Пес Бонзо мчался по аллее, а за ним тянулась пустая обертка от шоколада. Он засунул морду между лап и легонько заскулил. Царица обернулась. Одна из камеристок подбежала и отвязала обертку. Наверное, дети играли с бедным животным. Это ничего, лишь бы он не положил на нее грязные лапы. Иоанна погрозила ему и приказала лечь у ног. Появление собаки прервало ход ее мыслей, но нить она не упустила. Бонзо не любил госпожу Филову, всегда встречал ее ворчанием. Видимо, ее высокая, крупная фигура пугала его. А может, дело не только в этом. Госпожа Филова бездетна, и ей чуждо чувство близости и нежности, присущее матери. Умный пес своим собачьим чутьем улавливал это. В госпоже Филовой было что-то рациональное, холодное и расчетливое. Кроме своих дел и мужниных забот, она ничем не интересовалась, хотя и делала вид, будто с энтузиазмом относится к благотворительным торгам. Раньше, когда царь был еще жив, они загорелись желанием устроить лагерь отдыха в одном из монастырей на окраине Софии, и все уже пошло хорошо, но затем как-то угасло само собой. Не были созданы и благотворительные группы в кварталах. И снова виновата госпожа Филова, которую не интересовала эта, по ее мнению, неблагодарная работа. Она чувствовала себя интеллектуалкой, общалась с писателями, собирала у себя художников. Тут была ее стихия - люди искусства. Она претендовала на роль меценатки, но как смешно вела себя на немецкой выставке в Биаде! Ходит, ходит, а все больше крутится у болгарской экспозиции. И когда Иоанна с царем подошли, Филова не удержалась и сказала, что здесь вот выставлены самые красивые болгарские книги, а все потому, что на видном месте стояла книга Богдана Филова о староболгарском искусстве. Хорошо еще, мадам Филова не говорит так много, как жена Бекерле, у той не язык, а мельница, и все о себе, о своих туалетах… И что, конечно, она умеет одеваться! Летние платья зимой, зимние - летом, высокие ботинки в жару, босоножки - в холод. Какая-то экстравагантная безвкусица, приправленная высоким самомнением… Совсем другими, подлинными ее друзьями были Петровы, но чего только не делалось, чтобы закрыть им дорогу во дворец. Они были внимательны, начитанны, могли с умом побеседовать и о науке, и о домашнем хозяйстве, рассказать какую-либо прелестную новость. Особенно Елена!.. Нет, царица все еще не перестала жалеть об этих милых женщинах. Петровы постоянно составляли ей компанию вплоть до того злополучного чая, который они устроили в честь английского посланника. Как же они не взвесили все "за" и "против"? Может, они сделали это назло, зная, что мы накануне разрыва отношений с Англией… Царицу принудили закрыть им дверь во дворец… Разумеется, она согласилась сделать это лишь на какое-то время… Она думала снова отвоевать для них право посещать ее, но глупый поступок одной из Петровых все испортил… Каждый раз люди теперь слышат ее голос по радиостанции "Лондон"… Для царицы это не бог знает что, не она, так другая, но для заклятых патриотов - прямая измена Родине. А что такое, в сущности, родина?.. Она вот родилась в Италии, а ее дети царствуют в Болгарии… Как ей понимать родину? Кому быть верной?.. Помимо детей что еще связывает ее с этой страной?.. Но если ее заставят говорить против Италии, наверное, придется сделать это… Ради детей… С мужем, которого уже нет, ее, кроме детей, тоже ничего не связывало… Их брак не был браком по любви, это было царское бракосочетание, на основе взаимных интересов… Царица погладила ногой лохматую голову Бонзо. Пес заскулил от удовольствия и прижался к ее лакированной туфле. Животное и то понимает ласку, подумала она. Ласка. Их брак был, по сути дела, без любви. Она вышла замуж, чтобы родить престолонаследника, и достойно выполнила свою миссию.
Любовь! Что это за любовь! Она часто мечтала о любви и видела ее в образах еще двух или трех детей… Царь не был тем любимым человеком, от которого она хотела бы их иметь. Он далек от ее идеала мужчины и мужа. Постоянно задумчивый, без должной силы, впадает в тревогу от различных предположений, ревниво относится к власти и не уделяет жене достаточного внимания. Был ли он таким и до женитьбы, она не знала, хотя и слышала кое-что от Петровых, пересказанное ей строго по секрету, с недомолвками. Это касалось девушки, в сущности, женщины, которая несла шлейф царицы во время венчания и произвела на нее очень сильное впечатление. Красавица. Царицу словно что-то обожгло. Острая зависть пронзила ее, и она не удержалась от вопроса будущему супругу - все ли болгарки так прекрасны? Фотографы старались снимать не их, царскую чету, а ее, неизвестную болгарскую девушку, несущую шлейф будущей болгарской царицы. Эта красота, которая взволновала ее, не могла не взволновать и ее уже немолодого супруга. Подобная красота не может остаться без отклика.
