Первый шаг им удался. Мириам, мать Иисуса, и братья его пришли к нему с поклоном и пригласили ехать в Иерусалим вместе с ними. Иисусу, однако же, это предложение показалось неприемлемым: смешаться с толпой паломников, прийти с ними в Иерусалим безвестно? Нет. Не зря же он так много сделал, неся людям Живой Глагол Божий. Однако он не стал делиться своим сокровенным с родными, памятуя неприятие его деяний и Иаковом, и даже матерью. Ответил так:
- Мне еще много предстоит проповедовать в синагогах Геннисаретской земли. Слово мое слушают здесь со вниманием.
- Яви себя миру, а не единой Галилеи, - вроде бы посоветовал с братской доброжелательностью Иаков. - Много ли пользы от твоих проповедей в одной земле? Кто делает дела, подобные твоим, в тайне? Пойдем в Иерусалим. Пусть слово твое услышит и оценит весь народ Израиля.
Уловил Иисус в словах брата неприятный для себя подтекст, но не возмутился, а ответил смиренно:
- Наступит час, явлю себя в храме Иерусалимском. Теперь еще не время.
Иаков, пожав плечами, пошел прочь. Помешкав немного, последовала за ним и Мириам. Остальным тоже не оставалось ничего делать, как оставить брата своего с его желанием.
Приставы, поначалу насторожившиеся отказом Иисуса идти караваном паломников в Иерусалим, поразмысливши, оценили решение Великого Посвященного весьма мудрым: лучше, если он войдет в Священный город в сопровождении учеников своих и толпы сторонников, да если еще подготовить ему соответствующую встречу, тогда его вход в Иерусалим станет именно таким, каким он и должен быть.
Конечно, в самом Иерусалиме мало кто знает проповедника из галилейского Назарета, а что он Великий Посвященный никто даже не может предположить. По твердому убеждению иудеев галилеянин не может быть пророком. Пророков дает только Иудея. Зато в дни входа Иисуса в Иерусалим в городе будет много паломников из Галилеи, которые и зададут тон. А их непременно поддержит большинство народа из Иудеи, если загодя распространить слух, якобы тайный, что вот-вот в городе появится пророк из рода Давидова, рожденный в Вифлееме, где родился сам Давид, и пророк этот возьмет грехи человеческие на себя ради воцарения Царства Божьего на земле.
Расчет точный: слух этот, передаваемый с опаской, сразу же взбудоражит город, ибо каждый воспримет его по своему разумению, по своему чаянию, а оно у всех, разнясь в личных интересах, объединится в одном - надежде на освобождение от римского ига. Вот тогда не избежать Иисусу скорой жертвенной казни ради освобождения рода людского от грехопадения.
Приставы договорились влиять на Иисуса общей волей, одновременно распуская слух в Иерусалиме, готовя ему достойную встречу.
Впрочем, воля Посвященных мало что изменила в действиях Иисуса и его замыслах. Он уже сам, помня благословение на горе Иеромона, определил вход в Иерусалим с таким расчетом, чтобы оказаться в нем в канун пасхальной недели, когда в городе соберется наибольшее число паломников. Он войдет в Храм и станет проповедовать, а если кто попытается помешать ему, он сам прогонит того из Храма.
Вскоре после того, как караван паломников отправился в Священный город, Иисус объявил ученикам своим:
- Ждет и нас дорога к Храму Соломона. Но в пути станем проповедовать и крестить. Понесем Живой Глагол Божий по городам Иудеи. Чтобы не сказали, что лишь в Галилее слышали люди мое пророчество.
Учеников своих он разделил. Одним, среди них Иаков и Иоанн Заведеевы и Симон с Андреем Ионины, велел идти берегом Иордана, чтобы крестили те его именем, с остальными же и с иными, сопровождавшими его, - намерился идти по Иерусалимской дороге. Встреча в Вифании. В доме Лазаря в самом начале весны. Или в доме Симона, которого он исцелил от проказы в Капернауме еще в самом начале своей пророческой деятельности и после чего стали стекаться к берегам Галилейского моря страждущие в надежде получить исцеление из земель всех колен Израилевых и даже из стран многобожников.
