Герцог Гандийский посмотрел в прекрасное, юное, умное лицо брата.
- Ты прав, - сказал он, скомкав письмо, и в некотором смущении взглянул на посланца.
- Я доверенное лицо мадонны, - сказал человек в маске.
Герцог встал.
- Тогда скажите… скажите, что ее письмо доставило мне неземное блаженство и что я жду ее приказаний, чтобы явиться лично и выразить мои чувства. Но попросите ее поторопиться, ибо через две недели я уеду в Неаполь, а оттуда, возможно, сразу же возвращусь в Испанию.
- Мы устроим встречу, ваша светлость. Я сам сообщу вам, где и когда.
Герцог горячо благодарил его и при расставании в знак своего чрезвычайного благоволения подарил ему кошелек с пятьюдесятью дукатами, который Джованни спустя десять минут, проходя по мосту Сан-Анжело, выбросил в Тибр.
Властитель Пезаро не торопился. Он понимал, что молчание и проволочки разожгут нетерпение герцога, а пылкие нетерпеливые юноши обычно забывают об осторожности. Тем временем Антония сообщила своему отцу, что величавый незнакомец, который так оскорбительно смотрел на нес в тот вечер, на следующее утро в течение часа маячил под ее окном. Пико рассказал об этом Джованни, и тот откровенно сказал:
- Это был мой распутный шурин, герцог Гандийский. Если бы он продолжал преследования, я должен был бы посоветовать вам присматривать за своей дочерью. Однако у него, несомненно; много других важных дел. Он собирается отправиться в Неаполь, сопровождая своего брата Чезаре, который, как папский легат, будет короновать Федериго Арагонского.
На этом разговор был окончен, и больше никто ничего не слышал об этом деле до ночи 14 июня, самого кануна отбытия принцев Борджиа в Неаполь.
Закутанный в плащ, в маске, Джованни отправился в этот вечер после захода солнца в Ватикан, надеясь на прием у герцога. Однако ему ответили, что того нет, он отправился навестить свою мать, на вилле которой в Трантевере останется ужинать. По-видимому, вернется он очень поздно.
Вначале Джованни испугался, что может опоздать, если отложит исполнение своего замысла до одиннадцати часов. Поэтому он сразу же отправился пешком на виллу мадонны Джованни де Катаней. Он пришел в десять часов, и ему сообщили, что герцог все еще здесь и ужинает. Слуга пошел доложить герцогу, что его желает видеть человек в маске. Эта весть мгновенно привела Борджиа в состояние сильного возбуждения. Он приказал немедленно привести этого человека.
Властителя Пезаро провели через весь дом в сад, к беседке, увитой виноградом, где на свежем воздухе был накрыт роскошный стол, освещенный алебастровыми лампами. За столом он увидел компанию знатных людей. Здесь был герцог Гандийский, который торопливо поднялся ему навстречу; он увидел Чезаре, кардинала Валенсиа, который должен был отправиться завтра в Неаполь как папский легат; на нем были одежды, расшитые золотом и драгоценностями, совершенно мирские. Был здесь и их младший брат Джуффредо, принц Сквиласса, красивый юноша; рядом с ним сидела его жена, чуждая условностей донна Санчиа Арагонская, смуглая, с грубыми чертами лица, толстая, несмотря на молодость. Здесь же была прежняя жена Джованни, красивая златовласая Лукреция, невольная причина той ненависти, что бушевала в душе властителя Пезаро. Здесь также находилась их мать, знатная и красивая Джованоза де Катаней, от которой все Борджиа унаследовали свои золотисто-каштановые волосы; и, наконец, здесь был их кузен Джованни Борджиа, кардинал Монреале, тучный и багровый. Он сидел рядом с мадонной.
Все обернулись, чтобы взглянуть на незваного гостя в маске, который сумел привести в такое волнение их любимого герцога Гандийского.
- От Дамы роз, - тихо объявил герцогу Джованни.
- Да, да, - последовал нетерпеливый ответ. - Что вы можете сказать?
- Сегодня ночью ее отца не будет дома. Она будет ждать вашу светлость в полночь.