И молва вскоре открыла ей кое-какие дворцовые тайны. Некоторое время царица делала вид, что ничего не знает, но в конце концов надо было объясниться с царем. Напрямик. Или она, царица, или эта красавица, как Иоанна привыкла ее называть. Вопрос был поставлен остро, и царь отступил. Распорядился не пускать красавицу во дворец. Петровы стали советчицами царицы в этой первой выигранной битве, и она всегда будет им признательна. От них она узнала, что Его величество сделал красавице богатые подарки, но все это больше не интересовало Иоанну. Она чувствовала себя победительницей. Но так ли было на самом деле? Царь - скрытный человек, никому не доверяет, и меньше всего - ей. Он ходит бесшумно, бесшумно делает свои дела и всегда прикрывается какой-либо ширмой. Таков его характер. Петровы объясняли его диктаторским нравом отца Бориса, Фердинанда. Иоанна часто сама поддерживала разговор о порядках во времена Фердинанда, желая понять, что он за человек, чтобы из этого сделать выводы о сыне.
И чем больше фактов узнавала она о тираническом нраве отца, тем яснее для нее становился ее супруг. Отец был по-немецки жесток, силен, бесцеремонен. Его жестокость устрашала как приближенных, так и близких. В ее тени формировалась осторожность, хитрость в характере будущего престолонаследника. Царь Борис не был мягкотелым, как полагали некоторые, его обуревали амбиции, превышавшие возможности страны, и потому он мучительно старался всех перехитрить, даже самого себя.
Думая о его смерти, царица невольно приходила к одному своего рода открытию. Он был безгранично честолюбив и, как все честолюбивые люди, становился злобен, когда кто-нибудь его затрагивал. От фюрера он вернулся подавленный и обиженный. Там, в Германии, они сказали друг другу что-то очень важное и тяжелое, если уж царю захотелось, чтобы его сбил вражеский самолет. Возможно, в беседе были произнесены слова, которые привели царя к выводу, что Германия проигрывает войну, а тем самым рушатся все его надежды, проваливаются все хитрости и перед ним закрываются все дороги. С Англией и Америкой Болгария воюет, с коммунистической Россией - не имеет общего языка. Страх потерять корону преследовал его, так как он не видел возможности сохранить династию, если сюда придут русские. И теперь царица припомнила еще одну его фразу. После возвращения от фюрера он, глубоко вздохнув, сказал: "Отец твой, пожалуй, всадил мне нож в спину… Там происходит нечто непоправимое… Для нас уже нет жизни… Немцы сомневаются и во мне…"
И это "нечто" произошло, но царя уже не было. Ее отец все же перехитрил и дуче, и Гитлера. Этот поступок отца пробуждал в ней гордость за него. Испытанная королевская прозорливость восторжествовала над глуповатой суетностью плебеев типа разных фюреров и дуче. Жаль, что муж ушел из жизни еще до этого, не успев порадоваться победе ее отца. Правда, кто знает, был бы он рад или начал бы ее упрекать. Болгария - маленькая страна, крепко прикручена она к колеснице Берлина, связана кровной связью. Сама царская династия - инородное тело в чуждом организме. Отец Бориса - австрийский немец, ее муж - метис, престолонаследник, ее сын, - тоже. Лишь хлеб, который они едят, и воздух, которым дышат, - болгарские. Даже их собаку, Бонзо, кличут не по-болгарски.
Царица встала, оправила платье, с шумом захлопнула книгу. Камеристка быстро убрала от плетеного стола пестрый ковер. В аллее появилась преподавательница немецкого языка, а с нею - дети. Царица нахмурила брови. Немолодая камеристка очень хорошо знала, что это означает. Не раз царица говорила ей, чтобы она не оставляла детей наедине с немкой. Ей все казалось, что, если царь умер от немецкой руки, немцы попытаются посягнуть и на жизнь его детей. Она не верила немцам. Неприязнь к ним особенно усилилась с тех пор, как разразились события в Италии.
