- Об этом я что-то не слыхал.
- Cher ami, ты тогда бегал под столом. Я потратил на нее более ста тысяч.
- И того не слыхал. Я думал, ты и десяти тысяч не имел сроду.
- Ты думал? Так ты не думай. Ежели ты будешь думать, то что будут делать Аристотель, Платон, Фукидид? Кстати, ты знаешь, как звали жену Фукидида? Фукибаба… Понимаешь: жена Фуки-дида Фуки-баба.
Он залился мелким смехом.
- Старо! Еще в училище слышал.
- Старый друг лучше новых двух. И даже лучше новых трех… Passons… Я продолжаю. Божественная улыбается еще милее и безмолвственно взирает на тебя с вожделением. На твоей очаровательной фигуре, к счастью, ничего не написано: может быть, у тебя, опричь наличного капиталу, сто тысяч душ. Ты просишь дозволения бывать в доме. "Ах, я буду очень рада…" Dixi.
- Скорее всего, меня просто не примут: "Барыня велели узнать, что вам угодно?"
- Tiens, об этом я не сделал рефлексии… Впрочем, это не беда. Ты становишься нахален: "Скажи, что имею важнейшее персональное дело". Девять шансов из ста… я хочу сказать, девять шансов из десяти: тебя примут.
- Ну а ежели у меня нет сейчас свободных ста рублей? - краснея, сказал Штааль.
- Ах вот что, - разочарованно протянул Насков. - Тогда другое дело. К сожалению моему, я беру назад все ценное и мудрое, что было мною сказано. Тогда проклинай свою столь плачевную судьбу. Человек, не имеющий ста рублей, не достоин звания человека. Dixi.
- Предположим, я мог бы взять взаймы.
- Не будем предполагать, сын мой. Достать взаймы сто рублей в этой развратной себялюбивой столице! Не льстись несбыточным сном… Разве что жалованья подождешь? Поголодай, правда: нет беды в том, чтоб поголодать для любимой женщины. C’est une noble attitude (слово "attitude" тоже у него не вышло). Кстати, прости, я выпил весь твой портер. Не заказываю для тебя другой бутылки: ты, натурально, обиделся бы, и ты был бы прав… Теперь видишь, как это просто? Вперед всегда слушай дяденьку… Ты еще остаешься? Тогда прощай, я бегу. Еще надо быть во дворце. Я обещал одному человеку (он назвал громкую фамилию). Скоро придешь сюда опять?
- Едва ли… Впрочем, может, завтра приду.
- Приходи, отыграешься. Ты сделал успехи, сын мой, я тебе говорю. Прощай, расцеловываю тебя, однако лишь мысленно.
Он застегнул плащ на одну пуговицу и своей бодрой лошадиной походкой вышел из биллиардной.
"Куда же мне пойти? Скука какая! - подумал тоскливо Штааль. Наклонившись к столику - так, чтобы никто не видел, - он заглянул в кошелек. - Три, шесть, семь рублей… Потом опять буду в ресторации обедать в долг… Господи, когда же придет конец этой нищете!"
Дела его не улучшались от того, что он постоянно размышлял и говорил о преимуществах богатых людей перед бедными. Зорич умер и ничего ему не оставил. Штааль, стыдясь, ловил себя на том, что вспоминал о своем воспитателе не иначе как со злобой.
Он встал, сердито протянул руку поверх головы скромного посетителя, который робко искоса на него смотрел с дивана, и снял с гвоздя шинель. Освободившийся биллиард уже снова был занят; лакей с обреченным видом нес назад только что убранные шары. Штааль повернулся, надевая шинель, и опять ему у третьего биллиарда попался на глаза тот же желто-седой затылок.
"Что денег я тогда извел в Париже! - подумал он. - Ведь и Семен Гаврилович немало прислал, и Безбородко дал на ту дурацкую командировку. Обоих более нет в живых. Прошла и моя молодость, - верно, и я скоро околею… Питт тоже тогда предлагал денег, я сблагородничал, отказался. Теперь пригодились бы… Глупый я был мальчишка!"