Несколько раз после этого Иисус останавливался у Симона, находя отменное гостеприимство.
Иисус не собирался ни проповедовать, ни пророчествовать в синагоге Вифании, чтобы не повторилось то, что произошло после воскресения Лазаря. Он в этом городе, от которого до Иерусалима рукой подать, будет готовиться ко входу в Храм Соломона, сбивая вокруг себя крепких мужчин, чтобы при необходимости они бы применили силу к тем, кто станет сопротивляться в Храме ему, Иисусу. Размещаться же уверовавшие в него и готовые стать стеной на защиту его будут не в Вифании, а в пещере Иеремии. Так он определил.
Во время вечерней трапезы и обычной беседы после нее Иисус рассказал ученикам своим о планах, призвав их всеми силами содействовать их исполнению. Это весьма ободрило апостолов. Наконец-то от слов равви переходит к делу, и если все сложится удачно, он вполне может объявить себя первосвященником, а затем и царем всего Израиля. Народ поддержит его, потомка Давида, ибо истосковался по свободе. Рим же, опасаясь великого восстания, признает Иисуса царем, и тогда они, апостолы, сядут по правую и левую руку его. Тогда исполнится обещанное им, когда он звал их с собой.
Как они ошибались! Иисус вовсе не думал о власти. Он давно и твердо считал любую власть злом. Храм Соломона ему был нужен лишь для того, чтобы Живой Глагол Божий услышали все колена Израилевы, и каждый, услышавший его, обрел бы в душе своей, в сердце своем Царство Божие. Вот тогда-то вера в Единого Творца, в Отца Небесного, вера любви и свободы, разрастаясь и укрепляясь, сметет все, что станет мешать вольности духа народного. Тогда не удержать Риму ни Израиля, ни иные подъяремные страны. Свобода восторжествует. Вольность духа обретет господство в истинном Царстве Божьем на земле. Ради этого он идет на последний шаг в своей жизни, готовый безропотно испить Жертвенную Чашу до дна.
Какое великое разочарование испытают ученики его, узнав обо всем этом в последние дни перед распятием учителя своего.
И только Мария Магдалина поняла женским чутьем своим, любящим сердцем своим истинные намерения Иисуса и попыталась отговорить его от рокового шага.
- Уйди в Эдессу. Я пойду за тобой.
- Нет. Я благословен Отцом моим Небесным дошагать по своей судьбе до самого конца.
Грустно вздохнула Магдалина и вновь упрямо поклялась себе:
"Ты будешь жить! Я не дам тебе умереть!"
Но в тот момент она, как и прежде, еще даже не представляла себе, каким путем этого добьется.
В Вифанию Иисус пришел раньше своих учеников, которых направил по Иордану. На сей раз серьезных конфликтов с фарисействующими в иудейских городах у него не происходило. Он проповедовал в синагогах, исцелял больных, не вызывая явной вражды со стороны тех, кто видел в нем реформатора законов Моисея и никак не желал никаких новшеств, ибо видел в них ущерб своему авторитету. Однако и уверовавших в него почти не прибавлялось, но не потому, что таких не было, а потому, что он сам, своей волей, отбивал желание идти с ним - он лишь выбирал крепких мужей, молодых годами, с которых брал слово быть ему послушными и преданными.
Но и их Иисус не звал с собой в Вифанию, а оставлял в пещере Иеремии, заверив их, что станет приходить к ним два-три раза в неделю, когда же пробьет час, он позовет их с собой. В пещере осталось несколько женщин, чтобы ухаживать за ними, а Иуда Искариот, хранитель казны, выделил им добрую сумму на расходы.
В таких условиях можно жить, тем более, питая надежду на значительный взлет в будущем: пророк ведь из рода Давидова, и этим все сказано!
Сам же Иисус, остановившись в доме Лазаря, даже не приближался к местной синагоге, а через день ходил в Иерусалим, чтобы побывать в Храме Соломона. Сопровождали его лишь слуги да Мария Магдалина. Иногда с сестрами Лазаря.
