Вот это - недолга. Если бы им одним решать, тогда бы вышло все просто. Можно собрать массу обвинений, и за грехи его, за отступничество от Закона предать смерти. Побить камнями, сжечь на костре, повесить или отсечь голову, но синедрион?! Кроме них одних, первосвященников, решать судьбу Иисуса станут не только служители Храма, которые послушны, но и старейшины. Найдется и защитник для него хороший. Словом, не все так просто: арестуйте, судите и приговорите.
А Понтий Пилат хитер. Чужими руками хочет загрести жар. К тому же уверен в удаче своего коварства. Понимает он, что они, тесть с зятем, расстараются довести дело до конца, опасаясь отставки за неумение исполнять волю прокуратора.
- Разузнаем, где Иисус, и с твоей помощью арестуем его! - заверил твердо Каиафа. - Ночью арестуем, а утром завтра осудим. До самой Пасхи тянуть нельзя.
Откланявшись, они поспешили в Храм, чтобы начать поиск Иисуса из Назарета.
О том, что фанатично преданные фарисеи и саддукеи во множестве разосланы на поиски Иисуса, Мария Магдалина узнала через несколько часов после состоявшейся встречи Понтия Пилата с первосвященниками. Первая ее мысль - упредить. Известить Иисуса прежде, чем обнаружится его местопребывание. Она поспешила, едва сдерживая себя, чтобы не перейти на бег, из города через ворота Стефана. Она побежала бы во всю прыть, но опасалась привлечь к себе внимание легионеров. Когда же оказалась за воротами на Иерихонской дороге, остановилась в раздумье:
"Где Иисус? В Вифании? А может, где-нибудь на ферме на Елеонской горе?"
Решение пришло разумное: побывать сперва у фермеров, какие уверовали в пророка и всячески его поддерживали, а если у них он не укрылся после неудачи в Храме, тогда спешить в Вифанию.
Расспросы безрезультатны. И только один совет, мимолетный, оказался стоящим.
- Погляди на всякий случай в Гефсиманском саду. Иисус не единожды бывал в нем.
Верно. Несколько раз они поджидали друг друга в этом саду, чтобы вместе возвращаться из Иерусалима в Вифанию.
Быстро начало темнеть. Возникла явная опасность сбиться с правильной дорожки, и Магдалина молила Господа помочь ей, и он, похоже, услышал ее молитву. Пожалел любящую душу.
Через четверть часа торопливо-тревожной ходьбы она вошла в сад. Но он большой. И не может быть, чтобы Иисус сейчас находился под кипарисами, где обычно они встречались. Он не станет красоваться на виду у возможных посетителей сада, а они, как правило, в большинстве своем располагаются на отдых под развесистыми кипарисами. Но если не там, то где?
"Подальше от опушки. Где-то поближе к подножию".
Магдалине повезло и на этот раз. Она шла без выбора все глубже и глубже в сад, петляя меж оливами, смоковницами и пальмами, и когда уже намерилась возвратиться, так и не встретив никого, услышала голоса. Решила на всякий случай подойти поближе: вдруг и в самом деле Иисус с апостолами. И вот - узнаваемые голоса. Сердце забилось радостно, и она прибавила шаг.
Мало сказать, что апостолы крайне удивились появлению Марии Магдалины. Фома даже протер глаза, они просто остолбенели. Иисус же сразу понял: случилось что-то серьезное. Напрягшись, прочитал мысли Марии и предложил ей:
- Отойдем поодаль. Расскажешь.
Они не видели, что за ними тайно, даже стараясь быть незамеченным остальными апостолами, последовал Иуда Искариот. Любопытства ради. А еще, чтобы пересказать услышанное своим товарищам.
Когда же вник в суть рассказа Магдалины о творившемся в Иерусалиме, перепугался. Особенно его смутило то, что Мария Магдалина настойчиво предлагала Иисусу бежать, а тот не ответил ей отказом.
- Переправившись через Иордан, подождешь меня. Я, приготовив все нужное, приду к тебе. Тебе нужно уходить в Эдессу. Я пойду с тобой.
