- Если партия доверяет вам - обязаны справиться, - отрезал Троцкий. - Вы думаете, у меня не было сомнений, когда Ленин предложил мне пост наркома по военным делам? Еще какие сомнения обуревали, даже пытался наотрез отказаться. - Несклонный к душевным откровениям Троцкий вдруг разговорился: что-то в этом молодом честолюбивом военном было такое, что вызывало желание пооткровенничать. - А Ильич мне в упор: "Кого же поставить? Назовите". И, пораздумав, я дал согласие. Вот и тащу теперь на себе эту адскую ношу. - Он внезапно оборвал свои излияния. - Вечером я представлю вас Владимиру Ильичу. А сейчас подойдите-ка сюда, поближе к карте. - Троцкий вооружился длинной указкой и, стремительно водя ею по карте, заговорил: - Прежде всего вы должны четко осознать, что собою представляет Восточный фронт, который мы только-только создаем и который, надеюсь, будет сформирован к июню этого года. Главная его задача - руководство операциями по ликвидации мятежа чехословацкого корпуса и всей контрреволюции на востоке страны. Сейчас в руках белых Казань и Симбирск, Сызрань и Самара, Уфа, Оренбург, Уральск. - Троцкий с силой тыкал указкой в перечисляемые им города. - Представляете, что нам грозит, если эта лавина белых с востока соединится с лавиной деникинцев, наступающих с юга? Судьба Москвы, а значит, и революции будет предрешена. У нас один выход - победа или смерть!
Тухачевский слушал и мысленно отмечал, насколько термины, употребляемые Троцким, далеки от принятых в военной стратегии и тактике. "Лавины"! Туманно и неконкретно!
- Пока что вы - командарм без армии, - продолжал Троцкий. - Вам предстоит ее сформировать. Я написал обращение к русским офицерам с призывом идти в Красную Армию. Без них нам не обойтись! Действуйте решительно и беспощадно! Армия сейчас - это за редким исключением сброд вооруженных, точнее, плохо вооруженных людей. Ее надо превратить в мощную организованную силу. Стальная дисциплина, беспощадная расправа с теми, кто пытается дезорганизовать армейские ряды. Всех этих дезертиров, паникеров, трусов, демагогов и изменников - вырвать с корнем!
Троцкий вдруг умолк, и тут же его озарила новая мысль.
- Вы знаете, что такое децимация? - Он произнес эти слова грозно, вперив загоревшиеся гневом глаза в Тухачевского.
- Кажется, это что-то из древнеримской истории, - не очень уверенно предположил Тухачевский.
- А я было причислил вас к интеллектуалам, - с нескрываемым разочарованием произнес Троцкий. - Впрочем, что такое децимация, вы обязаны знать как человек военный. Древние римляне широко применяли децимацию, когда это вызывалось чрезвычайными обстоятельствами.
- Вот теперь, кажется, вспомнил. - Тухачевский возрадовался, что не ударит лицом в грязь перед столь всеведущим наркомом. - Децимация - это когда из строя части, подозреваемой в совершении преступлений или в прямой измене, расстреливается каждый десятый.
- Вот именно! - с подъемом подхватил Троцкий. - Расстреливается каждый десятый, будь он трижды невиновен! Возьмите на вооружение этот безотказно действующий принцип, и вы увидите, сколь впечатляющими будут результаты! Помяните мое слово: без этого вам на фронте не выиграть ни единого сражения. Вы должны быть беспощадны, прочь слюнтяйство и сентиментальность! Пуля - каждому десятому, если полк осмелился бросить занимаемые позиции и обратился в панику! И не только. К стенке следует незамедлительно поставить командира и комиссара этой части! Вам не попадались на глаза прекрасные слова Камиля Демулена? Он сказал, что готов обнять Свободу на горе трупов. Нам с вами предстоит сделать то же самое, это продиктовано революционной необходимостью. Все революции гибли оттого, что проявляли мягкосердечие к предателям и изменникам, к врагам народа.
Троцкий, говоря все это, все более и более возбуждался от своих слов. Наконец он умолк и обессиленно сел за стол. Но даже минута времени, пожертвованная на отдых, вызывала в нем глухое раздражение. Вот и сейчас он, схватив со стола какую-то бумажку, завертел ею едва ли не перед самым носом Тухачевского:
- И смотрите - не зазнавайтесь! Вы думаете, на вас свет сошелся клином? Вот тут мне притащили справку! Ознакомьтесь. - И, не ожидая, когда Тухачевский сам прочтет написанное, торопливо заговорил: - В моем распоряжении, милостивый государь, сейчас семьсот семьдесят пять генералов! Представляете? Да еще едва ли не тысяча полковников. А сколько офицеров Генштаба! Вот вы и пораскиньте мозгами: есть у товарища Троцкого из кого выбирать? А он, товарищ Троцкий, вместо умудренного опытом генерала ставит на армию поручика. Это, дорогой товарищ поручик-коммунист, понимать надо! Генерал - это выживший из ума полковник. А полковник - одряхлевший поручик. Нам нужны молодые кадры, охваченные жаждой славы!
