- Может, и не с неба свалилось, может, и человек подарил…
- Какой человек?
- Не скажу.
- Тогда я не буду есть.
- Ну, хорошо. Джепбар-ага принес…
- Джепбар?..
Кайгысыз вскочил из-за стола, рванул скатерть, посуда полетела на пол. Белые черепки плавали в жирном красно-коричневом соусе, как в луже крови.
Идущий в ад ищет попутчика
Одиннадцатого июля 1918 года в Асхабаде вспыхнул мятеж. Эсеры и меньшевики выкинули лживый лозунг: "За Советскую власть - против негодных комиссаров!" - и расстреляли многих большевиков из Закаспийского ревкома. Прозвучал новый клич:
- На Ташкент!
Белогвардейские эшелоны пополнились гимназистами и юнкерами. Еще до начала мятежа туркестанский Совнарком направил в Асхабад чрезвычайного областного комиссара Фролова. Вести мирные переговоры было уже поздно. Небольшой отряд Фролова и группа рабочих-большевиков двинулись дальше и были уничтожены в Кизыл-Арвате. Вскоре первоначальный лозунг мятежников стал звучать более откровенно: "За Советскую власть - против большевиков".
…Кайгысыз Атабаев видел второй сон, когда Даша выбежала на стук во двор. Минуту спустя она, растрепанная, полуодетая, уже будила Кайгысыза.
- Брат стучится в калитку! Агаджан пришел… Отворить?
В свете зажженной плошки дородная фигура Агаджана, когда он грузно опустился на стул, отбросила на стену горбатую тень. В густой бороде как будто горели искорки. Тяжелый кулак опустился на стол и так и не разжимался почти до конца разговора.
- Что ты думаешь обо всей этой заварухе, брат? Ты человек ученый… - не поздоровавшись, заговорил Агаджан.
- Что случилось? - спросил Кайгысыз. - Откуда ты?
До него доходили слухи, что брат связался с аульными баями, снюхался с Эзиз-ханом, что сын его Силаб, вчерашний кадет, дослужился у белых до чина поручика. Кайгысыз не встречался с родней много месяцев. Чем же объяснить это странное посещение на рассвете? Кайгысыз еще ничего не мог понять спросонья, протирал глаза кулаками, и вдруг мелькнула мысль: когда-то точно так же пришел прощупывать его Джепбар. Родственные связи давно оборвались, и все-таки это сравнение стеснило сердце.
- Что, ты не знаешь? В городе белые, - сказал Агаджан. - Теперь начнутся аресты. Будут сажать не только большевиков… Если ты хочешь…
- Сам пришел или прислали? - грубо перебил его Кайгысыз.
Агаджан покраснел, глаза налились кровью.
- За кого ты меня принимаешь?
- За недалекого арчина, который не видит дальше своего носа.
Агаджан обеими руками тяжело навалился на стоп.
- Думаешь, пришел к тебе набираться ума?
- Напротив, уверен, что собираешься наставлять меня на путь истинный. Готов отвечать на вопросы.
Агаджан оглянулся на окно, прислушался. На улице было тихо.
- Все равно, - сказал он, отвечая своим мыслям. - Времени у нас мало. Подумай как следует и скажи: с кем ты?
- Непонятно.
- Со своим старшим братом или с большевиками?
- Разве у меня найдется кто-нибудь, кроме большевиков, если я расстанусь с тобой?
- Не прикидывайся глупцом, отвечай!
- Хочешь послушать глупца? Конечно, я не с белыми.
Пальцы Агаджана дрожали, комкая край скатерти.
- Значит, мы чужие? - тихо спросил он.
- Понимай как хочешь.
Агаджан опустил голову, помолчал и вдруг неожиданно тонким голосом запел песню, какую часто пели в ауле бахши. Это пение в глухой час ночи звучало дико и нелепо, как в дурном сне, и Даша заглянула в дверь. Брат Кости пел:
Лучше единомышленник чужак,
Чем несогласный брат или дядя.
Лучше пресный, простой чурек,
Чем сладкая отрава…
Видно, желчь подступала ему к горлу. Он сплюнул, вытер рот рукавом. Кайгысыз спокойно заметил:
- Можешь бесноваться сколько угодно, только на скатерть не плюй.