Иуда долго ждал, что скажет на это Иисус, быть может, с большим нетерпением, чем сама Мария Магдалина, но тот молчал.
"Сбежит?! Скорее всего, да!"
А в мыслях тот разговор с неведомым гостем, появившемся на вечерней трапезе невесть откуда, его мягкое, как бы нехотя сказанное жесткое предвидение: если предназначенный к жертвенной казней умудрится сбежать, в жертву приносили его спутников.
Великое желание возникло у Иуды воротиться к товарищам и рассказать им об услышанном, но, поразмыслив, он посчитал это малоприемлемым: начнется непременно спор, Иисус услышит его, и все дело может быть испорчено.
"Они поймут меня и верно оценят мой поступок, ибо я спасу всех, а не только себя", - наконец определился он и тихо, чтобы не привлечь к себе внимания, направился вон из сада, поначалу очень неспешно, крадучись, когда же отдалился от Иисуса с Марией изрядно, прибавил шагу.
Его путь - в Храм. Лично к первосвященнику. А что тот в Храме, Иуда не сомневался.
Он стремился к лучшему для всех апостолов. Ясно, что теперь им уже не удастся возлечь на трапезе с царем Израиля и первосвященником, зато они останутся живы.
Книга вторая
СУД СИНЕДРИОНА
Иисус молчал очень долго; а Мария Магдалина ждала ответа его с трепетом, до последнего мгновения надеясь, что он последует ее совету, и всю оставшуюся жизнь они проведут вместе, обогреваемые ее верной любовью; увы, этого не случилось.
- Я должен, Мария, пройти по судьбе до конца, - грустно, но решительно произнес Иисус. - Я благословен Отцом моим Небесным.
У Марии подкосились ноги, и Иисус едва успел подхватить ее. Притянув ее к себе, он по-отцовски поцеловал ее в лоб; она, обмякшая, безвольная, прижалась к нему, прильнув головой к его груди.
- Ты знаешь, судьба моя от матери моей, - продолжал Иисус. - Она еще в чреве своем посвятила меня Богу. На всех посвящениях меня в Великие я давал слово проповедовать людям о любви к Великому Творцу и о его ответной любви, хотя я был не единожды предупрежден о своем смертной конце во имя спасения от грехов рода человеческого. Я - Сын Человеческий, одновременно - Сын Божий, им благословенный. Я готов к такому концу!
- Я не оставлю тебя. Я буду с тобой рядом, - заверила Магдалина робко, сама же упрямо повторяла как заклинание свой обет: "Ты должен жить! Ты будешь жить!"
И именно эта решимость придала ей силы, помогла справиться с безвольной своей слабостью.
Иисус почувствовал, что Мария Магдалина обрела прежнюю твердость духа, попросил ее:
- Оставь меня одного. Пойди к апостолам и побудь там, не рассказывая им ничего.
Она покорно отошла, и от его твердости духа, какую демонстрировал он Марии, мало что осталось. Он, конечно же, не лгал, когда говорил ей о полной своей готовности испить Жертвенную Чашу, но ему, как и всякому человеку, очень хотелось жить, и искушение, уже в какой раз, охватило его: не зряшной ли окажется его добровольная жертва? Не махнуть ли рукой на все и не податься ли в Эдессу?!
Но тогда он предаст тех, кто уверовал в него, кто воспринял его слово о Царстве Божьем с надеждой! Тогда он предаст учеников-спутников своих, близких своих, особенно женщин, так трепетно к нему относящихся. Не только в нем разочаруются последовавшие за ним и при каждом воспоминании о нем станут отплевываться; они разочаруются во всем на свете и до конца жизни будут считать, что никому верить нельзя; неверие это они передадут сынам своим, внукам и правнукам.
"Что такое жизнь?! Стоит ли она такого отступничества, такого позора?!"
И хотя Иисус продолжал шептать песнь восхищения: "Из глубины взываю к тебе, Господи! Услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих…", душевная скорбь его начала отступать, медленно покидая бренное тело.
Вот он встал и вполне уверенно пошагал к ученикам своим. Предстал пред ними в обычном спокойствии, чувствуя их смятение. Оглядел их и, не увидев Иуды, спросил:
- Где Искариот, воитель наш?