Он вздохнул и направился к двери. Проход мимо третьего биллиарда был занят игравшим с борта чиновником. Штааль остановился, пренебрежительно глядя на новую знаменитость. Удар вышел очень искусный.
- Ну и молодец! - воскликнул восторженно один из зрителей. - Такого шара сам Яков не сделает.
- Bien joué, - пробормотал кто-то у стены.
Штааль оглянулся - и вздрогнул.
"Да нет, быть не может!.. Ужели Пьер Ламор?.."
Старик показывал лакею на стакан, стоявший перед ним на столике.
- Полтинничек с вас, барин. Полтинник, - особенно внятно и вразумительно говорил лакей.
- Vous ferez porter ça sur ma note. Je suis au numéro louze.
Лакей улыбался глупой улыбкой непонимающего человека.
"Разумеется, Ламор… Господи!.."
Штааль быстро подошел к старику.
- Вы меня не узнаете? - по-французски спросил он дрогнувшим голосом.
Старик смотрел на него удивленно. Вдруг улыбка пробежала в его глазах.
- Quel heureux hasard! - сказал он, протягивая приветливо руку.
- Вы? В Петербурге? Какими судьбами?
- Да, я здесь живу, у Демута.
- В Петербурге?
Ламор рассмеялся:
- Как видите… В самом деле, какая странная встреча! Так вы военный? Как же вы поживаете?
- Да ничего…
Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать.
- Вы мало изменились…
- Будто? А вас я едва узнал… Ведь лет шесть прошло? Вы тогда были совсем мальчиком. Очень это много в вашем возрасте, шесть лет… Вот не думал встретить здесь старого приятеля. Я зашел из столовой сюда в биллиардную, не хотелось подниматься в свою комнату. Да вы что ж, спешите? Посидите со мною…
- С удовольствием.
- Ну и прекрасно, я рад! Хотите, сядем в том углу, там никого нет… И вина велите подать.
- Принеси бутылку бордо, Кирилл, вон туда, - приказал Штааль лакею, стоявшему около них с недоверчивым видом.
- В три рубли или в четыре прикажете?
- В три.
Они сели за стол в темном углу комнаты.
- Я когда-то очень любил биллиард, - сказал Ламор.
"Предложить ему сыграть партию? Нет, неловко такому старику", - подумал Штааль.
- А мосье Борегар?.. Ведь его казнили? - вдруг вскрикнул он.
Проходивший мимо гость на них оглянулся. Ламор пожал плечами.
- Comme tout le monde, mon jeune ami, comme tout le monde, - сказал он.
X
За кулисами Каменного театра было полутемно, холодно и неуютно. Кое-где уже горели лампы. В огромных пустых пространствах позади сцены бродило несколько посетителей репетиций. Штааль, впервые попавший за кулисы, осторожно ступал по доскам пола, боясь провалиться в люк или ущемить ногу в пересекавших пол узких щелях. Он растерянно смотрел на канаты, уходившие куда-то вверх, на огромные зубчатые колеса, на торчавшие повсюду деревянные рамы. Все здесь было непонятно и таинственно, но нисколько не поэтично: Штааль иначе себе представлял кулисы. Пахло пылью и крысами.
За стеной кто-то пел одну и ту же музыкальную фразу. Штааль прислушался: "Ни принцесса, ни дюшесса, ни княгиня, ни графиня", - пел хриплый баритон и вдруг - без всякой злобы в выражении - разразился отчаянной бранью. Из боковых помещений постоянно пробегали по направлению к сцене необычайно торопившиеся, часто полуодетые, люди с крайне озабоченными лицами. Другие неслись вверх и вниз по узким боковым лестницам. Штааль понимал, что где-то по сторонам идет напряженная подготовительная работа. Вдруг около того места, где он стоял, огромная рама со скрипом пришла в движение и поплыла по щели прямо на него. Штааль растерянно отступил. Декорация прижала его к лесенке. Он поднялся по ступенькам и попал на сцену. Там зажигали фонари. Кто-то вколачивал молотком гвозди. Темный пустой зрительный зал теперь казался маленьким по сравнению с огромными пространствами позади сцены. Это особенно удивило Штааля. Прежде ему представлялось, что зрительный зал и составляет почти весь театр.
