Ей хотелось есть. Она всегда ела много. Но теперь крепилась и отстраняла всё, что ставили перед ней молчаливые рабыни.
Тимур приметил её пренебрежение к мастерству самаркандского повара, сварившего этот плов, но сказал:
- Спасибо, царица. Вижу, ты поняла вкус самаркандских блюд: всё оттуда вывезено. И вино тебе сыскали хорошее. И ансури хорош.
Вино успокоило и согрело Тимура. Ему веселей думалось, как велик этот стан, на многие версты покрывший вокруг всю землю. Каким небось страхом охвачены народы на всём пространстве вселенной, когда он стоит здесь, собирая и готовя своё могучее войско.
Обед окончился. Халилю следовало уйти. Он замечал, как всё время, пока он сидел здесь, Тукель-ханым то поворачивалась к нему плечом, покрытым тяжёлым жемчужным оплечьем, то искоса и украдкой поглядывала через плечо, слышит ли он её, когда она что-то говорила повелителю.
Вдруг вбежала старая монголка, старшая над служанками Тукель-ханым, и зашептала своей госпоже.
Тукель-ханым, пугливо взглянув на Халиля, сказала Тимуру:
- Неотложное дело: Шейх-Нур-аддин просит пути к повелителю.
Никому не дозволялось тревожить Тимура в часы, когда он посещает своих цариц. Но здесь сидел внук, и Тимур, снисходя к столь важным вестям, что сам Шейх-Нур-аддин решился нарушить обычай, велел впустить своего соратника:
- Выйди, Халиль, к нему - проведи его сюда.
Тукель-ханым неприметно проверила, ровно ли свисают по спине тяжёлые золотые подвески на косах, и кругленькой крепкой ладонью разгладила тяжёлый жёлтый шёлк платья.
Шейх-Нур-аддин поклонился Тимуру, поклонился царице, но не прошёл к подушкам, где мог бы сесть, а остался у двери и сказал:
- О, повелитель, двух ваших гонцов убили.
Тимур приподнялся, но, став на колени, не успел встать.
- Кто?
- Нашли убитых, а следов нигде нет.
- Где это?
- Одного отсюда неподалёку - едва ли до второй молитвы успел проскакать. Другого подале, на другой дороге.
- А послали ль искать? Кого послали? Пойдемте!
Он наконец поднялся и, не оглядываясь на хозяйку, с которой надлежало ещё бы посидеть, торопливо покинул её юрту.
Тукель-ханым одна постояла около ковра, с которого убирали блюда. Прижала ладони к глазам и, размазывая румяна, заплакала.
Потом утёрлась подолом. Лицо её стало жёлтым, глаза - маленькими в припухших узких щёлках. Непослушная прядь со лба выбилась из-под шапки и защекотала ей лоб. Она попыталась смахнуть прядь, принимая её за муху, но прядь не улетела.
Она снова потёрла лоб. Вдруг увидела на ковре кость, недоглоданную Тимуром. Она с детства любила мясо на костях, любила глодать кости.
Глянув, закрыта ли дверь, взяла кость и, всхлипывая, занялась этой костью, обгладывая её, пытаясь высосать мозг, запёкшийся внутри, и понемногу успокаиваясь.
* * *
Убитых гонцов привезли и положили перед гонецкой юртой.
Тимур пришёл посмотреть их. Толпа воинов и гонцов, окружавшая убитых, шарахнулась в сторону, когда подошёл повелитель, а отшарахнувшись, там и осталась стоять. Он же велел осмотреть убитых.
Свитки оказались целы, засунутые у одного за голенище, у другого за пазуху.
У одного стрела пробила глаз и выглянула из виска, у другого - пробила висок и теперь торчала из глаза.
- Хороши стрелки! - сказал Тимур и повернулся к толпе воинов: Хороши, а?
И все робко, но убеждённо выразили своё восхищение. Тимур стоял, глядя на убитых, задумавшись.
- Да, хороши! А где они? А? Кто они? А?