- Должно быть, отошел по нужде и вот… Нет его. Выходит, не ошибся он, почувствовав, что разговор его с Марией Магдалиной кто-то слышит. Значит, первый беглец есть. Но, скорее всего, доносчик, спасающий не только себя. Выходит, совсем не заслуженно носит он громкое Искариот. Не воитель он, но трусливый заяц. Испугался, что покину я их, и придется им нести за это ответственность перед Великими Посвященными-приставами, а те, безусловно, смогут своего добиться.
Все это так, но еще не время говорить апостолам о сокровенном, тем более, что у него нет желания подставлять их вместо себя. Сказал со свойственным ему спокойствием:
- Ясно. Можно разводить костер.
Но, кроме него самого, никому не ясно ничего. Даже Марии Магдалине. Отчего вдруг - костер? Они же намеревалась не раскрывать своего присутствия здесь до самого рассвета, а он наступит еще не скоро. Ну а если велено развести костер, отчего же не разжечь его? Ночь довольно прохладная, и тепло костра не станет лишним. Возле него и подремать можно.
Прошло чуть больше получаса, огонь уже набрал силу, и вокруг него уютно расположились все. Иные из апостолов успели даже задремать, как вдруг на дальней оливковой плантации замельтешили факелы. Они все ближе и ближе. Вот они уже хорошо видны меж смоковниц, вот они уже освещают стройные пальмы, а голоса идущих с факелами в руках хорошо уже слышны. Иисус встал. Поднялись и остальные.
- Что это, равви?!
- Они - за мной.
Апостолы Симон, Андрей и другие обступили его, требуя:
- Беги, равви! Мы обнажим мечи и задержим их здесь!
- Нет! - твердо сказал Иисус. - Поглядите, идут не только стражники Храма Иеговы с палками, но и легионеры. Их даже больше. Да и зря кровопролитие. Я покидаю вас.
Он поклонился ученикам низко, коснувшись пальцами травы, затем передал посох Симону.
- Отныне ты - Петр. Краеугольный камень той веры, какую познали слушавшие меня и уверовавшие в Царство Божие.
Повернувшись, пошел навстречу приближавшейся хромовой страже и римским легионерам, которые поспешили обнажить мечи.
Петр, выхватив из ножен гладиус, опередил было Иисуса, некоторые из апостолов тоже поспешили за ним, но Иисус громко повелел:
- Не ищите смерти! Вам продолжать мое дело! Нести Живой Глагол Божий! Исцелять страждущих! Не окажитесь рядом со мной, не обвинили бы и вас в бунтарстве! Все! Исчезните! Воля моя беспрекословна для вас!
И больше не оглядываясь, пошагал к идущим арестовать его.
- Вот я, Иисус из Назарета. Сын Человеческий!
Храмовые стражники связали ему руки, опетляли веревкой торс его, и двое самых сильных взяли концы веревок в руки свои.
- Идем. В крепость Антипы.
Отчего туда?! Там же легионеры. Там - преторий! Если на суд синедриона, тогда - в Храм.
Не унизил, однако, себя вопросом. Гордо пошагал, окруженный двойным кольцом: внутренним - стражников с палками; внешним - легионеров с обнаженными мечами-гладиусами.
Путь до крепости Антипы через Золотые ворота близок.
Там, не сняв с Иисуса пут, втолкнули в застенок и затворили за ним массивную дубовую дверь, обитую кованым железом. Лязгнул массивный засов, проскрипел ключ в замке и - полная тишина непроглядной темени.
И вдруг из дальнего угла недовольный голос:
- Не дают спокойно поспать перед распятием. Ироды!
Тут же подал голос еще один арестованный. Но не сердитый, а участливый.
- Кто ты?
- Я - Сын Человеческий. Иисус из Назарета.
Еще один, третий арестованный, присвистнул и малое время спустя заговорил усмешливо:
- Мессия? Потомок Давида? Богочеловек, творящий чудеса? Отчего же не сотворишь чуда, спасая себя? Или для того дал арестовать себя, чтобы через чудо спасти нас, бросавших одежды свои под ноги ослицы твоей?