Герцог глубоко вздохнул.
- Силы небесные! Вы едва не опоздали. Я почти потерял надежду, мой друг, мой самый лучший друг. Сегодня ночью! - Он произнес это почти в исступлении. - Подождите здесь. Вы сами проводите меня. Пойдемте отужинаем.
Хлопком в ладоши он вызвал слуг.
Подошли дворецкий и два мавританских раба в зеленых тюрбанах, на чье попечение передал герцог посетителя в маске. Однако Джованни не желал их услуг. Он не собирался ни есть, ни пить. Ненависть помогла ему запастись терпением на два долгих часа ожидания, пока его глупая жертва наслаждалась ужином.
Наконец, незадолго до полуночи, все покинули виллу - герцог, его брат Чезаре, их кузен Монреале, многочисленные слуги и свита. Они возвращались в Рим верхом, все Борджиа были очень веселы. Рядом с ними шагал человек в маске.
Когда подъехали к Рионе де Понте, где их пути должны были разойтись, напротив дворца кардинала вице-канцлера герцог Гандийский натянул поводья. Он объявил, что дальше не поедет, оставил при себе одного слугу и попросил родных возвратиться в Ватикан и ждать его там.
В ответ донесся смех Чезаре, и кавалькада двинулась к папскому дворцу. Герцог обернулся к человеку в маске, предложил ему сесть на круп его лошади, и, когда тот сел, они медленно двинулись по направлению к Гиудекке, сопровождаемые идущим рядом единственным слугой Борджиа.
Как предложил Джованни, они направились не к парадному входу здания, а по узкой аллее к садовой калитке. Здесь спешились, бросив поводья слуге и наказав ему ждать. Джованни вынул ключ, открыл калитку и провел герцога в глубину темного сада. Каменная лестница вела к крытой галерее на антресолях, и Джованни, соблюдая осторожность, повел герцога по ней. Затем он достал другой ключ и открыл им дверь лоджии, ведущей к прихожей мадонны Антонии. Он придержал дверь для герцога, который, узрев впереди кромешную тьму, впал в некоторую нерешительность.
- Входите, сказал Джованни. - Ступайте тихо. Мадонна ждет вас.
Забыв об осторожности, ничего не подозревающий герцог вошел в комнату и очутился в западне.
Джованни вошел следом за ним, закрыл дверь и запер ее. Герцог, стоявший в непроглядной тьме с бьющимся от волнения сердцем, внезапно почувствовал, как его заключают в объятия, однако вовсе не такие приятные, как он ожидал. Сильные мужские руки обхватили его, мускулистая нога обвилась, как змея, вокруг ноги. Падая под тяжестью тела своего невидимого противника, герцог услышал громкий крик:
- Синьор Мирандола! Ко мне! Помогите! Воры!
Внезапно открылась дверь. Мрак рассеялся, и скрученный по рукам и ногам герцог увидел лицо девушки, чья влекущая красота заставила его пойти на это рискованное приключение, смертельной опасности которого он все еще не сознавал. Однако, взглянув на лицо мужчины, боровшегося с ним и прижавшего его к полу, он наконец начал понимать или, по крайней мере, догадываться, что произошло. Ведь это лицо, уже не прикрытое маской, обрамленное пышными золотистыми волосами и искаженное невыразимой ненавистью, было лицом Джованни Сфорца, властителя Пезаро, которого так страшно опозорило его семейство. Джованни Сфорца произносил сейчас ему свой приговор:
- Из-за тебя и твоих родственников я превратился в посмешище. Ты и сам насмехался надо мной. Иди же смеяться в ад!
В руке Джованни сверкнул клинок. Герцог поднял руку, чтобы прикрыть грудь, но лезвие пронзило ее. Он издал крик, полный ужаса и боли. В смехе Джованни слышались нотки ненависти и торжества. Убийца ударил снова, на этот раз в плечо.
Пронзительный крик Антонии разнесся по всему дому. Затем раздался громкий ликующий голос Джованни:
- Пико! Пико! Синьор Мирандола! Присмотрите за дочерью!