Из расспросов гонецкой стражи узнали, что один из гонцов был убит при въезде в каменистое ущелье, поросшее в том месте небольшим кустарником; другой - когда проезжали по улице разрушенного селенья, среди развалин. Оба раза стражи сперва растерялись, а когда опомнились, сколько ни шарили вокруг, никого не сыскали.
- Стражей отлупить плетьми, при всех, чтобы впредь успевали ловить злодеев. И чтоб другие запомнили: надо так жить, будто враг уже нацелил свою стрелу тебе в голову. Когда спишь, и то надо настороже быть. А когда едешь, не спать. Дать им плетей. Для памяти! Для острастки, чтоб понимали: кругом война! Война кругом! А? Мы в походе, а может, на гулянье? А?
Шейх-Нур-аддин, стоя позади Тимура, говорил царевичу Султан-Хусейну:
- Оба пробиты одинаковым видом: целено в висок. И тот и другой стрелок знали себе цену, верили своей стреле. И там и тут подстерегали не прочих воинов, а гонцов, - при одном пять воинов караула скакали, при другом трое воинов караула, а все воины целёхоньки, пробиты только оба гонца. На выбор бьют.
Тимур, не оборачиваясь, сказал:
- Волки! Как из-под земли накинулись - и прочь. И след простыл!
Потом, взглянув через плечо на Шейх-Нур-аддина, приказал:
- На те места послать побольше конницы. Всё кругом осмотреть, всех выловить, кто не наш. Авось попадутся! А гонцам в охрану давать полный десяток, да с десятником. Без того по здешним дорогам гонцов не выпускать. До самой Султании.
Шейх-Нур-аддин не сразу пошёл, оставаясь среди сопровождавших Тимура воевод.
Тимур повернулся к нему и крикнул:
- Слыхал, что сказано? Чего стоишь? Посылай! Не завтра ж искать? Чтоб во всю прыть туда скакали. Ищите! К утру доставить нам этих… волков. Ну!
Нур-аддин, присев от неожиданности, опрометью кинулся к стремянному. Едва он сел в седло, карий белоногий конь шарахнулся, огретый с маху тяжёлой плёткой, и, крутя запрокинутой головой, понёс Нур-аддина через торопливо сторонящихся воинов, а Нур-аддин хлестал и хлестал коня, мчась к стоянке своей конницы.
Тимур помолчал, думая о чём-то; наконец, словно очнулся от забытья, торопливо сказал Султан-Хусейну:
- Там этот… с гор. Как его? Который костры палил! Отпусти его на все четыре стороны. Да одного. Да зорче глядите, куда пойдёт. Пускай свободно ходит, но чтоб каждый шаг нам знать. Не трогайте, пальцем не трогайте, чтоб никак не почуял, что мы его видим. Сумеешь? А на дорогу одарите халатом. От нашей милости. А халат дайте, чтоб издалека виден был. Надо поскорее рассмотреть все его пути-дороги. Волки-то небось кругом рыщут! Он у нас отлежался, насиделся, успокоился - веселей пойдёт.
В это время Аяр, на виду у Тимура, вышел из гонецкой юрты, сторонкой обошёл распростёртых у юрты двоих своих неудачливых знакомцев и пошёл было к лошадям: ему уже приказали собираться в Самарканд.
Вдруг сам повелитель позвал:
- Эй, гонец!
Аяр замер.
- По дороге, гонец, поглядывай. Да без десятника не выезжай. Да косицей на ветру не размахивай, под шапку подсунь. А то и вовсе шапку в мешок спрячь, до Султании. А на голову что у всех воинов, то и сам надень. Слыхал? То-то! Да чтоб все гонцы это знали. Не то я с гонцов и спрошу, коль не поберегутся.
Аяр смахнул шапку с головы и, оставшись в белой исподней бухарской ермолке, едва покрывавшей выбритое до синевы темя, хотел было дальше идти, когда Тимур с насмешкой добавил:
- Лихой гонец, а лепёшек по дороге не теряй.
Ноги Аяра ослабели от этих страшных слов. Тимур уже отвернулся и захромал в сторону. Его тотчас заслонили сподвижники, сопровождавшие Тимура, и толпа. А гонец стоял, не в силах сойти с места.