Иисус не нашелся сразу, что ответить, и тут заговорил первый из заключенных:
- Я не махал пальмовыми листьями. Я хотел под шум этот разжиться оружием, а меня захватили как вора-разбойника. Но я же не дурак, чтобы сказать нет. Сознаться, что я зелот-кинжальщик именем Варавва, - глубоко вздохнув, добавил отрешенно: - А-а-ау все одно крест. Что разбойнику, что сикарию, убивающему ненавистных римлян и продавшихся им евреев! Если, конечно, не сотворишь ты, Назаретянин, чуда…
- Нет. Не сотворю.
- Тогда на рассвете - на крест, - огорченно заключил один из захваченных в торжествующей толпе у Храма.
- Нет. Завтра не распнут.
- По твоему чуду? - хмыкнул Варавва.
- Нет, - ответил Иисус. - Но я это знаю.
- Тогда, может, помилуют ради Пасхи?
Ничего не ответил Иисус. В тайне он тоже на это надеялся, и ему все чаще и чаще вспоминалось благословение посланца Великого Творца на горе в Кесарии Филиппа, из которого вытекала надежда на замену его жертвы на жертву овном. А то, что завтра не произведется распятие, он знал точно: утром суд синедриона, затем утверждение приговора (оправдательного или смертного) прокуратором, а на все это уйдет почти полный день. Послезавтра же - канун Пасхи.
Совсем немного длился разговор в темном подземелье, и узники затихли. Может, уснули? Иисус же не смежил глаз. Ом готовился к суду, к открытой, безбоязненной дискуссии и подбирал самые убедительные ответы на вопросы по главным мотивам расхождения его идеи с тем, как лицемерно подогнали закон Моисея фарисействующие под свое понимание морали, подменив глубинную суть Закона на внешнюю обрядность.
Вместе с тем, нет-нет да и всплывает в памяти глас посланца Божьего на горе Иермона. И вот… Храм Соломона на горе Мериа, где некогда Авраам приносил в жертву Богу своего сына Исаака. Не символично ли это, не произойдет ли замена на агнеца?
Прошло довольно много времени. Должно быть, уже утро. Вот-вот за ним пожалуют. Они постараются провести его в Храм по лестнице из крепости Антипы до того, как в Храме соберется много паломников, Иисус раскусил замысел первосвященников и верных им служителей: все провести быстро и без большой огласки.
Чувство времени не подвело. Вот послышались дальние шаги. Приближаются медленно, но верно, гулко тормоша мертвую тишину. Вот скрежет ключа в амбарном замке, вот щелчок задвижки, и громогласно звучит повеление:
- Иисус из Назарета, выходи!
Тройка легионеров ведет его из подземелья к выходу, где его уже ждут храмовые стражники с палками в руках. Со стражниками еще и пара членов синедриона. Те объявляют Иисусу:
- Тебя ждет высший праведный суд. Ты обвинен в соблазне.
- Я готов опровергнуть все обвинения.
Не освободив от пут, Иисуса повели в плотном кольце к лестнице, ведущей из крепости в Храм через портики и двор язычников.
Портики миновали без остановки, спешно пересекли двор язычников, там стражники особенно плотно облепили Иисуса, хотя во дворе еще никого не было. Наконец, заведя во двор священников, освободили Иисуса от веревок и передали в руки ожидавших его священнослужителей Храма, которые поведи Иисуса в одну из комнат в правой пристройке давигра.
Комната перегорожена тонкой стенкой из свежевыструганных досок. На столе, перед лавкой - две свечи. Иисус понял, что сейчас начнется допрос для свидетелей…
Процедура суда над соблазнителем, который обвиняется в покушении на чистоту религии, расписана в Талмуде до самых мелочей: обвиняемого заманивают в комнату, разделенную перегородкой на две части, в одной из которых находятся те, которые согласились свидетельствовать против обвиняемого; во второй половине - сам обвиняемый. Тонкая перегородка позволяет слышать ответы обвиняемого, а две свечи, которым надлежит гореть на половине "соблазнителя", символизируют то, что свидетели "видят" его. Священнослужители Храма или кто-либо из приглашенных со стороны задают провокационные вопросы, а затем требуют, чтобы обвиняемый отрекся от своих взглядов. Если же он упрямится, его ведут в суд.