Камеристка стряхнула ковер и пошла навстречу детям. Царица, прикрыв рукой лицо от солнца, поджидала их.
20
Дамян вышел из землянки и поглядел на небо. Оно было серо-белым. Из долины дул ветер, предвещавший снег. Ночью стало известно, что правительство Божилова поклялось ликвидировать партизан. Листва на грабах поредела и пожухла. Несмотря на легкий низовой туман, видимость улучшилась. Голые деревья больше не мешали обзору. Лишь внизу, в дубовой роще, все по-прежнему скрывали листья. Этот лес был непроходимой чащей с еле заметными тропками. Дубовый лист долго не опадает, становится сморщенным и приобретает цвет кофе, но держится, пока новые листья не вытеснят старые. Где-то наверху, за вековым буком, прячется передовой пост. Когда ляжет снег, придется, пожалуй, отказаться от этого наблюдательного пункта. Всякий приход-уход постовых оставляет следы, по которым их может найти полиция. Надо что-то придумать, пока снег не выпал. Дамян положил бинокль в растрескавшийся футляр, подышал на ладони и медленно спустился в лаз, ведущий к землянке. Если что-то улучшать, то начинать надо сейчас же. Вековой бук находится на таком месте, откуда видны и самые отдаленные хребты и долины. Да, почва каменистая, но только сверху. Ничто не мешает устроить маленькую землянку под корнем дерева. Входом может стать огромное дупло. Командир оглядел изнутри темную, уже пригодную для жизни землянку, толстые бревна внушали уверенность, жестяная печка "цыганская любовь" стояла в глубине, но ее не топили. Запах горелого дерева и дым могут выдать их. Они сделали ее на случай больших холодов. У печки лежал комиссар. Короткий полушубок едва прикрывал колени. Это куцее "одеяло", похоже, не грело, так как он не спал. В изголовье слабо горела толстая свеча и белела книга.
- Не хочешь ли ты выучить ее наизусть? - пошутил Дамян, кивнув на книгу.
- Я знаю ее, но неплохо будет, если и ты ее перечитаешь. Какие зимние картины рисует поэт… И вообще верная, человечная книга.
Дамян как-то раз заглянул в книгу. Это была поэма Николая Марангозова. В ней рассказывалось о возвращении в село. Что-то странное и знакомое, до боли близкое захватило его, и он поспешил отложить поэму, чтобы не разнежиться, потому что это не для таких людей, как он. Командир… В сущности, Дамян не был силен в поэзии. Кроме Ботева и Смирненского, других поэтов не признавал. В свое время, когда он учился, многие его друзья пытались писать. Он считал эти занятия ненужными. Вряд ли он станет вторым Ботевым, и потому лучше читать то, что оставили гении. И теперь, слушая, как Велко, верный учительской привычке, поучает его, он почувствовал неясную неприязнь.
- Прочту, - сказал он, - но вначале давай подумаем о людях. Поэт создавал зимние картины в тепле, а мы, если прижмет зима, еще не известно, как справимся с положением. Я думаю, пост у бука надо сделать постоянным. Найди Архитектора и осмотрите корни: надо понять, выдержит ли дерево подкоп. Найдешь, дай знать, и я приду.
Архитектора, сына их верного ятака, считали слабосильным парнем. Он пришел в горы с первыми партизанами. Удивительные были у него глаза, способные все видеть как бы изнутри. В самой обычной ветке он видел голову животного, или птицы, или человека. Во время отдыха непрерывно что-то мастерил. Многие землянки заселил деревянными фигурками. В нише под печкой пристроил группу балерин - обыкновенные корни, ожившие благодаря легкому дооформлению. Способности парня скоро нашли нужное применение. При устройстве землянок он с первого взгляда находил наилучшее решение. Ошибок не бывало. Ландшафт не нарушался, и изменений не было заметно. Он так использовал лощинки, камни, выступы, что получалось прекрасное прикрытие.
Архитектор обошел бук и остановился шагах в десяти от него.
- Отсюда, - сказал он. Дамян нахмурился. Расстояние получалось довольно большим. Ему хотелось, чтобы землянка была под самым деревом.
- Нельзя, товарищ командир, - сказал парень, упреждая возражения. - Там основной корень. Если мы его перерубим, дерево свалится от первой же бури. Отсюда землянка дойдет до корня, а через верхнее дупло пойдет дым, так что его не будет видно. Это будет самая теплая землянка. Недалеко от входа можно сделать склад для провианта, чтобы постовые не спускались в главный лагерь. Когда печка топится, пост греется в большом дупле, как у камина. Комфорт, паровое отопление. Я так ее отделаю, что все будут рваться на этот пост. Можно, товарищ командир?
