Разжав одну руку, она как можно туже обмотала подол одежды вокруг ног и тогда выпустила вторую руку. Осторожно сделала самый маленький шаг, не вытаскивая ногу из щебенки, а просто чуть сдвинув ее вниз. Потом такой же шаг сделала второй ногой. Тут же под тяжестью тела старой женщины, уже не облегчаемого спасительной веткой, каменная осыпь поехала вниз, и Фотиния заскользила все скорее и скорее… А сверху на нее посыпались и другие камни. "Засыплет же меня тут заживо!" – в ужасе подумала нянька, закрыв глаза и стремительно съезжая вниз. Спиной она опиралась на движущуюся вместе с ней осыпь, и это все-таки как-то замедляло падение. Оказавшись внизу и почувствовав опору под ногами, она ринулась вбок, вырываясь из каменной ловушки. И ей это удалось: старушка оказалась вне основного потока продолжавших съезжать камней и упала среди больших валунов. Кое-как она отползла на четвереньках подальше и легла в изнеможении на крупный гладкий камень, похожий на свернувшуюся клубком большую собаку. Пенный поток был в нескольких шагах от нее. Хорошо бы напиться, подумалось ей, но до воды надо было еще добраться, а перед тем убедиться, что она может ходить. И вообще, проверить, крепко ли ей досталось. Фотиния села, привалившись горящей спиной к камню, и в первую очередь ощупала ноги: кажется, обе были целы, хотя правый бок, бедро и голень сильно ушиблены. Она подняла подол и осмотрела ногу. Ничего утешительного старуха не увидела: нога распухала прямо на глазах, кожа побагровела и натянулась. Опираясь на валун, Фотиния встала и попробовала наступить на ушибленную ногу: нога держала, но при этом боль отдавалась по всей кости. Хорошо, однако, что не переломились кости. Нянюшка ощупала бок и ахнула, наткнувшись на особо болезненное место: "А ведь, поди, ребро треснуло, а то и сломалось!" Ребро ладно, лишь бы нога не подвела, иначе она до Самосаты своим ходом не дойдет.
Кое-как, осторожно ступая на больную ногу и опираясь на большие камни, Фотиния все-таки добралась до воды, сбросила башмаки и ступила в холодную воду. Омыв ноги, она вернулась к башмакам, обтерла ноги подолом и обулась. Одежда ее оказалась испачкана в глине. "Ничего! Глина не грязь: высохнет – сама отпадет". Затем еще раз подошла к воде, но встала на два рядом торчавших камня. Головокружения, слава Богу, не было, а потому она смогла наклониться, умыться и напиться. Причем напилась она впрок, сообразив, что если поднимается на дорогу, то вряд ли сумеет второй раз спуститься к воде. Ничего, до Самосаты недалеко… Вот еще бы палку хорошую найти вместо посоха!
Она огляделась, но ничего подходящего не заметила, хотя вынесенных водой коряг и сучьев кругом достаточно. А вот в воде, и совсем рядом с берегом, Фотиния увидела большую кучу веток, среди которых, похоже, были прямые и толстые. Она подошла к куче ближе и разглядела среди сучьев что-то красное… Да это же ее плащ, принесенный сюда потоком и зацепившийся за ветки! Хотя и недалеко было идти до Самосаты, а погода была теплая, даже уже и жаркая, но просто оставить чудом найденный спасительный плащ ей представилось совершенно невозможным. Подхватив какую-то кривую корягу, нянька вошла в воду и попыталась дотянуться до плаща, но тут же испугалась: а ну как она плащ-то зацепит, потянет его на себя и освободит из завала, а мощные струи воды сорвут его с ненадежной коряги и в один миг унесут дальше по реке. Нет, так рисковать было нельзя. И, решившись, Фотиния, на уже леденеющих ногах, побрела по камням к самому завалу, опираясь на ненадежную корягу. Даже уже коснувшись одной рукой плаща, она не стала торопиться, а сначала покрепче стала ногами между больших камней и уже потом, крепко ухватившись за плащ, изо всех сил потянула его на себя. Треснула какая-то ветка, потом затрещала и ткань, но, рванув плащ на себя, старушка почувствовала, что он освободился и теперь уже только сама река рвет его из рук. Волоча за собой плащ по воде, песку и камням, Фотиния, тяжело дыша, выбралась на берег. Поглядев на оставшиеся в куче ветки, она с сожалением увидела, что там есть и подходящие для посоха, но второй раз в воду не полезла, не отважилась.