Знавший все это Иисус не стал дожидаться вопросов, а попытался избавить себя от наивно-унизительной игры.
- Я ничего тайного не совершал. И слово мое открытое - Живой Глагол Божий. Его я нес людям тоже не тайно, проповедуя прилюдно.
Замешательство среди приведших Иисуса в комнату для допросов. Но быстро они нашли выход из неловкости. Один из священнослужителей довольно резко опросил:
- Ты против установок Талмуда?!
- Нет.
- Тогда не кощунствуй, но поступай по предписанию его. Свидетели слышат тебя и видят. Вот свечи горят.
- Спрашивайте.
Иисус решил следовать букве Талмуда, чтобы не дразнить гусей. Здесь, в комнате "для встречи со свидетелями", отвечать лишь утвердительно, если вопросы будут не слишком каверзными, а подробно о своем проповедовании, своей цели объяснить лишь членам синедриона.
Повторил еще раз:
- Спрашивайте.
- Ты исцелял людей в субботу и в субботу же воскресил Лазаря?
- Да.
- Ты именем Господа благословляешь людей и прощаешь им грехи их?
- Именем Отца моего Небесного.
- Ты называешь себя Сыном Человеческим, а еще кощунственней - Сыном Божьим?
- Да.
- Ты против Храма Господнего, и утверждаешь, будто храм и душе у каждого из нас?
- Да.
- Ты проповедуешь святость женщины, виновницы в грехопадении Адама?
- Да.
- Ты проповедуешь не только избранному Господом народу, но также многобожникам и идолопоклонникам?
- Да.
- Значит, ты соблазняешь против закона Моисеева? Признаешь ли ты это и отрекаешься ли ты от этого?
- Не признаю. Не отрекаюсь.
- Ты предопределил приговор себе. Пошли! Тебя ждет суд синедриона!
А Иисус в этом не сомневался: приговор давно уже вынесен, надежды, однако, на свою победу не терял. Вошел в "зал суда" твердой походкой и сел на отведенную для обвиняемого скамейку, едва сдерживая улыбку от чопорности, царившей в зале.
Все, как и полагается, на своих местах. На возвышении, за столом, - первосвященник номинальный Каиафа и первосвященник действительный Ханан. Справа и слева от них, на скамьях, словно распахнутые крылья хищней птицы, - члены синедриона и старейшины. Все в пурпуре, от которого рябит в глазах.
Лицом к синедрионцам, на отдельных скамейках, перед каждой из которых высится кафедра, - обвинитель и защитник. Не глядят даже друг на друга, словно давние и непримиримые враги.
После того как Иисуса ввели в зал, его начали заполнять стражники и служки, и это вполне устраивало Иисуса: услышавшие его разнесут, с приукрасами, его слова в защиту Живого Глагола Божьего.
По знаку Каиафы за свою кафедру встал обвинитель. Заговорил так, словно выплевывал изо рта камни:
- Я обвиняю Иисуса Галилеянина в смертных грехах, главный из которых - отступничество от заветов Господа нашего, от законов Моисея и соблазнение к этому других! Этому есть свидетели. Я готов представить их высокому суду!
Каиафа к адвокату:
- Возражает ли защита?
- Нет. Против допроса свидетелей - нет.
"Хорошо бы и в дальнейшем отмахивался. Я сам защищу себя", - подумал Иисус и стал ждать привода свидетелей. Ввели первого из них. Каиафа вопрошает:
- Иисус из Назарета, ты знаешь, кто свидетельствует на тебя?
- Нет. Я проповедовал в синагогах и в поле при множестве народа и знаю лишь тех, кто уверовал в меня, несущего тем, кто имеет уши, Живой Глагол Божий.
Обвинитель:
- Но свидетель утверждает, что он слышал и видел тебя.
Иисус хотел бросить в ответ: "Через перегородку при горящих свечах", но передумал. Все происходившее предписано Талмудом, а спорить с ним себе дороже. Ответил поэтому с покорностью: