VII
- Генералы победили, - сообщил Антон Вальтеру в пятницу 31 июля, стоя у могилы Эдуарда Исповедника. - Царь уступил. В России объявлена всеобщая мобилизация. - Глаза Антона злорадно блеснули. - Русские думают, что раз у них самая большая армия в мире, они сильнее всех. Но у них слабое командование, так что скоро разразится катастрофа.
Уже второй раз за неделю Вальтер слышал это слово. Правда, теперь он понимал, что у произносивших его были к тому основания. Через несколько недель шестимиллионная русская армия будет стоять на границе с Германией и Венгрией. Шестимиллионная! Кто в Европе мог игнорировать такую угрозу? Германии придется объявить мобилизацию, у кайзера не осталось выбора.
В Берлине генштаб уже требовал приказ о мобилизации, и канцлер, Теобальд фон Бетман-Гольвег, пообещал, что сегодня к полудню решение будет принято. Это означало, что существует лишь одно возможное решение.
Вальтер быстро попрощался с Антоном и вышел из церкви. Быстро, как только мог, он прошел по маленькой Сторис Гейт, рысцой протрусил краем Сент-Джеймсского парка, бегом пронесся по лестнице мимо памятника герцогу Йоркскому и наконец очутился в немецком посольстве.
Дверь кабинета посла была распахнута. Князь Лихновский сидел за столом, рядом стоял Отто. Готфрид фон Кессель говорил по телефону. Входили и выходили служащие, и в кабинете все время находилось не меньше дюжины человек.
Вальтер, задыхаясь, вошел в кабинет.
- Берлин только что получил сообщение из нашего посольства в Санкт-Петербурге: "31 июля начинается всеобщая мобилизация", - сказал ему Отто. - Сейчас все ждут подтверждения.
- А что делает Кессель?
- Занимает линию с Берлином, чтобы мы сразу узнали, когда подтверждение будет получено.
Вальтер с глубоким вздохом подошел к князю Лихновскому.
- Ваша светлость! - сказал он.
- Да?
- Я подтверждаю информацию о мобилизации. Мне сообщил о ней мой осведомитель меньше часа назад.
- Ясно! - Князь протянул руку, и Кессель подал ему трубку.
Вальтер посмотрел на часы. Без десяти одиннадцать - в Берлине оставалось совсем немного до назначенного срока.
- Мы получили подтверждение информации о мобилизации российской армии, - сказал Лихновский в трубку. - Из надежного местного источника.
Следующие несколько секунд он слушал. В кабинете стало тихо Все замерли.
- Да, - наконец сказал Лихновский. - Вас понял. Слушаюсь.
Он повесил трубку со звуком, в тишине прозвучавшим, как удар грома.
- Канцлер принял решение, - сказал он и повторил слова, которые Вальтер так боялся услышать: - Германия переходит на военное положение и готовится к неизбежной войне.
Глава десятая
1–3 августа 1914 года
В то субботнее утро Мод сидела в утренней столовой их лондонского дома и не могла съесть ни кусочка. В высокие окна било летнее солнце. Обстановка должна была настраивать на спокойный лад: персидские ковры, стены выкрашены в спокойные зеленые тона, голубые занавески, - но ничто не могло утишись ее тревогу. Война была на пороге, и никто - ни немецкий кайзер, ни российский царь, ни сэр Эдвард Грей - уже не могли ее остановить.
Вошла Би в воздушном летнем платье и ажурной шали. Дворецкий Граут в белых перчатках налил ей кофе, и она взяла из вазы персик.
Мод держала газету, но дальше заголовков читать не могла. Волнение мешало ей сосредоточиться. Она отбросила газету в сторону. Граут взял ее и аккуратно сложил.
- Не волнуйтесь, госпожа, - сказал он. - Если понадобится, мы зададим немцам жару.
Она гневно взглянула на него, но промолчала. Спорить со слугами глупо и недостойно.
Тетя Гермия решила тактично его отослать:
- Я уверена, вы правы, Граут, - сказала она. - Будьте так любезны, принесите нам еще горячих булочек.
В столовую вошел Фиц. Он осведомился о самочувствии Би, и та пожала плечами. Мод показалось, что-то переменилось в их отношениях, но она была слишком расстроена, чтобы думать об этом.
- Ну, как все прошло вчера? - спросила она у Фица. Накануне он вместе с другими членами партии консерваторов был на конференции в загородном доме рядом с деревушкой Воргрейв.
- Смит привез послание от Черчилля, - начал Фиц. Фредерик Эдвин Смит, член парламента от партии консерваторов, был в большой дружбе с либералом Уинстоном Черчиллем. - Черчилль предлагает создать коалиционное правительство, состоящее из либералов и консерваторов.
Мод была потрясена. Обычно она знала, что происходит в либеральных кругах, но этот секрет премьер-министр Асквит от нее утаил.
- Это возмутительно! - воскликнула она. - В этом случае война станет еще более вероятной.
С раздражающим спокойствием Фиц положил себе горячих сосисок и продолжал:
- Левое крыло либералов ненамного лучше пацифистов. Думаю, Асквит опасается, что они попытаются связать ему руки. Но в собственной партии у него нет достаточной поддержки, чтобы достичь перевеса. К кому же ему обращаться за помощью как не к консерваторам? Вот он и предлагает коалицию.
Этого Мод и боялась.
- И что ответил Бонар Лоу? - спросила она. Бонар Лоу - лидер консерваторов, от его мнения многое зависит.
- Он отказался.
- Слава Богу!
- И я его поддержал.
- Почему? Ты разве не хочешь, чтобы Бонар Лоу вошел в правительство?
- Я рассчитываю на большее. Если Асквит стремится к войне, а левое крыло под руководством Ллойда Джорджа взбунтуется, либералы будут слишком разобщены, чтобы управлять. Тогда власть перейдет к нам, и Бонар Лоу станет премьер-министром.
- Ты посмотри, как все складывается в пользу войны! - яростно воскликнула Мод. - Асквит стремится к коалиции с консерваторами, потому что они настроены более воинственно. А если Ллойд Джордж устроит восстание против Асквита, власть все равно окажется у консерваторов. И все пытаются добиться поста для себя, нисколько не заботясь о том, чтобы сохранить мир…
- А что у тебя? - спросил Фиц. - Ты вчера была у Бошанов?
У Бошанов собиралась фракция, стремящаяся к мирному урегулированию. Мод улыбнулась. Все же оставался луч надежды.
- Сегодня утром, несмотря на субботний день, Асквит созвал заседание кабинета. Морли и Бернс считают необходимым сделать заявление, что Англия ни при каких обстоятельствах не выступит против Германии.
- Они не могут заранее решать такие вопросы. Грей подаст в отставку.
- Грей все время угрожает отставкой, но никогда не уходит.
- И все же им нельзя вносить раскол в кабинет теперь, когда наготове моя партия, которая только и ждет возможности перехватить власть.
Мод знала, что Фиц прав, и от отчаяния ей хотелось плакать.
Би уронила нож и издала неопределенный стон.
- Что с тобой, дорогая? - спросил Фиц.
Та побледнела и встала.
- Прошу прощения, - сказала она и быстро вышла из комнаты.
Мод вскочила.
- Мне лучше пойти за ней.
- Не надо, я сам, - остановил ее Фиц.
Мод дала волю любопытству. Когда Фиц был уже в дверях, она спросила:
- Ее что, по утрам тошнит?
Фиц замедлил шаг.
- Только никому не говори!
- Поздравляю! Я очень рада за вас.
- О! - воскликнула тетя Гермия, наконец поняв, о чем они говорят. - Какая прелесть!
- Но когда ребенок родится, - выдохнула Мод, - в мире будет война!
- Ах, да… - сказала тетя Гермия. - Я об этом и не подумала.
- Младенец-то разницы не заметит, - пожал плечами Фиц.
Мод почувствовала, что вот-вот заплачет.
- А когда он должен появиться на свет?
- В январе… Почему тебя это так расстроило?
- Фиц… - всхлипнула Мод. - А вдруг тебя убьют на войне?
II
Немецкое посольство утром в субботу лихорадило. Вальтер был в комнате посла: отвечал на звонки, принимал телеграммы и делал записи. Если бы не тревога за их с Мод будущее, это время было бы самым насыщенным в его жизни. Но он не мог гордиться тем, что стал участником огромной международной игры, так как его мучил страх, что он и женщина, которую он любит, окажутся в двух враждующих лагерях.
Дружеская переписка между Вилли и Ники прекратилась. Накануне германское правительство послало русским холодный ультиматум, в котором давало двенадцать часов на то, чтобы остановить мобилизацию их чудовищной армии.
Двенадцать часов прошло, но ответа из Санкт-Петербурга не было.
И все же Вальтер надеялся, что война может ограничиться Восточной Европой, а Германия и Великобритания останутся друзьями. Посол Лихновский разделял его оптимистическую точку зрения. Даже Асквит сказал, что Франция и Англия могут остаться в стороне. В конце концов, будущее Сербии и Балканского региона особенно не затрагивало интересов ни той, ни другой стороны.
Ключевой фигурой была Франция. Накануне во второй половине дня Берлин послал еще один ультиматум, на этот раз в Париж, с предложением Франции объявить нейтралитет. Надежда на это была слабая, хоть Вальтер и цеплялся за нее. Срок ультиматума истек в полдень. В это время главнокомандующий Жозеф Жоффр потребовал немедленной мобилизации французской армии, утром был созван кабинет министров, чтобы принять решение. И во всех странах, мрачно думал Вальтер, генералы требовали от своих хозяев-политиков, чтобы те сделали первые шаги к войне.
Было трудно понять, на что решится Франция.
Без четверти одиннадцать, за семьдесят пять минут до конца срока, когда Франция должна была принять решение, к Лихновскому пожаловал неожиданный гость: сэр Уильям Тиррелл. Это был чиновник, занимавший важный пост, с большим опытом работы в области международных отношений, личный секретарь сэра Эдварда Грея. Вальтер немедленно провел его в кабинет посла. Лихновский сделал Вальтеру знак остаться.
- Министр иностранных дел просил меня известить вас, - сказал по-немецки Тиррелл, - что сейчас проходит заседание совета министров, в результате которого, возможно, он сможет сделать заявление.
Это была, без сомнения, заученная фраза, и говорил по-немецки Тиррелл очень хорошо, но все же Вальтер не уловил смысла фразы. Он посмотрел на Лихновского и увидел, что посол тоже озадачен.
- Заявление, - продолжал Тиррелл, - которое, возможно, поможет предотвратить великую катастрофу.
Звучало обнадеживающе, но расплывчато. "Ближе к делу!" - хотелось сказать Вальтеру.
Лихновский ответил с такой же вымученной дипломатической церемонностью:
- Как бы вы могли обозначить предмет заявления, сэр Уильям?
Ради бога, подумал Вальтер, речь идет о жизни и смерти!
- Существует вероятность, - отвечал чиновник, осторожно подбирая слова, - что если бы Германия воздержалась от нападения на Францию, то и Франция и Великобритания могли бы очень тщательно рассмотреть вопрос, действительно ли им так необходимо принимать участие в восточноевропейском конфликте.
Вальтер от волнения выронил карандаш. Франция и Англия останутся в стороне - именно об этом он и мечтал! Он перевел горящий взгляд на Лихновского. Посол, казалось, был удивлен и обрадован.
- Это вселяет надежду, - сказал он.
Тиррелл поднял ладонь в предостерегающем жесте:
- Поймите меня правильно: я ничего не обещаю.
"Хорошо, - подумал Вальтер, - но ты же не поболтать зашел".
- В таком случае могу сказать, что предложение ограничить войну пределами Восточной Европы было бы воспринято его величеством кайзером Вильгельмом и правительством Германии с большим интересом.
- Благодарю вас, - сказал Тиррелл, вставая. - Я так и передам сэру Эдварду.
Вальтер проводил Тиррелла к выходу. Он был в приподнятом расположении духа. Если Франция и Англия не будут участвовать в войне, он сможет жениться на Мод. Или это пустые мечты?
Он вернулся в кабинет посла. Но не успели они обсудить визит Тиррелла, как зазвонил телефон. Вальтер взял трубку, и знакомый голос сказал по-английски:
- Это Грей. Могу я говорить с его превосходительством?
- Конечно, сэр, - сказал Вальтер и передал трубку послу. - Сэр Эдвард Грей.
- Лихновский слушает. Доброе утро… Да, сэр Уильям только что ушел…
Вальтер смотрел на посла, ловя каждое слово из доступной ему части разговора и пытаясь по его лицу догадаться о том, что говорит Грей.
- Это крайне интересное предложение, - говорил Лихновский. - Позвольте мне пояснить нашу позицию. Германия не находится в ссоре ни с Францией, ни с Великобританией…
Похоже, разговор с Греем был просто повторением разговора с Тирреллом. Очевидно, англичане настроены серьезно.
- Мобилизация русской армии - это угроза, которую игнорировать невозможно, - отвечал Грею посол, - она направлена против Германии и нашего союзника Австро-Венгрии. Мы обратились к Франции с просьбой гарантировать нейтралитет. Если Франция пойдет на это, - или если Великобритания сможет гарантировать, что Франция останется нейтральной, - для войны в Западной Европе причин не будет… Благодарю вас, господин министр. Превосходно, я перезвоню вам в половине четвертого.
Он положил трубку, посмотрел на Вальтера - и оба торжествующе улыбнулись.
- Ну что ж, - сказал Лихновский. - Этого я не ожидал!
III
Мод была у герцогини Суссекской. Та как раз принимала группу влиятельных членов парламента от консерваторов. Вдруг в утреннюю столовую, где они пили чай, кипя от гнева, вошел Фиц.
- Асквит и Грей слились! - воскликнул он. - Они намерены предать наших друзей. Мне стыдно, что я англичанин!
Мод опасалась такой реакции. Фиц был неспособен на компромиссы. Он был убежден, что Англия должна отдавать приказы, а весь мир - повиноваться. Сама мысль, что правительству, возможно, придется вести переговоры с другими странами на равных, казалась ему дикой. И многие, к огорчению Мод, слишком многие разделяли его мнение.
- Фиц, дорогой, - сказала герцогиня, - успокойтесь и расскажите нам, что стряслось.
- Сегодня утром Асквит послал Дугласу письмо, - сказал Фиц. Мод догадалась, что он имеет в виду генерала сэра Чарльза Дугласа, командующего генштабом Британской империи. - Наш премьер-министр хотел подчеркнуть, что наше правительство никогда не обещало в случае войны Франции с Германией посылать туда английские войска.
Мод как единственный из присутствующих представитель либералов почувствовала себя обязанной встать на защиту правительства.
- Фиц, но ведь так оно и есть. Асквит лишь отметил, что у нас есть выбор.
- Тогда к чему была вся эта болтовня о поддержке французских войск?
- Чтобы составить планы на все случаи! Разговоры - это не договор, тем более в международной политике.
- Дружба есть дружба. Британская империя - ведущая держава мира. Женщине позволительно не понимать таких вещей, но от нас ждут, что мы не дадим в обиду своих соседей. Джентльмен не должен давать ни малейшего повода упрекнуть его в нечестности, и наше государство должно вести себя так же.
Такие речи могут вовлечь Англию в войну, подумала Мод и почувствовала холодок страха. Она не могла объяснить брату, какой опасности все они подвергаются. Их любовь друг к другу всегда была сильнее политических разногласий, но сейчас оба были так сердиты, что могли поссориться всерьез. А когда Фиц с кем-то ссорился, он никогда не мирился. Но ведь он сам отправится на войну, и может быть, никогда с нее не вернется, застреленный, заколотый штыками или разорванный на куски… И Фиц, и Вальтер тоже. Как мог Фиц этого не понимать? От отчаяния ей хотелось плакать.
Пока она пыталась найти нужные слова, заговорил один из гостей. Мод его узнала, это был Стид, редактор отдела зарубежных новостей в "Таймс".
- Могу вам сообщить, что немцы и евреи предпринимают грязные попытки запугать и подкупить мою редакцию, чтобы мы высказывались в поддержку нейтралитета, - сказал он.
Герцогиня поморщилась: она терпеть не могла язык бульварной прессы.
- Что вы имеете в виду? - холодно спросила Мод.
- Вчера у нашего редактора отдела финансовых новостей состоялась беседа с лордом Ротшильдом, - сказал журналист. - Он уговаривал нас в интересах мира смягчить антигерманскую направленность наших статей.
Мод была знакома с Натти Ротшильдом, убежденным либералом.
- И что же думает о просьбе Ротшильда лорд Нортклиффский? - спросила она. Лорд Нортклиффский был владельцем "Таймс".
Стид усмехнулся.
- Сегодня он велел сделать передовицу еще более жесткой! - Он взял с бокового столика газету и помахал ею. - "Мир не является нашим главным интересом", - зачитал он.
Мод не могла себе представить ничего более циничного, чем открытый призыв к войне. Она заметила, что даже Фица покоробила позиция журналиста. Она уже хотела ответить, но Фиц сменил тему.
- Я только что видел французского посла, Поля Камбона после беседы с Греем, - сказал Фиц. - Он был белее этой скатерти. Камбон сказал: "Ils vont nous lâcher", "Они нас бросят".
- А вы случайно не знаете, что так расстроило господина Камбона? - спросила герцогиня.
- Знаю. Видимо, немцы согласны оставить Францию в покое, если Франция пообещает не вступать в войну. Но если Франция откажется, англичане не будут чувствовать себя обязанными помогать Франции защищаться.
Мод было жаль французского посла, но ее сердце радостно забилось при мысли, что Англия может не участвовать в грядущей войне.