Агаджан вскочил с места, уставился свирепым взглядом.
- Жаль, что не плюнул тебе в лицо!
Встал во весь рост и Кайгысыз.
- Плюнешь в небо - плевок возвратится.
Оба брата были высоки и плечисты. Только Агаджан - брюхастый, Кайгысыз - худой, поджарый. Они готовы были броситься друг на друга, но еще сдерживались. Каждый думал о своем. Агаджан вспомнил поговорку: "У брата от мачехи и вера другая". Кайгысыз припомнил вдруг нищее детство. Не было тогда дела Агаджану до аульного подпаска. Люди позже говорили, будто он жаловался, что пастух, рожденный рабыней, позорит сердарский род.
Где-то близко рассыпалась пулеметная очередь.
Лицо Агаджана дрогнуло, он рванулся было к двери и вдруг обмяк, невесело улыбнулся, подошел к Кайгысызу, усадил его за стол. Сел рядом.
- Эх, братишка, - ласково сказал он, - каким бы подлецом ни оказался Джепбар, зачем было его сажать в тюрьму? Теперь будет враг пострашнее, чем при царе.
- Это верно.
- Если идешь к большевикам из страха перед Джепбаром - остановись! Я буду не я, если не сниму голову с его плеч. Пусть попробует замахнуться на тебя! Агаджан-сердар перед Джепбаром- инер перед мухой!
Неужели надеется переманить в свой лагерь? Кайгысыз ходил по комнате, загребая волосы пятерней. Надо бы добежать до комитета, унести из сейфа продкарточки, спрятать на чердаке. Растащут казаки, начнут торговать на базаре…
С улицы донесся конский топот. Кайгысыз выглянул из-за занавески - вооруженный отряд. Пожалуй, выходить опасно. Он посмотрел на брата. Агаджан улыбался. Видно, думает, что убедил, что в душе Кайгысыза идет борьба.
- Дело не в том, что я могу пострадать… - начал Кайгысыз.
- А в чем же? - удивился Агаджан.
- Во взглядах… Зачем живем? Для чего живем?
Агаджан задумался, потом очень мягко спросил:
- Ты… в самом деле большевик?
- Пока еще не вступил в партию, но дело не в этом.
- И тебе не жаль ислама? Религии наших предков?
- По совести - ни тебе, ни мне нет дела до мусульманства.
- А не преувеличиваешь?
- Едва ли. И потом я читал Коран в подлиннике и в переводе и не помню, чтобы там было сказано: обманывай и наживайся, бей и грабь, принуждай и получай выгоду.
- Кого я обманул?
- Разве свой хлеб добываешь своими руками?
- Бог дает.
- Почему же не дает он твоим батракам?
- Видно, не хочет.
- Где же справедливость? Одного делать хозяином, другого рабом…
В дверь снова заглянула Даша.
- Константин Сергеевич! Сейчас у калитки задержала этого… бывшего волостного… Из Совета. Можете ругать меня - я сказала, что вы в дальний аул уехали.
- А он?
- Чертыхнулся. Его, говорит, счастье. У этих товарищей, говорит, чутье, как у борзых…
- Молодец, Даша-джан! - сказал Кайгысыз.
Даша улыбнулась и скрылась за дверью.
- Не знаю, придется ли нам когда-нибудь еще беседовать, - сказал Агаджан, - но, как старший, не могу молчать: ты тут, в Мерве, в своем Продкоме дров наломал в пять раз больше, чем большевики! Разве этого ждал от тебя Теч-сердар? Пусть сам бог хранит нас от предателей своего народа!
- Я не предавал своего народа.
- Ты и брата своего не жалеешь.
- Я всегда тебе говорил, что не пощажу того, кто сидит на шее у туркмена. Пусть это будет старший мой брат, пусть младший…
- Выходит, что я…
- Если бы ты не был моим старшим братом, я бы сказал…
- Не бойся, говори!
- Я бы назвал тебя врагом своего народа!
Упершись обеими руками в стол, Агаджан нагнулся к брату.
- Так?..