Она осмотрела плащ и больших дыр, к счастью, не обнаружила. А мелкие она потом зашьет, попросит у хозяйки гостиницы нитки, иглу и приведет плащ в порядок. До Самосаты и гостиницы она навряд ли доберется раньше заката, а на ночь глядя никто в погоню за Аларихом не тронется. А может, никакой погони в Самосате организовать не удастся, и придется, попросив в долг осла или мула, ехать в Эдессу к хозяйке, а уж София дальше все сама решит и сделает как следует. А пока надо отдохнуть и высушить плащ. Подвывая и постанывая при каждом шаге, старая нянюшка отошла от воды к кустам, расстелила плащ на горячих камнях, а сама, найдя проплешинку песка среди камней, улеглась на ней и уснула.
* * *
Когда Фотиния проснулась, плащ уже почти высох, а вот нога… Она поняла, что лучше ей решиться на еще один подвиг и все-таки добыть себе посох из кучи веток, чем идти всю дорогу, размахивая руками для равновесия и спотыкаясь на каждом шагу. Так она и сделала и выловила из ручья хорошую палку, длиннее собственного роста да еще и раздвоенную на одном конце. Укоротив ветки рогульки, она получила вполне приличный посох с навершием. Найдя более-менее пологое место, старуха похвалила себя за решимость: без посоха она бы и в этом месте на дорогу не поднялась, потому что, как она убедилась, пройдя несколько стадиев, берег впереди становился только круче, а дорога вскоре и вовсе отошла от реки в сторону.
В Самосату Фотиния действительно добрела уже на закате. "Ничего, сейчас я найду нашу гостиницу, там мне помогут…" – утешала она себя, шагая уже на последнем дыхании.
Гостиницу она нашла довольно легко по памяти, а у ворот увидела Василия, заводившего в калитку ослика с какой-то поклажей.
– Василий, сынок, помоги мне! – позвала она.
Юноша оглянулся и узнал ее. Он отправил осла хорошим тычком во двор, закрыл за ним калитку и только потом бросился к ней.
– Тетушка Фотиния, что с тобой? Тебя ограбил и бросил этот разбойник Авен?
– Почему Авен? При чем тут Авен? Меня чуть не убил разбойник Аларих, этот подлый готф! Веди меня скорей в гостиницу, я там все расскажу хозяевам, а ты послушаешь.
– Ох, тетушка Фотиния, не знаю, как тебе и сказать… В общем, нельзя тебе в гостиницу!
– Это еще почему, сынок?
– Да потому, что дядька мой, ну, наш хозяин, увидев тебя, сейчас же позовет воинов, и тебя возьмут под стражу! Ой, что ж делать-то?
– Да ты мне скажи для начала, с чего это твой хозяин вдруг будет сдавать меня страже?
– Да потому что Аларих сказал ему, что вы с Авеном сговорились, обокрали его и твою молодую хозяйку, ночью увели лошадь и мула и скрылись. Тетушка Фотиния, тебе нельзя здесь оставаться, уходи скорей!
– Понятно… Да, я пойду… Пойду отсюда, конечно, раз такое дело.
– Куда вы пойдете?
– К Евфрату. Мне надо попасть в Эдессу.
– Прости меня, что я не могу тебя проводить: я должен сначала загнать осла, а то он наделает бед во дворе, еще и в сад проберется!
Василий скрылся за калиткой, и Фотния услышала, как стукнула опускаемая щеколда. Она развернулась, вздохнула и пошла к реке. Но не успела она дойти до Евфрата, как сзади послышала топот и ее нагнал Василий.
– Тетушка Фотиния, подожди, я провожу тебя! Осел наш вдруг повел себя как ангел и сам зашел в сарай.
Василий взял старушку под руку, и идти ей стало гораздо легче.
– Так расскажи же мне, что там на самом деле случилось между тобою и Аларихом?