"Да что же никого из них нет?" - с досадой подумал Штааль. Компания, к которой он принадлежал в последнее время, должна была собраться за кулисами в четыре часа. Ему там и назначили свидание, указав, как пройти. Но еще никого не было. Он все боялся, что его спросят, зачем он здесь. "Или они где-нибудь собрались в другом месте?" Морщась от резких ударов молотка, Штааль направился назад.
- Ваше благородие, к нам пожаловали? - окликнул его кто-то. Штааль быстро оглянулся и не без труда, больше по голосу, узнал знакомого старичка-актера.
- А, здравствуйте, - радостно сказал Штааль. - Вы что ж это так нарядились?
- Наша роль: Бахус, древний бог Бахус, - сказал робко актер.
- У вас что нынче играется?
- "Радость душеньки", лирическая комедия, после-дуемая балетом, в одном действии, сочинение господина Богдановича, - скороговоркой ответил актер. - Изволите по поддуге видеть, - добавил он, показывая рукой на странное раскрашенное полотно, висевшее на раме. - Волшебные чертоги Амуровы-с.
Штааль взглянул на декорацию: вблизи она совершенно не походила на чертоги.
- А это что? - спросил он, показывая на сложное сооружение у потолка.
- Это Нептунова машина, - пояснил актер.
Штааль сделал вид, будто понял.
- Наверху машинное отделение. Если угодно, покажу-с?..
- Нет, не стоит, - устало сказал Штааль. - Да, так что же… - Он запнулся, не зная, о чем спросить актера, и боясь, как бы тот его не покинул. - Говорят, прекрасная комедия?
- Весьма прекрасная, - тотчас согласился актер.
- Ну а так у вас все идет, как следует?
- Ничего-с… Все как следует-с… Говорят, Яков Емельянович опять у нас будут играть. Не изволили слыхать?
- Кто это Яков Емельянович?
- Шушерин, как же, Яков Емельянович Шушерин, - удивленно пояснил актер. - Они из Москвы, слышно, к нам переводятся.
- Да?.. Скажите, французы тут же играют?
- Как же-с, здесь все: и они, и мы.
- А госпожа Шевалье?
- Как же-с, оне каждый день здесь бывают… Попозже только, часам к пяти. Их уборная по коридору первая…
- Ах, вот что… Да вообще где у вас тут комнаты артисток?.. И артистов.
- Везде-с. Общих теперича две-с. Одна мужская - нынче в ней хор зефиров. А женская наверху, там сейчас нимфы одеваются.
- Да… Вы хотели показать мне машинное отделение. Это должно быть интересно.
- Слушаю-с.
В эту минуту на сцене послышались голоса, и у лесенки показалось несколько театральных завсегдатаев. Среди них Штааль увидел Наскова, де Бальмена, Иванчука.
- А, Бахус, - воскликнул Насков. - Бахус Моцартус… Mes enfants, представляю вам бога Бахуса.
Напились неосторожно,
Пьяным мыслить невозможно,
Что же делать? Как же быть? -
запел он хриплым голосом.
- Фальшь, фальшь, - воскликнул, затыкая уши, Иванчук и как-то особенно бойко перескочил через низко висевшую веревку, хотя через нее можно было просто перешагнуть.
- Никак нет, верно поют-с, - сказал, улыбаясь, Бахус.
Иванчук очень холодно поздоровался с Штаалем.
- Вчера не были, сударь, - сказал актер. - Новостей нет ли-с? Верно, все штафеты читать изволите, и те что по телеграфам?
- Новостей? - переспросил польщенный Иванчук. - Какие же новости? Скоро воевать будем.
- С турками-с?
- С турками-с, - передразнил Иванчук. - Уж не с гишпанцами ли? С Англией, а не с турками-с. Сдается мне, Бонапарт начинает нами вертеть!
