нему люди пристали, работу его скоротили вместе - и всем добро!..
Стариковы речи были в полном разладе с тем, что говорил в Посольском приказе Алмаз Иванович.
Кто же из них двоих прав? Алмаз - мудрый царский советник. А тут простой дед, безвестный рыбак! Тот велит не касаться чужого дела: твори, что положено, в иное не суйся. А сей мудрец говорит: "До всего тебе дело на свете!"
Степан охотно рассказывал старику обо всем, что успел повидать по пути на север. О виденных им обидах и бедах простого народа, о том, что крестьянам осталось либо бежать на Дон в казаки, либо, как "дикой бабе", уйти в разбой, жечь поместья, грабить и убивать богатых дворян.
- Разбойничать - что комаров шлепать, - поучающе возразил старик. - Слушь-ко басенку, может, на что сгодится. Шли два товарища по лесу да присели. Силища мошкары налетела на них, жалит, язвит - беда! Один как учал супостатов шлепать, всю рожу себе изнелепил - а их все богато, так и зудят… Другой натащил сучья, костер запалил да так всю их скверность и выкадил… Вот и суди! - добавил рыбак, подмигнув Степану.
- Где же большого огня взять? - спросил казак.
- А ты сам, молодой, поразмысли! - засмеялся старик. - Сколь узлов наплетут, сколь советов тебе дадут - и все хороши, а прикинешь по-своему - лучше! Куды сердце ведет человека, с того ему не свернуть. Не я тебя не пустил к чернецам, ты сам не схотел, да смелости не хватало от замысла своего отречься. А тут перед взором море играет, и сердце твое, как море, взыграло, говорит: "Люблю бури, Стенька, а ты в болото меня волочишь!" Вот оно, сердце, и дало тебе волю!
Иногда рыбак целыми днями молчал, и Степан оставался с ним, помогая ему в починке снастей или на море - в ловле. Если же старик говорил, то всегда так, словно высказывал вслух Стенькины мысли. "И как он узнал, отколь догадался, что так я думал?!" - про себя удивлялся Степан.
Суровая ширь холодного моря и невольное одиночество научили Степана искусству думать, а общение со стариком обогатило его великим даром сомнения: все задачи, доселе имевшие только одно, исстари привычное решенье, вдруг стали двулики. Даже бесчисленные притчи, которые так любил рыбак, о двух товарищах, попадавших в различные передряги, скоро стали казаться Степану слишком простодушными.
- А я, кабы третьим был с ними, не так бы вершил, - возразил Степан, когда старик рассказал одну из таких побасенок.
- Ишь ты! - одобряюще усмехнулся рыбак. - Коли не так вершил бы, знать, свой ум в голове завелся… И пора! Не все-то чужим жить! Ты как чинил бы? - с любопытством спросил он Стеньку.
- Один, вишь, направо пошел: "Хоть коня загублю, да пешим жар-птицы достигну", другой назад повернул: "Лучше дома останусь - на кой мне жар-птица, и кур на насесте хватит!" А я бы прямой дорогой обоих повел: коли нас трое, авось и сладим с бедой - и кони и всадники будут целы! - сказал Степан.
- А каб не пошли с тобой? - усмешливо подзадорил старик.
- Повел бы чертей собачьих! - с жаром воскликнул Стенька.
- Водить человеков - великое дело, - серьезно заметил рыбак. - Сам идешь да споткнешься - себе и ответ за свою башку, а людей ведешь - не споткнись!.. Иван Болотников был таков - ты слыхал? Почитают его на Дону? Хорошо! Он почета достоин, Иван-то Исаич, за то, что народ возлюбил, а не власть свою над народом. Правдой горел, как огнем… Молодой я тогда был, в твоих же годах; любил его, света. Легко за ним было на битву идти, даже смерть принять было легко за его великую правду… Вот кто, Степан, комаров-то не шлепал на роже, а на всю Русь костер зажигал… Зрячий вож был Иван Исаич. И слепым от правды его светло становилось! Ведь все человеки во мгле ходят: кто не вовсе слеп, и тот тоже бельмаст, как в тумане… А вожом быть, водить человеков - глаз нужен зоркий!
- Пошто, дед, говоришь, что все люди слепы? Отколь слепота? - задорно спросил Стенька, привыкнув к тому, что дед говорит как бы притчами.
- От безмыслия, сын: люди по вере ходят, а вера слепа есть.
- Так что же, безверием жить?! Чай, не нехристи русские люди!
Старик усмехнулся.
- Апостол Фома в Исуса Христа не верил, и сам Христос ему дал уверенье: ребра свои пощупать велел. И я тебе так-то: пощупал - тогда уж и верь на доброе здравье!..
- Щупать на что, когда бог дал глаза?! Кто слепой, тот щупат! - возразил Степан.
Старик качнул головой.
- Иной раз и зрячего глаз видит луг, а ступил ногой - топь! Ощупал ногою - твердо! Тогда человеков веди…
- А есть на свете, чего ни зрети, ни щупать не мочно? - добивался Степан.
- Люди бают, что в море - русалки. А ты спроси меня: дед, мол, ты море изведал, - есть в нем бесовски девы? Что ж я скажу? Не видал. Люди бают, что есть на свете, чего ни зрети, ни щупать. А как они знают?!
Старик без промаха бил стрелою лесную дичь, и Степан удивлялся его искусству.
- Меток я смолоду был, - сказал старый рыбак. - Для того и держали нас, вьюношев метких, рядом с самим Иваном Исаичем в битвах. От всякого худа, от злобы, от пули и от меча берегли мы его… Ан сберечь не сумели! - со вздохом добавил рыбак.
- Да, может, та пуля была с наговором, какая его достала, - подсказал в утешение Стенька.
- Нет, пуля его не достала, Степанка. Лжа да нечестье людское его доконали. Вся правда его была нечестью и лживцам гроза, и он всегда лицемерье и лжу издалека видел…
- А тут сплоховал? - спросил Стенька с сочувствием.
- И тут тоже видел, да никому не сказал. Сам себя на погибель предал, чтобы народ упасти от расправы. Такая была в его сердце великая правда…
- Все "правда" да "правда" - а что же за правда его? - перебил старика Степан.
Лицо старика просветлело. Он отложил челнок для починки сети и поглядел в сторону моря, словно там, в широком просторе, увидел того, кого так любил…