"Кто ж это приметил? Кто ж меня выдал? Ведь все они ехали, не оглядываясь. Я задним остался, когда лепёшку выбросил. Кто ж подглядел? Ведь только свои воины были, из друзей-приятелей, кто ж из них?
И как ведь милостив повелитель наш! Знал, а виду не выказывал. На прощанье только сказал! Помнил! Про простого гонца всякую оплошку запоминает, а зря обидеть не обижает. Ведь это дороже любой награды сказано: "Лихой гонец"!"
И, всей душой отдаваясь власти повелителя, пригретый его укором, Аяр рванулся к лошадям, чтоб мчаться как ветер навстречу всем волкам, наперекор всем ураганам на свете, во славу повелителя. Нет, уж теперь он лепёшку не выронит. Кому надо, тому повелитель сам подаст.
"Но кто ж из них выдал? Кто из них приметил?"
А Тимур шёл к себе, тихо ворча:
- Кругом рыщут!.. Кругом! Видно, давно не пуганы. Из земли, что ли, поднимаются? Никого нет, а стрелы летят. То дымок пустят с горы на гору, то стрелу с тетивы, а никого нет!
Часть вторая. КУПОЛ ЗВЕЗДОЧЁТОВ
Восьмая глава. ХАЛАТ
Ранним утром Халиль сам поехал на степные выпасы отобрать запасных лошадей для долгой поездки.
Солнце едва лишь тронуло вершину дальней горы, по склонам гор и в долине ещё расстилалась мгла, словно стоял пасмурный день, но день обещал быть ясным: голоса людей звучали звонко, птицы летели высоко в небе.
Троих воинов налегке и на крепких конях Халиль послал в Шемаху к Курдай-беку, чтоб ждал гостей и оповестил Ширван-шаха Ибрагима, а сам, сидя на соловом карабаире, сверху поглядывал на лошадей, которых старательные табунщики прогоняли перед ним.
Смотреть коней было любимым делом Халиля. Глядя на их непокорную вольную стать, он и отдыхал от походной суеты, и думал о чём-нибудь, о чём некогда было подумать среди соратников, - не торопился он и сейчас. Лишь по временам он покрикивал, тыча плёткой в сторону коней, в мгновенно петля аркана, взвизгнув, обвивала шею намеченной лошади.
Наконец он тихонько ударил своего коня и с сожалением поехал назад к стану, ещё оглядываясь на успокоившийся табун, который, покорно откликаясь на ржанье лошадей, отбитых для Халиля, отходил к предгорьям.
Парной запах утренней еды и сырой шерсти юрт окружил его, едва он въехал в тесноту стана. Караульные, скатывая одеяла или войлоки, готовились к смене ночной стражи: после гибели гонцов Тимур приказал страже строже нести охрану стана, чаще проверять караулы и все становье окружить рвом, насыпью и обставить большими щитами.
Халилю встречались толпы людей из недавних пленных, взятых в войско, спешивших на рытье рвов, как крестьяне на поля, с мотыгами, закинутыми на плечи, в подоткнутых халатак. Многие шли босые.
"Никогда из этого сброда не выйдет воинов!" - думал Халиль, поглядывая на худые, тонкие ноги, на костлявые руки невольных вояк.
У гонецких юрт он заметил оживление и, узнав среди толпы нарядного Султан-Хусейна, хотел было незаметно проехать мимо. Но его внимание привлекла необычная торжественность, с какой Султан-Хусейн восседал в красном высоком седле на разукрашенном коне, и Халиль остановился поодаль.
У юрты стоял Хатута, бледный и дрожащий не то от страха, не то от утренней свежести, казавшейся с устани всегда ознобной. Лицом он повернулся к Султан-Хусейну, но смотрел куда-то под копыта царевичева коня, словно видел земные недра, попираемые конём, или обдумывал трудную задачу, слыша над собой слова Султан-Хусейна:
- Милостью нашего повелителя дарован тебе вольный путь. Ступай куда хочешь.
Отпуск пленника на волю был такой редкостью, что воины сбрелись сюда, как на праздничное зрелище, и, притихнув, все слушали волю Меча Справедливости.