Маршрут его разнился. То он входил в Иерусалим через ворота Стефана в Новый город и через Предместье в Овечьи ворота, затем уже в Храм; то сразу шел в Храм через Золотые ворота, а дважды в неделю, как и обещал, заходил прежде в пещеру Иеремии, а уж оттуда, пообщавшись с мужами и учениками, шел через Дамасские и Рыбные ворота в Храм. В Храме он даже не пытался ни проповедовать, ни, тем более, пророчествовать. Прогуливался в портике Соломона и по его двум крытым галереям, заходил во двор женщин, когда с ним была Магдалина и сестры Лазаря; но чаще всего во двор рабов, беседовал с ними как равный с равными. В этом дворе он проводил много времени, ибо обычно женщины покидали его сразу же при входе в Новый город, и в Храм он приходил один. Для него же беседы с нищими и рабами имели великий смысл, ибо ради них он и проповедовал.
Впрочем, неактивность эта угнетала Иисуса, и все же он терпеливо изучал Храм, присматривался к торговцам и менялам, определяя именно с них начать свои активные действия. Он ждал предпасхальных дней, когда город набьется паломниками. Он ждал прихода главной части своих учеников, которые к тому же приведут с собой крепких и верных мужей.
Меж тем, он все чаще и чаще слышал в Храме, особенно во дворе рабов, о каком-то Мессии, который в предпасхальные дни войдет в Иерусалим, чтобы отдать себя в жертву ради создания Царства Божьего на земле, царства обездоленных и угнетенных. Тогда свершится невиданное: богатые низвергнутся, бедные возвысятся, и все станут равны меж собой, Все свободны. Свободны телом и духом. Ему, Иисусу, говорили об этом шепотом, озираясь, не подслушал бы кто-нибудь из римских приспешников - Иисус все более и более убеждался, что речь идет именно о нем, но пока никак не мог определить, как ни напрягал свою волю, откуда идет молва, где ее истоки. От учеников? Не может быть. От укрывающихся до времени в пещере Иеремии? Тоже маловероятно. От слуг-жрецов? Но они все время у руки его. Может, от Магдалины? Она знает о нем, Иисусе, более всех учеников его. Он даже рассказал ей о видении на горе Иермона.
Решил спросить ее без обиняков. В день, когда она сопровождала его одна, без сестер Лазаря.
Магдалина, как обычно, покинула его в Новом городе, а к вечеру ждала за воротами на дороге в Иерихон, чтобы вместе идти в Вифанию. Они отошли довольно далеко от города, тогда Иисус жестом попросил слуг отстать, дабы не стали они свидетелями его разговора с Марией Магдалиной, и как только они исполнили волю Великого Посвященного, он спросил Марию:
- Ты знаешь ли о молве при вход в Иерусалим Мессии?
- Да.
- От кого пошли слухи? Не от тебя ли?
- Нет, - ответила Мария с дрожью в голосе, и глаза ее набухли едва сдерживаемыми слезами. - Нет.
Иисус понял, что жестоко обидел женщину, погладил Марию нежно по пышноволосой ее головке и, как бы извиняясь, высказал свои тревоги:
- О моих истинных намерениях знают немногие. Молву же кто-то не только пустил, но, как мне кажется, кто-то еще и подпитывает ее.
- Мне тоже так видится. Но меня удивляет другое: ты - Великий Посвященный, читающий мысли других, умеющий влиять на души других, отчего не можешь распознать творящегося вокруг тебя?
- Это и мне совершенно непонятно, - признался он со вздохом и вдруг его осенило: "Великие Посвященные! Приставы! Они! Значит, час жертвенной смерти действительно близок!"
Тоскливо стало на душе. Очень тоскливо. Что ни говори, а с жизнью расставаться ему не хотелось.
Мария Магдалина сразу же уловила смену настроения Иисуса и встревожилась:
- Что с тобой?!
- Глупые мысли.
И вновь они хорошо поняли друг друга. Она же настойчиво подстегнула себя:
"Еще проворней нужно действовать. Иметь всюду и уши свои и глаза свои!"