Раздались шаги и голоса, зажглись огни, осветившие комнату, и, словно в тумане, сгустившемся перед его глазами, первенец дома Борджиа увидел бегущих мужчин, полуодетых, с оружием в руках. Однако для него уже не имело значения, что было у них на уме - убийство или спасение. Было слишком поздно. Десять раз клинок Джованни пронзал герцога, но тот сопротивлялся, и убийца, вынужденный крепко держать свою жертву, никак не мог поразить ее прямо в сердце. Поэтому, когда начали собираться люди, Джованни перерезал герцогу горло, завершив начатое.
Он поднялся, весь в крови. Вид его был настолько страшен, что Пико подбежал к Джованни, подумав, уж не ранен ли он. Но Джованни рассмеялся, и Пико успокоился. Кинжалом, с которого капала кровь, мститель указал на распростертое тело.
- Это его кровь - грязная кровь Борджиа!
Услышав это имя, Пико вздрогнул, и на лицах сопровождавших его слуг появилось выражение ужаса. Граф посмотрел на залитое кровью тело герцога, лежащего теперь так спокойно; невидящий взор остекленевших глаз был устремлен на украшенный фресками потолок, а сам герцог выглядел и роскошно, и жалко в своем расшитом золотом камзоле из белого атласа, с бриллиантовым поясом, на котором висели перчатки, кошелек и сверкающий самоцветами кинжал, бесполезный теперь.
- Герцог Гандийский? - воскликнул граф. - Как он здесь оказался?
- Как?
Джованни показал окровавленной рукой на открытую дверь комнаты Антонии.
- Вот что было приманкой, мой господин. Выйдя подышать воздухом, я увидел, как он крался сюда, и принял его за вора, каковым он и был. Но только вором, крадущим честь. Достойный отпрыск своего семейства. Я последовал за ним, и вот он лежит здесь.
- Бог мой! - воскликнул Пико. Потом хрипло спросил: - А Антония?
Джованни резко ответил:
- Она все видела, но ничего не поняла.
И добавил уже другим тоном:
- А теперь, Пико, поднимайте весь город. Пусть все знают, что герцог Гандийский умер смертью вора. Я хочу, чтобы все видели, каково оно, отродье Борджиа.
- Вы сошли с ума? - воскликнул Пико. - Думаете, я подставлю свою шею под нож?
- Вы поймали его здесь ночью, и у вас было полное право убить его.
Пико окинул лицо Джованни долгим пытливым взглядом. Действительно, все рассказанное им как будто полностью согласовалось с недавними событиями и жалобами Антонии. Но Пико знал о вражде между Сфорца и Борджиа, и ему показалось подозрительным то обстоятельство, что Джованни оказался способен во всеоружии встретить "вора" и защитить честь дома Мирандолы. Однако он не стал задавать никаких вопросов. Он был убежден, что любое событие надо принимать как должное и благодарить судьбу. Ну, а что касается предложения Джованни объявить Риму, что он осуществил свое право убить этого Тарквиния, то Мирандола не собирался следовать ему.
- Что сделано, то сделано, - многозначительно сказал он.
- Удовлетворимся этим. Однако теперь нужно замести все следы.
- Вы будете хранить молчание? - воскликнул Джованни, явно разочарованный.
- Я не дурак, - ответил Пико.
- А эти ваши люди?
- Это мои верные друзья, которые помогут вам уничтожить все улики.
И он удалился, призывая дочь, отсутствие которой беспокоило его. Не получив ответа, Пико вошел к ней в комнату и увидел ее лежащей в обмороке на кровати. Ужасная сцена, свидетельницей которой стала девушка, сказалась слишком тяжелой для нее.
Сопровождаемый тремя слугами, тащившими тело, Джованни осторожно прошел через сад. Возле калитки он оставил слуг ждать, сказав, что пойдет посмотреть, нет ли кого на берегу. Затем открыл калитку и тихо подозвал пажа:
- Подойди ко мне!