Но Кайгысыз, не слушая его, вскочил на ноги и кричал:
- Я не тот беззащитный Кайгысыз, какого ты лупил когда-то! Не забывай! Мне не страшно теперь говорить тебе всю правду. Как назвать человека, который продает свою родину англичанам? Если он не враг своего народа, то кто же? Отвечай!
Голос Агаджана прозвучал глухо.
- Я не торгую своей страной.
- Какая разница? Сам не продаешь, так в сговоре с теми, кто продает. Разве вы не хотите запрячь туркмен в английскую арбу? Разве для такого предательства Теч-сердар произвел тебя на свет?
Тщетно Агаджан пытался прервать его гневную речь. Кайгысыз кричал всё громче.
- Вы предатели! На лице вашем клеймо! Будущие поколения заклеймят ваши имена позором!..
- Заткнись! - прохрипел сквозь зубы Агаджан.
- Ты не можешь заставить меня замолчать!
- Не смей больше называть меня братом! Мы теперь кровные враги. Если бы не считал тебя ничтожеством, я в землю вбил бы по самую глотку.
- Не думай, что я не могу взять тебя за горло, как Джепбар-Хораза.
Агаджану показалось, что каждый глаз Кайгысыза стал величиной с деревянную плошку, и не было в них пощады. Ему стало страшно.
Увидев, что брат поник, Кайгысыз тихо сказал:
- Идущий в ад ищет попутчика. Всего страшнее, что ты загубил своего сына. Загубил невинного, добродушного Силаба!
- Что я сделал любимому сыну?
- Узнаешь, когда его горячая кровь зальет песок, когда придется читать по нем джиназу… отходную! Только и жалко одного Силаба.
- Где твоя совесть? - у брата вдруг хлынули слезы и он закрыл лицо руками.
- А твоя судьба может оказаться пострашнее… - продолжал Кайгысыз.
Вошла Даша с чайником.
- Завтрак готов.
Агаджан оттолкнул женщину и выбежал из комнаты.
Ночной разговор
Опоздал. Опоздал… Надо было предвидеть события. Ведь фронта нет, и даже сотня нукеров на лихих конях смогла захватить город. Все эти дни он должен был бы искать явок на случай внезапного ухода в подполье, он должен был уничтожить, или, по крайней мере, эвакуировать архивы Комитета. А он мотался по аулам, пренебрегая слухами… Ведь говорили же ему, что советские отряды отступают.
Даша стояла в двери. И было жаль покидать ее в этот ночной час… Вообще жаль: оставишь ее и, может быть, все хорошее, пришедшее с нею в эту тяжелую зиму, разлетится подобно расчесанной шерсти, попавшей в смерч. Но Атабаев понимал, что она никуда с ним не уйдет, а ему нельзя оставаться дома.
Наверно, есть уже в штабе белых списки, пойдут по квартирам, его приметы всем известны… Может быть, найти коня и ускакать в Мене?.. Но разве можно надеяться на Гельды? А младший брат Ялкат? Он его любит, но кто поручится, что и он по примеру Агаджана не ушел а нукеры к Эзиз-хану?.. А если он и дома, - как долго смогут они защищаться у порога кибитки? Может, двинуть коня напрямик сквозь пустыню в Чарджоу? Но где найти надежного спутника, проводника, знающего дорогу? Ждать до завтра? Тогда как бы не сесть ему за решетку вместе с Джепбаром-Хоразом…
Уничтожая разные бумаги, Атабаев наткнулся на книжку из библиотеки Абдыразака и вспомнил тихий дом на окраине города… Абдыразак - вот к кому надо идти! "Что я - ишак со спутанными ногами? - подумал он и даже повеселел, потому что в минуту опасности всегда одобрял свой собственный юмор и считал это чертой мужества. - Сейчас же уйду к отшельнику…"
После того весеннего мартовского дня, когда он целый день бродил с праздничной толпой по улицам и пел солдатские песни, Кайгысыз не раз встречал этого чудака и даже пытался привлечь его к работе Продовольственного комитета. Абдыразак уклонился.
- Дай бог прокормить свою семью, - бормотал он.
Атабаев догадывался, что честный Абдыразак бежит от соблазнов, не хочет кормиться за счет неблаговидных проделок. Наверное, думал: лучше чинить дырявые ковры так, чтоб даже внимательный глаз обманулся; лучше, нагрузив верблюдов, сырые яйца везти караваном из Ташауза, чем ввязываться в дела властей и думать, что управляешь судьбой мира.