Троцкий бросил стремительный взгляд на часы.
- Однако нам пора к Ильичу.
Несмотря на то что Тухачевский шел к Ленину не один - рядом и чуть впереди его размашисто, словно врываясь в открывавшееся перед ним пространство, шагал Троцкий, старательно изображавший походку бывалого военного, ему было как-то не по себе. Всю дорогу, даже уже тогда, когда они шли по кремлевскому коридору к кабинету вождя, тревожные мысли продолжали тесниться в его груди: как-то отнесется к нему Ильич, приглянется ли он ему, не задаст ли таких сложных вопросов, на которые он, Тухачевский, не сможет ответить, не посчитает ли его за молокососа, которому не то что армией - батальоном командовать рановато… И в то же время пытался успокоить себя: вряд ли Ленин не посчитается с рекомендацией самого Троцкого, да еще и в той адски сложной ситуации, в которой оказались большевики. Тут и самого дьявола призовешь на помощь!
И все же сомнения оставались, так как Тухачевский, разумеется, не был осведомлен об истинном отношении Ленина к Троцкому, отношении, которое конечно же могло меняться в ту или другую сторону в зависимости от времени и жизненных обстоятельств. Тухачевский конечно же был наслышан о том, что Ленин еще в дореволюционные годы обозвал Троцкого Иудушкой, но ведь именно он и назначал его на высокие посты. Тухачевский, естественно, не мог знать, какую оценку Льву Давидовичу позже даст вождь в беседе с Максимом Горьким: "А все-таки он не наш. Честолюбив. И есть в нем что-то нехорошее, от Лассаля".
Наконец, они вошли к Ленину. Кабинет его был схож с простым кабинетом какого-нибудь ученого-затворника. Он казался не слишком большим оттого, что значительную часть его занимали шкафы, плотно уставленные книгами, и в нем оставалось совсем мало свободного пространства, по которому можно было прохаживаться, чтобы размять затекшие ноги или же предаться раздумьям. Лампа с зеленым абажуром освещала письменный стол, обитый зеленым же сукном, излучая рассеянный свет вокруг, и, видимо, по этой причине все, что находилось в кабинете, - кожаный диван напротив стола, мягкие и глубокие кожаные кресла, две легкие этажерки, заполненные папками, географические карты на стене - тоже приобретало призрачный зеленоватый оттенок.
Бросив беглый взгляд вокруг, Тухачевский сразу же понял, почему и лицо Ленина - худое, смертельно усталое, с жиденькой бородкой - тоже было зеленоватым, будто возникшим из таинственной сказки. Странно, но вопреки утверждению, что зеленый свет благоприятно воздействует на человеческие нервы, успокаивая их и снимая возбуждение, - здесь, в ленинском кабинете, этот же самый зеленый свет вызывал чувство неясной тревоги, беспокойства и ожидания чего-то непоправимо трагического.
И потому с первых же минут Тухачевский всём существом, вопреки крепости своего духа, исходящего от его почти нагловатой молодости, ощутил чувство странного знобящего одиночества - чудилось, что он попал на неведомый таинственный остров, вокруг которого зловеще раскинулся черный бушующий океан, готовый своими чудовищными волнами захлестнуть эту крохотную и беззащитную частичку суши, чтобы навсегда скрыть ее под толщей тяжелой океанской воды.
И вдруг он отчетливо, с беспощадной прозорливостью осознал, что одиночество, испытываемое им самим, - это вовсе не только его одиночество, это одиночество хозяина этого кабинета - каким бы взрывчатым и непобедимым оптимизмом ни был он заряжен, не может не чувствовать, не понимать, что все - и его власть, и его жизнь, и его судьба - сейчас, в эту страшную весну восемнадцатого года, непредсказуемо и зависит от внезапного чуда, которое могут сотворить лишь те массы, которые он фанатично повел за собой. Там, за стенами этого кабинета, извиваясь и корчась в сумасшедшем вихре борьбы, творили свою демоническую игру армии Деникина, Колчака, Врангеля, полки мятежного чехословацкого корпуса, английские, французские, японские, американские и еще черт его знает какие оккупанты, сумасбродные банды всяческих батек Махно, Григорьева, Петлюры, разъяренные полки удалых казачьих атаманов, да и просто отпетые банды уголовников, для кого и революция и война были просто желанным раздольем, разлюли-малиной, когда можно было творить все, чего левая нога захочет, и чей лозунг был до остервенения прост: бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют! В кипящем дикими страстями котле гражданской войны все перемешалось как в аду, все исторгало огонь, смерть, агрессию, неутолимую злобу и ненависть. Кому верить, на кого положиться, кто будет предан до конца, а кто готов предать в любую минуту, ловко переметнувшись в другой лагерь и встав, как ни в чем не бывало, под чужие знамена; как в этой круговерти не поддаться панике, не разувериться, не послать все к дьяволу - и жажду власти, и стремление победить любой ценой, и веру в ту утопию, в которую беззаветно поверил сам и заставил поверить других?