Паж тут же вынырнул из темноты и предстал перед ним. Джованни молниеносно вонзил свой кинжал в грудь юноши. Он сожалел, что вынужден так поступить, но избежать этого было невозможно, а наш герой, истинный представитель своей эпохи, никогда не стремился уйти от судьбы. Оставить слугу в живых значило бы уже на следующее утро попасть в руки папской стражи.
Паж с глухим стоном упал и затих. Джованни оттащил его в сторону, к стене, туда, где другие слуги не могли его увидеть, и, позвав их, приказал следовать за собой дальше.
Выйдя из сада, слуги увидели Джованни сидящим на прекрасном белом коне, том самом, на котором герцог Гандийский ехал навстречу своей смерти.
- Положите его на круп, - приказал Сфорца слугам.
Они повиновались. Процессия двинулась по тропинке к реке. Один слуга шел позади, следя за тем, чтобы тело не соскользнуло с крупа коня, другой впереди, оглядывая окрестности. У входа в аллею Джованни натянул поводья и остановился, чтобы шедший впереди слуга мог подняться на берег реки и осмотреться.
Слуга никого не заметил. Но один человек их все же видел. Это был Джорджио, торговец лесом, который лежал в своей пришвартованной к берегу лодке. Через три дня он донес обо всем, чему стал свидетелем. Он рассказал, как увидел человека, вышедшего из аллеи и озиравшегося по сторонам; как этот человек исчез, а затем снова появился, но уже вместе с каким-то всадником с ношей и еще двумя людьми; как они сняли тело с крупа коня и под возгласы "раз-два!" сбросили его в реку; как всадник спросил этих людей, далеко ли они бросили тело, и попадет ли оно на середину русла; как они ответили: "Да, синьор". Когда же торговца спросили, почему он не сразу сообщил об увиденном, он объяснил, что не усмотрел в случившемся ничего примечательного, поскольку за свою жизнь видел больше сотни трупов, сброшенных ночами в Тибр.
…Вернувшись к калитке сада, Джованни приказал слугам далее следовать без него. Ему надо было сделать еще кое-что. Когда слуги удалились, он спешился и подошел к телу пажа, которое оставил около стены. Надо было убрать и его. Обрезав стремя, Джованни привязал конец ремня к руке мертвеца, снова сел на коня и потащил труп за собой, но так, что при малейших признаках тревоги его можно было мгновенно оставить на месте. Он проехал совсем немного, до Пьяцца делла Гиудекка. Здесь, в самом центре еврейского квартала, он оставил тело. Дальнейшие его действия нам почти неведомы. Возможно, он решил вернуться в дом Пико Мирандолы, но по дороге его что-то испугало. Это вполне естественно: ведь Джованни мог бояться, что не все улики уничтожены. Или кто-то видел герцога, подъезжавшего к дому. Так или иначе, Джованни развернул коня и поехал искать убежище у своего дяди, вице-канцлера.
Коня герцога он отпустил на какой-то темной улице, где тот и был найден спустя несколько часов. После этого по городу поползли слухи, которые еще более усилились, когда было обнаружено тело пажа. Тогда вооруженные солдаты принялись усердно прочесывать Рим, особенно район Гиудекки. Поиски продолжались два дня, пока, наконец, не появился лодочник Джорджио, рассказавший о том, что видел. Когда убитый горем папа услышал об этом, он приказал тщательно обследовать дно реки. Несчастный герцог Гандийский был выловлен сетью, что дало повод бессердечному Саназаро сочинить ужасную эпиграмму, в которой папа связывался со святым Петром, "ловцом душ".
Те, кто задумывался о мотивах убийства, сразу же называли Джованни Сфорца в качестве вероятного преступника. А он был уже далеко от Рима, во весь опор несясь к себе, в Пезаро, в поисках убежища. Упоминали также имя кардинала Асканио Сфорца, который тоже бежал, поскольку боялся, что его паж видел вензель на кольце человека в маске. Даже охранная грамота папы, в которой тот выражал уверенность в невиновности кардинала, не заставила его вернуться в Рим.