Но о своих думах, надеждах и действиях она не собиралась говорить Иисусу. Пусть до времени идет все так, как шло. Пусть он считает, что она навещает родственников и подруг, живущих в городе. И хотя он может догадаться, что у нее не так уж много домов, где ее визитам рады, но догадываться одно, а знать - совсем иное. Не станет же он, проповедующий свободу духа, свободу мысли, свободу поступков, свободу во всем, допекать ее расспросами или назидать с целью ограничения ее вольности. Ее же совесть чиста. Она любит его, а общается с другими мужчинами только ради него. Ради них двоих. Ради их будущего. Чтобы стать единой плотью.
Вот так и тянулось время, пока не появились ученики. С довольно внушительным отрядом крепкотелых мужей. У многих под плащами на бедрах короткие римские мечи - гладиусы. Ученики, однако, поступили мудро: не вошли со всем этим вооруженным многолюдьем в город, а лишь дали знать Иисусу о своем прибытии и стали ждать его слова, раскинув стан в десятке стадий от Вифании в оливковой роще.
Иисус поспешил на зов. Выслушав их отчет, поблагодарил учеников своих и не упрекнул за то, что они привели вооруженных людей и сами опоясались мечами. Лишь повелел:
- Всех, согласных поддержать меня и уверовавших в меня, отведите временно в пещеру Иеремии. Там останутся с ними Симон, Андрей и Иаков. Всем апостолам мечи отправить с ними. Пусть до времени хранятся там.
В город вернулся с оставшимися апостолами и разместил их и домах Симона, Марфы и Марии. Строго наказал не разгуливать по городу, а в синагоге и вовсе не появляться.
Подобное поведение Иисуса несколько удивило апостолов: учитель их, даже когда за ним была установлена настоящая охота, не переставал проповедовать и исцелять; но они сочли за лучшее не задавать лишних вопросов.
После прибытия учеников Иисус стал ходить в Храм Соломона каждый день и брал с собой не слуг-жрецов, а по паре апостолов, удивляя их тем, что и в Храме он не проповедовал, только внимательно присматривался к тому, что там происходило и прислушивался к разговорам. Сам же вступал в них очень редко.
Вот уже начали появляться первые паломники. Добавилось и женщин в окружении Иисуса. Первой прибыла Сусанна, юная дочь сотника из Капернаума. Затем - Саломия. Жена Заведея, мать Иакова и Иоанна. Следом за ней - Иоанна, жена одного из управителей Антипы по имени Куза. Иисус заметил, что появление этих женщин весьма взбодрило Марию Магдалину, словно у нее выросли крылья и ей, выпущенной из клетки, дозволен вольный полет.
Все верно. Приехавшие женщины были богатыми, и когда Магдалина, не раскрывая всего замысла, попросила у них помощи ради успеха задуманного Иисусом, они не пожалели ничего. И теперь Мария Магдалина могла действовать решительней, одаривая тех, кто соглашался сообщать ей, что происходило в среде священнослужителей, в среде слуг прокуратора Иудеи Понтия Пилата. Она даже смогла завести знакомство среди римских легионеров. И не только солдат, но и командиров. А это было особенно важно, ибо размещались они в своей крепости, которая как бы нависла над Храмом Соломона, и был Храм в постоянном ее поле зрения.
Время же стремительно приближало Пасху. Все больше и больше паломников. Пора готовиться к торжественному входу в Иерусалим и овладению Храмом. Пора более предметно поговорить с теми, кто ждет его решающего слова в пещере, подчинить их своей воле; пора собрать и апостолов воедино, чтобы определить окончательно день овладения Храмом. Но где собраться лучше, у Лазаря-воскрешенного или у Симона-прокаженного?
Когда Лазарь узнал о затруднениях Иисуса, то заявил твердо:
- В моем доме. Только в моем.
- Хорошо. Пусть будет так. Марфа и Мария оповестят апостолов, чтобы собирались они поодиночке. Зачем дразнить фарисействующих?
- Вечеря тайная?
- Да. Но ты будешь на ней. Позови и Симона.
С благодарностью воспринял Лазарь приглашение Иисуса на тайную вечерю (кому из простолюдинов такое выпадет?) и сразу же поспешил к Симону-исцеленному сообщить и ему благостную весть.
После Симона - к сестрам. Дабы поспешили они готовить все необходимое к торжественной трапезе.