– А ты не поверил в то, что он рассказал твоему хозяину?
– Нет, конечно! Про Авена я ничего не знаю, я с ним двух слов не сказал, а с тобою-то мы разговаривали по дороге на Немрут. Не могла ты, тетушка, никого ограбить, не такая ты женщина!
– Ну тогда слушай.
И Фотиния рассказала юноше, что на самом деле случилось на берегу Нимфея.
– Так что кто кого ограбил, Василий, это еще большой вопрос: мои-то все деньги как раз и остались у Алариха, да и мул, купленный на деньги моей хозяйки, тоже. Интересно, что же он выдумал для Евфимии, чтобы объяснить мое исчезновение.
– Думаете, он ей не ту же самую басню рассказал?
– Конечно, нет! Девочка моя меня знает с самого рождения.
– У вас совсем нет с собой никаких денег, тетушка Фотиния?
– Откуда? Они все были в ларце, а утром я вышла из палатки, чтобы поговорить с Аларихом, успев только плащ на себя накинуть.
– У меня есть один бронзовый обол. Мне его дала ваша Евфимия на прощание. Вот, возьмите его!
– Я беру его у тебя, добрый мальчик, потому что у меня нет другого выхода: я должна перебраться через Евфрат и дойти до Эдессы.
Они дошли до пристани, откуда на другую сторону ходил паром. Старший перевозчик стоял у трапа и собирал плату.
– Вы вовремя успели! – сказал он, пряча монету. – Это последний сегодня. Проходите!
– А сколько стоит перевоз? – спросил Василий.
– Половину обола.
– Я не плыву, я только провожаю тетушку. Ты отдашь ей половину обола?
– Конечно! Вот, возьми, тетушка.
Фотиния протянула монетку Василию, но он отстранил ее руку и шепнул:
– Я просто хотел убедиться, что у тебя, тетушка, еще что-то останется на дорогу.
– Не знаю, встретимся ли мы еще, Василий, но твой обол я постараюсь тебе вернуть сразу же, как только окажусь дома. Я пришлю его тебе в гостиницу.
– Не беспокойся, тетушка Фотиния, это же обол Евфимии, а ты мне ничего не должна. Ангела тебе в дорогу!
– И тебя храни Господь, добрый мой мальчик!
Фотния перекрестила юношу и поцеловала его в голову.
На пароме ехали крестьяне, возившие овощи на самосатский рынок, и Фотиния еще в пути сторговалась с ними, чтобы довезли ее на повозке до своего селения на другом берегу и покормили в дороге, и после этого денег у нее не осталось.
* * *
Голод не мучил Фотнию, она привыкла поститься, а вот с водой было хуже. Когда солнце поднялось и стало припекать, ей почти сразу же захотелось пить. Дело было не в том, что по каналам, орошавшим поля, вода текла мутная и наверняка для питья не слишком пригодная: из каналов и скот на пастбищах пил, в них и белье стирали, и купались. Просто у нее не было сил спуститься с дороги, проложенной гораздо выше полей и пастбищ, и добраться до воды. Пришлось терпеть, надеясь, что до следующего селения не слишком далеко. Почему-то ни со стороны Эдессы, ни в ее сторону с утра не было повозок, а то бы она попросила ее подвезти или хотя бы дать напиться.
Но все-таки ей повезло: на обочине дороги старушка еще издали увидела яркий желтый шар. "У кого-то скатилась с повозки дыня или тыква!" – подумала она и ускорила шаг. Но это оказалось не то и не другое, а разбитая дорожная тыквенная бутылка, выкинутая вместе с пересохшим ремешком. Фотиния подобрала ее и осторожно потрясла. Воды в тыкве не было, а трещина шла сверху и доходила почти до половины. "Вот и слава Богу, – подумала нянька, – если бы в бутылке оставалась вода, тыква бы уже загнила!"
Наконец показались первые дома небольшого селения. Старушка увидела женщину, спешившую куда-то с корзинкой зелени.
– Сестра, помоги мне ради Христа Бога нашего! – окликнула ее Фотиния.
– Слушаю тебя, матушка! – сказала женщина, останавливаясь и опуская тяжелую корзину наземь.