- Ступай, радуйся, славь милосердие повелителя. Живи как знаешь. А отпускаем тебя не как злодея из темницы, а как гостя, - дарим тебе халат. Носи; где пойдёшь в этом халате, везде тебе путь открыт.
Из толпы вышли двое слуг. Один поднёс плотно сложенный халат, другой быстро снял с Хатуты старую потёртую шапку, надел ему на голову новую, с расшитым донышком, и помог поверх бедного халата надеть дарёный - алый, с широкой зелёной полосой вдоль спины, с широкими зелёными полосами поперёк рукавов. Тут же Хатуту опоясали зелёным платком и поддержали под локти, дабы он устоял, кланяясь царевичу за величайшую милость.
Но Хатута не знал, что надлежит поклониться, забыл ли, растерялся ли. В алом лощёном халате столь приметный, что даже издали все видели его, он не поклонился, а только спросил:
- Можно, значит, идти?
Султан-Хусейн насмешливо кивнул:
- Ладно, иди… Только у нас на дорогах тревожно. Тебе спокойней, если попутчика найдёшь. Ступай, ступай.
- Ну что ж… А попутчика… Где ж их искать? Как-нибудь и сам дойду.
Уже ничего не отвечая ему, Султан-Хусейн повернул коня и тут же увидел Халиля, тоже тронувшегося прочь.
Съехавшись, царевичи направились в глубь стана.
Султан-Хусейн спросил:
- Мухаммед-Султана вызвали! Слыхал?
- Вызвали - так, верно, приедет.
- Попадёт ему тут от дедушки! За самоуправство, за расправу. Искандер такой же внук деду, как и сам Мухаммед-Султан. Правитель самаркандский!
Халиль отмолчался.
Султан-Хусейн настаивал:
- Правитель правителем, а тут ему не Самарканд! Чем виноват Искандер? Повоевал? Да ведь с победой! Крутоват правитель. Сохрани бог, когда такой над нами останется, когда дедушка… того… этого самого…
Халиль повернулся к нему, ожидая, что скажет он ещё.
- Этого самого… Предстанет пред престолом всевышнего. Для дальнейших собеседований с пророком божиим.
- Ты что же, за дедушку сам судишь?
- А ты… поскачешь пересказать мои слова дедушке? Я же с тобой как с братом. Ну ладно, ну перескажи! Я же не против тебя. Ты что? Ты - как мы все. А я тебе о правителе самаркандском. Он уже и наследник, уже и на деньгах имя его чеканят, уже и войско ему своё дано. Сорок тысяч! А зачем? А чтобы любого из нас усмирить, когда из нас явятся несогласные с волей дедушки. Он вон какой, правитель самаркандский! А тут его цап-царап да к ответу, на суд к дедушке!
- Завидуешь?
- Чему? Что на суд вызвали?
- Что судить его не за что.
- Ты, значит, за него?
- Я за дедушку.
- А я думаю: пора посмотреть, кому из нас с кем будет легче. Я считал, нам с тобой делить нечего. Пора, подумай, с кем кому быть. Дедушке-то вот-вот семьдесят исполнится. А ведь и сам пророк столько не прожил!
- Дедушка перед всем Великим советом зовёт наследником Мухаммед-Султана. Не мы с тобой вселенную завоевали. Не нам с тобой и делить её.
- А то смотри, сорок-то тысяч и у меня наберётся!
- Я в Шемаху еду. Мне некогда. Люди небось давно заждались. Прощай.
Халиль, не дожидаясь ответного прощанья от Султан-Хусейна, повернулся и поскакал узкой тропой между юртами.
В это время утренние лучи расстелились по протоптанной земле стана. Юрты зарозовели.
Вскоре он увидел завьюченных лошадей и сидевших перед юртой своих попутчиков. Усевшись в кружок над жёлтым шёлковым лоскутом, они с нарочитой бесцеремонностью резали холодное мясо и ломали лепёшки. Разговаривали, не прожевав еды, чему-то смеялись громче, чем обычно. Такой завтрак запросто перед дорогой сближал их и радовал этой близостью, предвкушением неведомых радостей предстоящего пути.