- Начинайте, времени мало, - задумчиво ответил Дамян.
Он подождал начала земляных работ и, поручив Архитектору каждый вечер докладывать об их ходе, медленно пошел к лагерю. Ветер, тонкий и острый, посвистывал в ветвях, белое небо уже дышало снегом. У партизанского командира были свои тревоги. По сути дела, не только его тревоги, но комиссар воспринимал их как-то болезненно. Окружное руководство приглашало его для объяснений - о чем, Дамян точно не знал. Если о том, что он не выполнил распоряжение об общей мобилизации, то он был убежден, что поступил правильно. Тот отряд, где послушались уполномоченного, уже не существовал. В неравном бою вооруженные партизаны, защищая новичков, и сами погибли, и многих из них не смогли спасти от смерти. Огромное несчастье. Говорили, что тех, у кого не было оружия, взяли в плен, так как они не могли даже покончить с собой. В итоге кто же был прав? Тот, кто не взвесил возможностей и не сумел оценить момент, или тот, кто разумно отказался выполнять приказ? При воспоминании о погибших у Дамяна сдавливало грудь. Он знал многих из них. В свое время его послали в этот край ответственным по ремсовской линии. Хотя это было очень давно, он не забыл преданных ребят, обучавшихся деревообрабатывающему ремеслу, верно охранявших его и помогавших ему в качестве связных. Одного уже нет в живых. Среди десятка новичков он был единственным вооруженным бойцом и последнюю пулю оставил для себя. Кто ответит за его смерть? Кто виноват?.. Беда есть беда. От нее укрыться не может никто, но по крайней мере не надо лезть на рожон, тогда будет хорошо и для тебя, и для дела. А то ведь как получается? Сами отдали себя в руки врагов. Облегчили им работу - аресты, расстрелы, о сети явок и связных и говорить нечего. Распалась…
Они пришли под вечер. С Дамяном был уполномоченный, или Пантера, как они называли его между собой. Неделю назад он прибыл в отряд, чтобы проверить, почему не выполняется приказ. Когда наверху поняли, что ничего не сделано, то сразу же послали его в отряд. Он начал действовать самовластно, собрал и привел к Дамяну десять учащихся последних классов гимназии, с ними был и бай Добри Кримка. Дамян долго колебался, принять их или вернуть. Эти безусые юнцы по крайней мере постарались вооружиться, но бай Добри Кримка пришел без оружия. Когда его спросили, где у него оружие, он пожал плечами:
- Но ведь вы дадите его мне…
- Дали б, если б было…
- Но товарищ сказал, что оно у вас есть…
- Кто сказал, пусть тот и даст…
Это было первое настоящее столкновение с уполномоченным окружного комитета. Дамян приказал задержать всех новичков у первого поста, а сам с уполномоченным отошел в сторону. Теперь тот не колебался, а был полон решимости выполнить партийное поручение. Он настаивал на мобилизации любой ценой и стал даже пугать Дамяна, что имеет право назначить вместо него другого командира. Запугивание не вывело Дамяна из себя, но неприятный холодок в душе, как стеной, отделил их друг от друга. Пантера решил не проявлять мягкотелости. И даже не пожелал остаться с командиром в одной и той же землянке. Дамян и сам не стремился к этому. Он уступил только в одном: принял новых партизан, прибывших с Пантерой, но от большой мобилизации отказался. Это еще более накалило отношения между ними. Пантера несколько раз пытался обсудить новые кандидатуры вместо Дамяна с комиссаром, но комиссар твердо стоял за него. Теперь и он не уклонялся, как прежде, от прямого разговора. Спор мог бы завершиться чем-то неприятным, если бы не пришли первые вести о разгроме отряда, выполнившего указание комитета о мобилизации. Этот отряд был разбит и рассеян. Трое из него случайно наткнулись на Дамянова партизана, который спустился вниз за продуктами. Эти люди рассказывали такие душераздирающие вещи, что уполномоченный потребовал отделить их от партизан, чтобы они не сеяли паники. Слово "паника" было совсем не к месту, потому что никто не рвался убегать и никто не вздыхал и не охал. Рассказ троих подтверждал точку зрения Дамяна - не спешить до весны с какой бы то ни было мобилизацией.