Впоследствии народная молва по очереди обвиняла многих; по сути дела, всех, кто в той или иной степени мог быть причастен к преступлению, при этом кое-кому приписывались самые фантастические и невероятные мотивы. Не сомневаясь в правдивости слухов о распутности и сластолюбии покойного герцога, власти однажды были столь близки к раскрытию подлинных обстоятельств его убийства, что подвергли обыску дом графа Пико Мирандолы. Пико обратился к папе, протестуя против измышлений, способных опорочить доброе имя его дочери.
Тайна так и осталась неразгаданной, и преступник не предстал перед судом. Мы знаем, что, убивая герцога Гандийского, полный ненависти Джованни Сфорца метил не в него самого, а в его отца. Его целью было нанести папе Александру страшную незаживающую рану, и, хотя его месть свершилась не полностью, поскольку Джованни не мог открыто объявить о ней, он, по крайней мере, был уверен, что нанес ужасный удар дому Борджиа. Как и вся Италия, он слышал от людей, проходивших по мосту Сан-Анжело, как папа, увидев тело своего сына, выловленное из Тибра, ревел от горя будто раненый бык. Вопли его долетали от замка до моста. Джованни рассказали, как прежде красивый и полный энергии папа шел 19 числа того же месяца на заседание консистории. Он брел шаткой походкой почти парализованного человека, горестно повторяя сквозь рыдания: "Даже если бы мы имели семь папских престолов, мы отдали бы их, чтобы вернуть герцога к жизни".
Казалось, Джованни мог быть удовлетворен. Но нет. Не так-то легко было унять жгучую ненависть к тем, кто унизил его. Он ждал удобного случая, чтобы нанести новый удар. Такая возможность представилась год спустя, когда Чезаре Борджиа отказался от звания кардинала, поменяв его на светские должности и титул герцога Валентинуа. Именно тогда Джованни решил использовать смертоносное оружие клеветы. Он распустил слухи, будто именно Чезаре убил брата, побуждаемый честолюбием и другими мотивами, которые разделяли все члены семейства Борджиа.
Когда люди достигают таких высот, как Чезаре Борджиа, они неизбежно наживают врагов. Злобная клевета была принята за истину, несмотря на всю ее нелепость, и попала во все хроники. В течение четырехсот лет эта ложь присутствовала в исторических сочинениях, вызывая отвращение к самому имени Борджиа. Никогда еще возмездие не было таким жестоким и долговечным. И только сейчас, в двадцатом столетии, беспристрастные историки разоблачили фальшь этого обвинения.
Ночь побега. Бегство Казановы из Пьомби
лияние общества позволило Джакомо Казанове в августе того, 1756, года покинуть отвратительную камеру в тюрьме Пьомби, в которой он провел тринадцать месяцев. Тюрьма называлась так потому, что размещалась прямо под свинцовой крышей и была просто-напросто чердаком дворца дожей.
Эта камера, куда лишь ненадолго проникал дневной свет, мало чем отличалась от собачьей конуры, а потолок в ней был таким низким, что рослый Казанова мог стоять там, только согнувшись. Теперь же его узилище было сравнительно просторным, воздух здесь был посвежее, и зарешеченное окно, из которого можно было видеть Лидо, давало достаточно света.
Тем не менее он был сильно огорчен этим переселением, поскольку приготовления к побегу из прежней камеры уже близились к концу. Единственным лучиком надежды в этом море безысходности было то, что он не лишился инструмента, который был надежно спрятан под обивкой кресла, переехавшего вместе с Казановой в его нынешнее обиталище. Этот инструмент он изготовил сам из дверного засова длиной около двадцати дюймов, который нашел в куче ненужных вещей в углу чердака, где раз в день разрешали немного размяться. Использовав в качестве точильного камня кусок черного мрамора, добытый там же, он превратил этот засов в подобие острого восьмигранного зубила или своеобразной пилки.
Это орудие осталось у него, но теперь, когда подозрения тюремщика Лоренцо усилились, и двое лучников ежедневно приходили простукивать пол и стены, воспользоваться им Казанова не мог. Правда, они не простукивали низкий потолок, до которого можно было дотянуться рукой. Но все равно, незаметно продолбить в нем дыру не было никакой возможности.