Все они при появлении Халиля встали, но принялись усердно указывать ему его место в их кругу, на чьём-то сложенном халате. И он сел, говоря:
- Ну, запасных лошадей я отобрал. А то конюший мог нам таких сбыть, что и… Подарки-то шаху хорошо увьючены?
- Ещё бы! В паласах завёрнуты; в случае чего не промочит ни дождём, ни на реке, буде где вброд поедем. На самых высоких лошадей навьючили. Как надо!
- Гонцов я уже послал, чтобы оповестили в Шемахе. Велел им, чтоб по дороге нам везде всё подготовили.
Низам Халдар, любитель похозяйничать в дружеских поездках и пирушках, мастер и плов приготовить, и освежевать барашка, и даже спеть, когда взгрустнётся, повеселел, засмеялся, разламывая лепёшку:
- Кушайте, кушайте - дорога впереди.
Вдруг появился Аяр. Он ждал у юрты повелителя, чтобы, приняв письма, ехать. Но повелитель, приказав всем гонцам быть наготове, не посылал никого. Он ждал вестей от конницы, оцепившей места, где накануне погибли двое гонцов.
Увидев Аяра, повелитель послал его глянуть, вышел ли в путь караван Халиля.
Выслушав вопрос дедушки, пересказанный Аяром, Халиль ответил:
- Скажи повелителю: садимся на коней. А сам ты далеко ль, гонец, скачешь?
- По воле повелителя - в Самарканд.
Халиль отпустил Аяра, но, когда гонец уже собрался в дорогу, его около лошадей окликнул Низам Халдар:
- Эй, гонец! Царевич кличет.
- Мне бы ведь пора… Как бы повелитель чего не сказал. Вон моя охрана - вся уж в седле! - объяснялся Аяр, дабы собеседник понимал, что одному лишь повелителю подвластен царский гонец, но тут же торопливо расправлял редкие волоски незадачливой бородки, чтобы предстать перед царевичем в достойном облике.
Халдар провёл его за юрты, за шатры, где, уже сидя на своём стройном коне, гонца ждал Халиль-Султан.
Когда Аяр приблизился, Халиль склонился в седле так низко, что деревянная лука почти коснулась его груди, и тихо сказал:
- Тайное дело исполни, гонец. В Самарканде.
- От повелителя нашего какие тайны? - из осторожности возразил Аяр.
- А мне услужить не хочешь?
Аяр устыдился своего притворства и от души сознался:
- Кто же из нас не молит бога о ниспослании счастья и удачи милостивейшему из царевичей!
- Будешь в Самарканде, зайди, гонец, к тиснильщику… Знаешь?
- Знаю, ещё бы!
Халиль улыбнулся: знает тиснильщика, - значит, и всю историю Халилевой любви знает!
- И дочери его отдай этот маленький подарок. И скажи: у мирзы Халиля не только крепка рука, рукоять булата держа, но крепче булата слово и сердце мирзы Халиля. Запомнил?
- Истинно: крепче булата слово и сердце…
- А это на дорогу тебе, купишь сластей своим красоткам.
И Халиль дал Аяру узенький, длинный кисет мелких денег.
Когда, отогнувшись от луки, царевич пустил коня, Аяр, возвращаясь к своим лошадям, задумчиво покачивал головой и грустил:
- Ведь и мне бы пора найти твёрдость сердца, твёрдость слова: сказать ей. А её уж и не сыщешь теперь, где там! Степь! Степь широка…
Он бережно пощупал завёрнутый в шёлковый лоскуток подарок. Браслет. Два одинаковых браслета.
Не смея развернуть лоскуток, он запрятал его глубоко за пазуху.
Узнав, что Халиль уже в седле и ждёт их, спутники Халиля, заметавшись, поспешили к лошадям. Все вдруг вспоминали что-то, что ещё надо бы было здесь сделать, кому-то что-то бы сказать…
Но дорога на Шемаху вскоре развернулась перед ними, а день, как и надо было, оказался погож.