– Не подскажешь ли ты, где я могу наполнить свою тыкву водой, не платя за это денег, ибо у меня их нет.
– Да в любом доме, матушка! Пойдем со мной, я живу недалеко и как раз иду домой с рынка.
Свернув с главной улицы в переулок, они оказались перед стеной с воротами и калиткой в них. Калитка оказалась не заперта, что было бы невозможно ни в Эдессе, ни в Самосате.
– Проходи, матушка!
– Я не стану заходить во двор твоего дома, милая, я очень спешу. Ты просто налей мне воды в тыкву.
– Да она же треснула!
– Я знаю. Но трещина не дошла до половины бутылки, так ты налей мне половину.
Фотиния осталась стоять у ворот, а женщина ушла и вскоре возвратилась, неся в руках тыкву с водой, заткнутую теперь деревянной пробкой.
– Возьми, матушка! Бутылка у тебя теперь полная, я ее поменяла на целую.
– Спаси тебя Господь, милая!
– Во славу Господню.
– Матушка, а можно тебя спросить?
– Спрашивай, деточка.
– А почему и как оказалась ты одна на большой дороге, в изорванном плаще, без денег, с одной треснувшей тыквенной бутылкой в руке?
– Да и ту, признаюсь тебе, я подобрала в канаве. А в такой беде я оказалась потому, что злой человек ограбил и обидел меня, дитя мое. Но это как раз пустяки. А страшно то, что он украл мою любимую воспитанницу и теперь я должна дойти до Эдессы, чтобы найти на него управу!
– Матушка, ты же не дойдешь до Эдессы, она отсюда в двух днях пути верхом или в повозке, а ты идешь пешком!
– Я надеюсь, что кто-то пожалеет старуху и подвезет меня. Только почему-то навстречу мне люди попадаются, а вот в сторону Эдессы я ни вчера, ни сегодня никого не встретила.
– А откуда ты идешь?
– Из Самосаты.
– И ты не знаешь, что там вчера был престольный праздник в кафедральном соборе? А где празднество – там и торговля. Погоди, к вечеру народ станет разъезжаться из Самосаты, и тогда в сторону Эдессы поедут крестьяне на пустых повозках, они с радостью тебя возьмут. Может, ты отдохнешь у нас в доме, а вечером продолжишь путь?
– Нет, мне не до отдыха, милая. А ты лучше скажи мне, где у вас церковь?
– Ты шла в ту сторону. Выйди снова на главную улицу, сверни направо, куда и шла, и очень скоро увидишь нашу церковь. Служба там скоро уже начнется.
* * *
Фотиния вошла в маленькую, еще пустую церковь и стала искать глазами икону святых Самона, Гурия и Авива, нашла ее и со слезами горячо помолилась, прося помощи исповедников. Потом в церковь стал собираться народ – простые крестьяне, их жены и дети. Фотиния причастилась с ними, и это были ее первая еда и первое питье в этот день, а потом она поспешила из храма, встала на паперти и протянула руку. Говорить ей ничего не пришлось: вид у нее был такой изможденный и несчастный, что люди без слов все понимали и бросали ей мелкие монетки. А потом из церкви вышел священник, позвал ее в храм, расспросил и выслушал, накормил кашей, напоил козьим молоком и дал с собой в дорогу хлеба и сыра, уговорил ее прилечь в его каморке и поспать, а к вечеру вышел с нею на дорогу и помог найти попутчика, горшечного мастера, возившего в Самосату свой товар и весь его распродавшего. Честной отец сам подрядился с торговцем почти до самой Эдессы, до места, где горшечник должен был свернуть с торной дороги. Сам и заплатил. Денег горшечник со священника взял немного, так что у Фотинии от подаяния остались деньги и на то, чтобы пропитаться в дороге.
Утром следующего дня, проснувшись в повозке, где она спала, зарывшись в сено, Фотиния поняла, что заболела. И нога у нее распухла, и лихорадка ее трясла, и сухой мучительный кашель ее бил и терзал. Усталый горшечник и рад был бы довезти ее до Эдессы, но его дома ждала работа и никак он не хотел еще на день оставить свою мастерскую без хозяйского пригляда. Поэтому единственное, что он мог для нее сделать, это останавливать и просить добрых людей, едущих в нужную сторону, подвезти больную старушку. Добрый человек нашелся и подвез ее до самого города.