- Дерзновенного духа человек, - вздохнул актер.
- Ну, насчет войны еще гадания розны, - пренебрежительно сказал Штааль, не глядя на Иванчука.
- В самом деле, вряд ли мы заключим аллианс с Бонапартом, - вставил де Бальмен.
- А почему бы и нет?
- С республиканским правительством? Это при суждениях государя императора?
Я люблю вино не ложно,
Трезвым быть мне невозможно.
Что же делать? Как же быть? -
пел Насков, бывший сильно навеселе.
- Я, впрочем, не утверждаю положительно, - сказал, спохватившись, Иванчук и заговорил вполголоса с де Бальменом об артистках театра, сообщая о них самые интимные сведения.
- Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь? - все больше краснея, беспрестанно спрашивал де Бальмен. Иванчук только пожимал плечами. Штааль усиленно зевал. Ему очень хотелось послушать.
- Да быть не может!
- Верно тебе говорю.
Де Бальмен вдруг толкнул его в бок, показывая глазами в сторону. К ним неторопливо подходил седой как лунь красивый старик с очень умным и привлекательным лицом, в коричневом суконном кафтане, с шитым шелковым жилетом, манжетами и брыжами. Голова у него слегка тряслась. Это был знаменитый актер Дмитревский.
- Здравствуй, здравствуй, дуся моя, - ласково говорил он каждому. - Что, инспектора не видал? Где инспектор?
- Они у краскотеров, Иван Афанасьевич, - сказал почтительно Бахус. - А Алексей Семеныч в своей уборной.
- Пьян? - деловито спросил Дмитревский.
- Не иначе как, Иван Афанасьевич.
Дмитревский вздохнул.
- Жаль, талант какой, - сказал он. - Так я к нему пройду. Скажи инспектору, чтоб засел, дуся моя, - добавил он, исчезая за декорациями.
- Экой маркиз! - сказал с жаром де Бальмен, очень довольный тем, что увидел вблизи Дмитревского.
- Помаркизистее настоящих маркизов, - подтвердил Штааль.
- Кто это пьян? Яковлев? - спросил Бахуса Иванчук.
- Они-с.
- Как ты умный человек, Бахус, - сказал с таинственным видом Насков, - то разреши мне сию задачу: ежели б в реке разом тонули турок и иудей, то которого нужно спасать первым?
Он засмеялся, окинув всех веселым взглядом, и затянул:
У меня гортань устала.
Лучше, братцы, отдохнуть,
Отдохнуть, да пососнуть,
Так, так душенька сказала…
- Да, вот он, ваш инспектор, - сказал Иванчук. Бахус подтянулся и быстро исчез. По лестнице из машинного отделения спускался, похлопывая себя хлыстиком, осанистый мужчина, с жирным, осевшим складками, лицом. Он поздоровался с главными гостями так, как здороваются на сцене актеры, встречаясь с давно пропавшими без вести друзьями: склонял голову набок, на расстоянии, не выпуская хлыстика, хватал руки знакомых повыше локтей и при этом говорил изумленно радостным тоном: "Ба, кого я вижу!" или: "Сколько лет, сколько зим!" Это он говорил даже тем гостям, которых видел накануне. Впрочем, с людьми малозначительными, как Штааль, инспектор труппы поздоровался гораздо сдержанней, а Наскова даже вовсе не узнал. Особенно любезно он встретил Иванчука.
"Экая противная фигура, - подумал Штааль. - Так и хочется в морду дать… И никто, кроме актеров, не говорит "ба"!"
Иванчук фамильярно охватил за талию инспектора и отвел его к сцене.
- Вы, батюшка, как, Настенькой довольны? - спросил он вполголоса.
- Степановой? - переспросил инспектор. - Старательная девица. Она нынче в хоре нимф.
- Да, я знаю. Правда, отличнейший талант?
- Ничего, ничего.
- Только ход ей давайте… А зефиры к ней не пристают?
- Попробовали бы приставать! С зефирами разговор короткий. Будьте совершенно спокойны.