Впрочем, это была не столько трапеза, сколько определение тактических действий при входе в Иерусалим и Храм. Мнениями обменивались свободно, так как Иисус на сей раз старался вовсе не влиять своей волей на апостолов, на Лазаря и Симона и верно поступал: много толкового было предложено, и перво-наперво главное, входить ли в Иерусалим с посохом в руке, либо въехать на коне. Начало было одолевать мнение в пользу коня, но тут свое слово сказал Фома:
- Конь - знак воинственности. Не насторожатся ли, равви, легионеры, когда увидят тебя, въезжающего на коне? Не лучше ли на ослице? С миром, значит, ты пришел.
Да, есть о чем поразмыслить. Пауза, однако, длилась не долго. Иисус заявил решительно:
- На ослице подъяремной. А еще лучше, с осликом ее.
- Устроим, - пообещали Лазарь с Симоном одновременно.
Золотую середину не так сразу нашли и по поводу пасхальных жертвоприношений. Иисус категорически отрицал любые жертвоприношения, ибо все сущее на земле даровано Богом человеку, и Богу ничего от дарованного не нужно, но сейчас это его мнение поддержали всего несколько апостолов, большая же часть опасалась, как бы не оттолкнуть от себя твердо придерживающихся закона Моисея. Остановились на таком варианте: Иисус и апостолы станут убеждать в никчемности жертв, наносящих обиду Отцу Небесному, который сотворил все сущее на земле для человека, а дареное не отдаривают, если же кто не воспримет их слова, пусть возлагает жертву на алтарь.
Вот так гопали они, еще не перепрыгнувши. Уверены были, что легко перепрыгнут. Не напрасно ли?
Два дня они отвели на оповещение паломников из Галилеи и других, уверовавших в Иисуса, о часе входа его в Иерусалим и на уговоры встретить Мессию торжественно перед Храмом. С пальмовыми листьями и радостными криками. Галилеяне, хорошо знавшие Иисуса по его проповедям и исцелениям, сразу же согласились и даже пообещали увлечь с собой, у кого была такая возможность, друзей и родственников из самого Иерусалима; укрывшиеся в пещере Иеремии тоже должны были прибыть в урочное время к Храму, и там дано твердое заверение поддержать проповедника из Назарета - все вроде бы складывалось как надо, но то, что увидел Иисус и его ученики сразу же, как ослица, на которой восседал пророк, и ослик, семенивший за ней, въехали в Золотые ворота, потрясло их: улицы, ведущие к Храму были забиты людьми до отказа, а при виде въезжающего Иисуса, воздух вздрогнул от многоголосья:
- Осанна сыну Давидову! Осанна царю Израиля! Под ноги ослицы полетели пальмовые листья и даже одежды. И богатые, и ветхие.
Народ ликовал, на Иисуса же навалилась тоскливая тревога. Он понял, откуда ветер: не дремали Великие Посвященные. Понял и то, что замыслу его не суждено свершиться, ибо не обойдется без вмешательства римских легионеров, а их осилить он даже со своим многочисленным отрядом сторонников не сможет. Римлян в крепости Антипы восемьсот человек. Целая мора. Кафедра Храма теперь не достанется ему ни на час. Не удастся ему сказать народу Израиля то, к чему он так долго готовился.
Ехать, однако, он продолжал с гордо поднятой головой, приветствуя восторженную толпу помахиванием руки, как бы осеняя их своей благодатью.
А в Храме уже забеспокоились. Первосвященник Каиафа растерялся. И дело было в том, что он, являясь по званию первосвященником, ничего не делал по собственному уразумению и почину, а каждый шаг согласовывал с тестем своим Ханааном. Тот долго занимал место первосвященника, хотя с тех пор, как Иерусалимом стали управлять прокураторы, первосвященников надлежало менять ежегодно. Но даже когда Ханаан в конце концов потерял первосвященство, он сумел передать его своему старшему сыну. Целых пятьдесят лет род Ханаана оставлял за собой первосвященство; пятеро сыновей Ханаана, сменяя друг друга первосвященствовали, и неудивительно поэтому, Ханаан сохранил за собой полную власть.