В городские ворота они въехали уже перед самым их закрытием на ночь. Везший ее крестьянин, ехавший на рынок с вечера, чтобы завтра начать торговлю с самого раннего утра, сказал ей:
– Матушка, мне все равно предстоит ночь спать на рынке, под собственным возом, так что у меня есть время отвезти тебя, куда скажешь.
– Ты знаешь усыпальницу святых угодников Гурия, Самона и Авива?
– Знаю.
– Вот туда меня и отвези.
– Матушка, да ведь ночь на дворе! Не станешь же ты ночевать у гробницы!
– Именно это я и собираюсь сделать, и ты со мной не спорь.
– Ну, воля твоя, матушка…
И они поехали по спящему ночному городу…
У входа в часовню, которая, как всегда, была открыта, крестьянин снова предложил свою помощь Фотинии:
– Матушка, у тебя родные есть в городе? Если хочешь, я заеду к ним и скажу, где ты находишься, пусть приедут и заберут тебя.
Фотиния призадумалась, а потом ответила:
– Живет моя хозяйка неподалеку, но сейчас этого делать не надо: хочу одна помолиться в тишине, да и зачем людей-то среди ночи тревожить? А вот если будет у тебя завтра время заехать к ней и сказать про меня, так этим ты мне великую милость окажешь, – и она рассказала ему, как найти диакониссу Софию.
* * *
Все оставшееся до рассвета время Фотиния, простершись ниц на мраморном полу часовни, молилась перед ракой святых Самона, Гурия и Авива о спасении обманутой рабы Божией Евфимии, а также о вразумлении раба Божиего Алариха. А иногда, когда больную ногу особенно сильно дергало и жгло огнем, то и о наказании его за зло, причиненное им Софии, Евфимии, ну и грешной рабе Божией Фотинии…
Под утро она услышала быстрые шаги, эхом отдававшиеся под куполом часовни; она подняла голову и увидела спешащую к ней с протянутыми руками Софию; из последних сил она попыталась встать на ноги, ей это почти удалось – и она рухнула к ногам диакониссы, не дав ей подхватить себя:
– Прости, прости меня, Софиюшка, не уберегла я наше дитятко!
И тут же потеряла сознание.
Глава одиннадцатая
Целую неделю Аларих и Евфимия провели в плавании: сначала на маленьком торговом судне от Антиохии-на-Сарусе до Адрианополиса, а потом пересели на большой корабль, намереваясь достичь Атталии. Но на третий день плавания задул ветер, и похоже было, что надует он настоящий шторм. Поэтому когда корабль сделал остановку в Коракесионе, Аларих решился прервать путешествие, беспокоясь о жене и ребенке.
Супруги сошли на берег. Евфимия еле переставляла ноги и была так бледна, что Аларих решил на несколько дней остановиться в Коракесионе и дать бедняжке отдохнуть от плавания по морю, перед тем как двигаться дальше. Он нашел небольшой постоялый двор на самом берегу; хозяин предложил им вместо комнаты уединенный маленький домик в саду, и они с радостью согласились: он им напомнил садовый домик в Эдессе. Евфимия сразу же уснула, как уставшее дитя, но спала неспокойно.
– Аларих, Аларих, кто это так тяжело вздыхал всю ночь у нас под окном, будто влюбленный или тяжко больной? – спросила она утром сквозь сон.
– Это были волны, Евфимия. Шторм разыгрался ночью, а теперь постепенно стихает… Поспи еще, отдохни, дорогая моя.
– А почему так шумно и что за дети кричат так громко за стеной?
– Это не дети, милая, это чайки скандалят из-за рыбы, выброшенной на берег. Спи!
Она вздохнула и послушно уснула снова.
Наконец море успокоилось, утро засияло и тучи уползли на север, в горы. Аларих сказал:
– Не хочется ехать догонять непогоду, ведь нам надо двигаться в ту же сторону, куда ушел ветер, – на запад и на север. Давай мы с тобой задержимся тут!
И они остались, договорившись с хозяином, что поживут в маленьком домике неделю или даже две – сколько поживется.