Но Абдыразак никогда не предаст. Только бы пройти к нему окольными переулками…
Уходя из дома, Кайгысыз сказал Даше:
- Кто бы обо мне ни спрашивал, говори, что давно уехал в Ташкент.
- И Джепбару-ага?
- И даже Тиг Джонсу!
Глубокой ночью он постучался в дверь Абдыразака. Хозяин не удивился, только спросил на пороге:
- С добром?
- Чего бы мне искать среди ночи в твоем доме, если бы всё было хорошо?
- Хочу понять, не следят ли за тобой.
- Пока незаметно.
- Тогда считай, что спасся.
- Что-то ты слишком самоуверен.
- Отвечаю за свои слова.
- Так ли?
- Именно так. Во-первых, не догадаются, а во-вторых, никто не переступит порога, прежде чем не уложу на месте четверых-пятерых!
Атабаев взглянул на хозяина: совершенно невозмутимый человек! Хоть ростом он чуть короче Кайгысыза, но плечи - косая сажень; можно на каждом плече двух человек посадить. Смуглое, горбоносое лицо кажется свирепым. Опоясать его пулеметной лентой, повесить на плечо пятизарядку - неустрашимый воин. И характер его все знают. Если стал - топором не срубишь.
Абдыразак ввел Атабаева в комнату. Тускло мерцал прикрученный фитилек керосиновой лампы, едва освещая красно-черный ковер на полу, оставляя углы в глубокой тени. Свирепые глаза хозяина сверкали устрашающе в полумраке гостиной, но Атабаев знал, что за этой грозной манерой глядеть на гостей, скрывается добродушный и приветливый домосед-философ.
- Мудро рассуждая, это даже хорошо, что ты должен скрываться, - сказал Абдыразак.
- Это почему же? - удивился Атабаев.
- Нет худа без добра, поучу тебя немного грамоте,
Кайгысыз улыбнулся.
- На языке фарси? Я никогда не сумею читать по-персидски.
- Я знаю, что ты учитель русского языка, - продолжал Абдыразак, - но придется поучить тебя туркменскому.
- Еще смешнее…
- Я думал, ты толковый, а вижу, совсем тупой, - подтрунивал Абдыразак. - О чем я говорю? Года полтора тебе некогда было почесать затылок, так по крайней мере сейчас прочитаешь несколько книг.
- Сначала нужно подумать, как избавиться от опасности.
- Я же сказал, что можешь не беспокоиться. За три-пять дней никто не узнает. А за это время может мать умереть и дом повалиться. Мало ли что может случиться. Возможно и хорошее!
- Вот это верно! - раздался густой незнакомый голос.
Кайгысыз обернулся. На кровати за его спиной, оказывается, кто-то лежал. Сейчас он приподнялся на локте и почтительно поздоровался.
- Кто это? - тихо спросил Атабаев.
- А это один тедженский бродяга.
- А все-таки?
- Мурад Агалиев. Разве никогда не встречались? Он теперь тоже беглый, вроде тебя. Эзиз-хан решил согнать в свои войска всех образованных людей. А Мурад, на его беду, очень грамотный! Очень!..
Повеселев от этих слов, незнакомец вскочил на ноги, крепко пожал руку вошедшему.
- Здравствуйте, товарищ Атабаев! Если быть точным, надо сказать, что это уже не гостевая комната Абдыразака, а убежище беглых. Пословица есть: "Гость жалеет гостя, а хозяин - обоих". Слава аллаху, что я здесь не один. А то Абдыразак замучает своим состраданием…
На вокзале отрывисто прогудел паровоз. Кайгысыз прислушался. Ночные поезда давно не приходили в Мерв, значит, подходят белые. Кто знает, может, уже на станционный перрон посыпались из теплушек и платформ непрошеные гости.
- Мы даже не вдвоем, - сказал он Мураду. - Нас гораздо больше.
- В Чарджоу? - улыбнулся Абдыразак.