Тухачевский мысленно поставил себя на место Ленина и содрогнулся: нет, ни за какие почести, богатство и славу, несмотря на свое ненасытное честолюбие, он не захотел бы оказаться сейчас здесь, в этом кабинете, на месте вождя. Он, военный человек, мог поменять свою судьбу, как уже поменял ее сейчас, сменив горделивый кивер гвардейского офицера на незамысловатую, чем-то смахивавшую на шутовской колпак и пока что ничем не прославившую себя буденовку.
Но вождь, Ленин, уже не волен ничего изменить в своей жизни: случись невозможное, отрекись он от своей власти, он ни по ту, ни по эту сторону баррикады не был бы принят и не был бы прощен: и там и тут его посчитали бы за изменника, способного только предавать.
Тухачевский впервые увидел Ленина так близко, как увидел сейчас, когда вслед за Троцким вошел в его кабинет, и первым его впечатлением было разочарование. Перед ним стоял невысокий, едва ли не тщедушный, смертельно уставший человек с лицом землистого цвета, с рыжеватой бородкой и усами. Свет от лампы с зеленым абажуром еще более подчеркивал нездоровый цвет лица и черные обводья под пытливыми, горевшими жадным любопытством глазами, огромный сократовский лоб. Он вопрошающе-удивленно всматривался в Тухачевского и, наконец, протянул ему руку - стремительно и нервно, будто опасаясь, что прикосновение к ладони этого молодого военного вызовет удар электрическим током.
- Товарищ Троцкий взахлеб хвалит вас, - сильно грассируя, произнес Ленин, указывая рукой на кресло. - Впрочем, это неудивительно: товарищ Троцкий знает только два цвета: белый и черный, он или любит, или ненавидит, или возносит до небес, или ниспровергает в пропасть. - Ленин негромко рассмеялся, как бы обозначая, что этой оценкой он вовсе не хочет обидеть Троцкого и не придает ей серьезного значения. - Вы прежде были знакомы со Львом Давидовичем? - тут же осведомился Ленин.
- Нет, мы никогда не были знакомы, Владимир Ильич, - поспешно ответил за Тухачевского Троцкий. - Но я думаю, вы не усомнитесь в моей способности откапывать ценные кадры?
- Не буду, не буду, - столь же шутливо заверил его Ленин. - А то, что познакомились теперь, - неудивительно. - Ленин говорил быстро, отрывисто, стараясь уложить в единицу времени как можно больше слов - времени ему постоянно не хватало, и он его ценил на вес золота. - Революция, Лев Давидович, вы же это знаете по собственному опыту, - великая сводница, почище любой свахи: когда обстоятельства прижимают, она тут как тут, и это прекрасно!
- Впрочем, - тут же подключился к разговору Троцкий, - кажется, Честертон в свое время метко подметил, что изучать людей, наблюдая своих современников, - все равно что рассматривать гору в лупу, а изучать их, глядя в даль прошлого, - все равно что смотреть на нее в подзорную трубу.
- Честертон - известный мастер изысканных парадоксов, - улыбнулся Ленин. - Что же касается вас, Лев Давидович, то вы, я уверен, прекрасно обходитесь как без лупы, так и без подзорной трубы.
- На товарища Тухачевского я возлагаю большие надежды, - убежденно сказал Троцкий: он не привык, чтобы кто-нибудь, пусть даже сам Ленин, отвергал предложенные им кандидатуры. - Как бы мы ни пытались строить армию на пролетарской основе, нам не обойтись без старого русского офицерства.
- Тут у нас с вами расхождений нет, - подхватил Ленин. - Чем же, однако, вам приглянулся товарищ Тухачевский?
- Прежде всего, тем, что у него не было колебаний - переходить на сторону большевиков или не переходить. Это - главный критерий. Прекрасное военное образование, фронтовая закалка, неоспоримое личное мужество, интеллект, решимость служить трудовому народу, а ведь это для человека дворянского происхождения - штука непростая, даже мучительная, тут надо сломать себя психологически, да еще как сломать! И товарищ Тухачевский сломал себя. Бывший поручик уже вступил в партию большевиков. Как вам это нравится, Владимир Ильич?