- Ну спасибо, - сказал Иванчук, горячо пожимая ему руку. - Граф Петр Алексеевич очень доволен вашей труппой.
- Стараюсь, как могу. Просто жалость, что у нас на русские спектакли так смотрят… Ей-Богу, играем не хуже французов.
- Она где сейчас, Настенька? В большой фигурантской? Так я туда пройду?
- Другим не разрешил бы, а вам… Только к нимфам, пожалуйста, не заходите. Не от меня учинено запрещенье. Велите служительнице вызвать.
Иванчук кивнул головой, поднялся, немного волнуясь, по лестнице к фигурантской и приказал вызвать Анастасию Степанову. Через минуту в дверях общей уборной появилась с испуганным видом Настенька в костюме нимфы. За ней показались сквозь полуоткрытую дверь две женские головы и скрылись. Послышался смех.
- Ах, это вы? - сказала Настенька, улыбаясь и прислушиваясь к тому, что говорилось в уборной.
- Ты, а не вы, - поправил Иванчук, восторженно на нее глядя. - Я привез тебе конфет.
- Ну, зачем вы это? Благодарствуйте…
Иванчук вынул из кармана маленькую плоскую коробочку.
- Нарочно взял маленькую, незачем, чтоб болтали. Самые лучшие конфеты, по полтора рубли фунт.
Иванчук знал, что так говорить не следует, но не мог удержаться: с Настенькой ему хотелось разговаривать иначе, чем со всеми.
- Благодарствуйте, зачем вы, право, тратитесь? Это лишнее.
- Без благодарения: для тебя нет лишнего, Настенька.
Она засмеялась.
- Ты и не знаешь, какой я тебе готовлю сюрприз. Нет, нет, не скажу. А вот только что я говорил с инспектором. Он так полагает, что у тебя немалый талант. Увидишь, я тебе устрою карьер. Только слушайся меня во всем.
- Да я и так слушаюсь.
Иванчук оглянулся и быстро поцеловал Настеньку в губы.
- Ты знаешь, Штааль здесь, в театре. Ведь ни-ни, правда? - спросил он, краснея (что с ним бывало редко). - А, ни-ни?
Она вспыхнула:
- Мне все одно… Только вы идите, очень инспектор строгий.
- Так я после репетовки за тобой зайду.
- И то заходите, спасибо.
- Заходи, а не заходите.
Иванчук радостно простился с Настенькой и вернулся к сцене. Там движение усилилось. Слуги поспешно тащили рамы и сдвигали декорации. Волшебные чертоги Амура уже были почти готовы. Поддуги очень плохо изображали звездное небо. Работа кипела. Напряжение передалось и зрителям, которые взошли на сцену и уселись на стульях по ее краям в ожидании начала репетиции. В конце темного зрительного зала блеснул слабый свет. Дверь открылась, из коридора вошла дама в сопровождении лакея и поспешно направилась к сцене. Когда она поравнялась с паркетом, Штааль и Иванчук одновременно узнали Лопухину. Штааль поклонился, Иванчук мимо суфлера бойко сбежал со сцены в зал и остановился с Екатериной Николаевной.
- Пренсесс, - сказал он, целуя ей руку. - Вы, в храме Мельпомены?
- Да, да, правда, Мельпомены… Я не помешаю?
- Ради Бога! Вы, можете ли вы помешать? - воскликнул Иванчук, подражая Палену. - Садитесь где вам будет угодно, пренсесс, где вам только будет угодно! - говорил он, точно был в театре хозяином.
- Здесь что сейчас?
- Сейчас начнется репетовка. "Радость душеньки", вы как раз, пренсесс…
- Ах, это русская труппа, - протянула, щурясь на сцену, Лопухина. - А я к дивной Шевалье…
Она вдруг вскрикнула, узнав Штааля, и радостно закивала головой.
- Это тот ваш товарищ, я его знаю. Он такой милый. Позовите его…
Де Бальмен, стоявший рядом с Штаалем, толкнул его локтем. Штааль встал словно нехотя и медленно спустился в зал, искоса взглянув на озадаченного Иванчука.