- Сегодня в Чарджоу, завтра снова здесь. Когда-то я чувствовал себя одиноким в школе. И старый человек, русский учитель, шепотом говорил мне о любви к своему народу, о страданиях народа. Потом в семинарии у меня появился друг и брат. Он погиб от рук жандармов. И снова мне казалось, что я в пустыне.
- Вот-вот, - кивнул Абдыразак, - так оно всегда и получается. Ты слышишь? За окном сейчас тишина. Полчаса назад шла перестрелка. Приятно хоть на минуту ощутить спокойное дыхание истории. Она почти всегда рассказывает о кровавых событиях. Сколько крови пролили деды и прадеды за свою родину! Какие тяготы вынесли на своих плечах, как украшали свою землю, какие жертвы приносили ради нее… Историки спорят о том, сколько душ загубил Тулы-хан, когда разгромил Мерв. Одни говорят - семь тысяч человек пали от его воинов, другие - миллион триста. На земле нашей восемь веков назад не нашлось бы места не политого кровью. Не будет она просыхать и теперь…
- Ты скептик или прикидываешься таким, Абдыразак? Забыл гот день, когда мы шли по городу и рядом - рус-
ские, латыши, туркмены. И трубы блестели на солнце. И ты сказал: все люди - братья!
- Я не против русских, - возразил Абдыразак. - Ты-то не читал, а я знаю, что Энгельс писал о цивилизаторской роли России для Черного и Каспийского морей, для Средней Азии…
За окном послышался беглый топот сапог, раздался одинокий выстрел.
- Белогвардейцы, - сказал Агалиев. - Цивилизаторы!
- Не надо путать разные понятия. - Атабаев нетерпеливо прошелся по комнате. - Нация и класс не одно и то же. Вы же бежали от Эзиз-хана. Эзиз - цивилизатор?
- Не будем спорить, - сказал Абдыразак, - всякое насилие отвратительно, кто бы его не осуществлял: колонизаторы или баи… Или коммунисты.
- Попробуй, добейся счастья для своего народа, не сопротивляясь злу? Попробуй, а я погляжу!
- Может, ты успокоишься? - лениво спросил Абдыразак. - Может, посидишь? Чаю выпьешь? Я сейчас принесу. А что касается счастья, то оно, как известно, внутри нас. Не пожелай другому, чего не желаешь себе, и..
Крики и шум за окном заглушили его слова.
- Сама жизнь спорит с тобой, - помолчав, сказал Атабаев. - Слышишь? Пока будешь заниматься самосовершенствованием, какой-нибудь Джунаид-хан или Эзиз превратит тебя во вьючного осла. Впрочем, ты-то как-нибудь выкрутишься, но народ…
- Слушай, а ты не Моканна? Не древний ли наш пророк с нестерпимым блеском очей предстал перед нами? - спросил Абдыразак. - Лень с места вставать, а то бы принес зеленое покрывало. Впрочем, хватит шутить. Ты уже большевик?
- Ты знаешь, что не большевик. Впрочем, за последний день меня второй раз спрашивают об этом.
- Все, что ты говоришь, для меня не новость. Всё это я читал в толстых книжках. Там длиннее, но не более убедительно. Все от головы, а не от сердца. Класс… Быдло… А где же нравственное начало?
Молодой Агалиев слушал этот спор, подавшись вперед, напряженный, как взведенный курок. Когда Абдыразак задал последний вопрос, он как будто с мольбой посмотрел на Атабаева.
- Мне стыдно, - сказал Кайгысыз, - что за последний год я не читал толстых книжек. Но я был полезен людям, и они были полезны мне. Я учился у народа. И потом… Память тоже учит. Я был босоногим мальчишкой, когда старик, сгорбленный, как рыболовный крючок, всю жизнь трудившийся на нашей скудной земле, сказал мне: "Жизнь - пустой орех". За что же он был обойден счастьем? Я тогда не понял, а запомнил на всю жизнь. Где тут нравственное начало?
В комнату вошла высокая девушка в розовом халате, беззвучно поставила на стол чайники и посуду.
И снова завыл паровозный гудок, ему ответил другой. Тревожная перекличка продолжалась несколько минут. Друзья неподвижно слушали это безнадежное пение.
Когда гудки стихли, Абдыразак спросил Агалиева:
- Ну, а ты что думаешь обо всем этом?