- Беда в том, что сейчас находится немало людей, которые стремятся примазаться к нашей партии. - Ленину захотелось несколько охладить пыл Троцкого. - Но будем надеяться, что товарищем Тухачевским руководят иные стремления - честные и благородные.
- В моей честности и преданности можете не сомневаться, Владимир Ильич! - со всей возможной искренностью воскликнул Тухачевский.
- Конечно, наши новые молодые кадры следовало бы изучать более продолжительно и более основательно, - не принимая всерьез порыва Тухачевского, раздумчиво произнес Ленин, глядя на Троцкого.
- А время? - недовольно вскинулся Троцкий: он считал, что вопрос уже решен и всяческие разглагольствования теряют смысл. - Пока мы будем изучать через лупу или же через подзорную трубу, извините меня, Владимир Ильич, за это время или шах умрет, или ишак сдохнет. Проверка - на поле боя! Не выдержит, переметнется - патронов у нас на изменников хватит.
Тухачевский густо покраснел, даже побагровел: он не ожидал, что в его искренности могут сомневаться, да еще высказывать это с такой чудовищной прямотой прямо при нем.
- Думаю, что, несмотря на молодость, товарища Тухачевского можно послать на Восточный фронт в должности командарма. - Троцкий решил подсластить пилюлю и произнес эту фразу так уверенно, будто уже сам подписывал приказ о назначении.
- Что касается молодости, то мы, товарищ Троцкий, должны отнести это к разряду преимуществ, испытывая вполне оправданную зависть к товарищу Тухачевскому.
- Несомненно, Владимир Ильич, - подтвердил Троцкий, поняв, что вопрос о назначении решен и что вся дальнейшая беседа - не более чем формальность.
- А как вы смотрите на строительство новой социалистической армии? - живо спросил Ленин, уставившись на Тухачевского немигающим взглядом.
- Во-первых, армия должна быть классовой, иной в гражданской войне она и не может быть, - уверенно заговорил Тухачевский. - Во-вторых, армия должна быть регулярной, нужно решительно покончить с партизанской стихией, соединить разрозненные красноармейские отряды в армию, спаянную железной дисциплиной. И в-третьих, пора не обороняться, а наступать, наступать и наступать!
- Это полностью совпадает с нашими целями! - В восклицании Ленина явственно проступила радость. - Надо объявить решительную, беспощадную войну этому бесстыдному, позорному желанию вечно отсиживаться в окопах или же в теплушках! И такую же войну всяческой партизанщине, всяческому своеволию, архипагубной анархии! И отмести прочь разглагольствования такого рода, которые позволяют себе некоторые наши так называемые военные деятели вроде товарища Крыленко. Он, видите ли, ратует за то, чтобы армия была насквозь демократической, с выборными командирами, солдатскими комитетами, создаваемой и распускаемой Советами. И требует на пушечный выстрел не подпускать к Красной Армии бывших царских офицеров и генералов. Какая чушь! Какое непростительное заблуждение! И самое страшное состоит в том, что этот великий путаник Крыленко не одинок! - Ленин помолчал, переводя взгляд с Троцкого на Тухачевского.
- Впрочем, не будем терять времени на теоретические изыски и на опровержения глупцов от политики, - заторопился он. - Главное, запомните, мы вверяем вам судьбу целой армии…
- Которую еще только предстоит создать, - вторгся в разговор Троцкий.
- Тем более! Вам, товарищ Тухачевский, предоставляется прекрасная возможность проявить себя - в ходе боев сформировать армию и одержать победы над белогвардейцами и белочехами, не дать им прорваться к Москве и, более того, погнать их на восток и полностью уничтожить в победоносных сражениях рука об руку с другими армиями Восточного фронта. Сейчас это фронт, где решается судьба нашей революции! Мы отдаем вам все, от вас требуем лишь одного: победы!
Ленин немного передохнул и продолжил еще более вдохновенно:
- А как хорошо, батенька мой, как чудесно вы нам тут сказанули: наступать, наступать и наступать! Учтите только, что у многих наших так называемых военных специалистов, порой даже у лучших, склонность - да, да, поразительная склонность - воевать не для того, чтобы побеждать, а для того, чтобы, представьте, просто воевать! Вы, кажется, не собираетесь брать с них пример?
- Это исключено! - пылко заверил Тухачевский. - Один из моих кумиров - Ганнибал. Я преклоняюсь перед его Каннами!
- Да, Энгельс писал о Каннах, что никогда еще не происходило такого полного уничтожения целой армии, - еще более оживленно подхватил Ленин, искренне радуясь, что нащупал у Тухачевского непримиримую враждебность к окопной войне и его фанатичную устремленность к наступательным сражениям. - Но нельзя забывать; что Канны - всего лишь маленькое селение в Юго-Восточной Италии. А Россия? Один наш Восточный фронт простирается от Аральского моря до Ледовитого океана.