- Спокойной ночи, - ответила она. - Да, Нехушта права: вы человек очень благородный. - И она посмотрела на него таким взглядом, что у него мелькнуло желание вновь попросить её о поцелуе, и на этот раз он был уверен в её согласии. Но Марк не поддался искушению. До сих пор он, как это было свойственно молодым римлянам, почти ни в чём себе не отказывал; и вот он впервые вкусил радость самообуздания; в его душе зародилось какое-то странное новое чувство - чистое и высокое. И он ощущал неизъяснимое удовлетворение.
Из всего сказанного в саду Халев, как ни старался, не мог уловить ни слова. Никто из троих не повышал голоса, стояли они достаточно далеко, и, как ни тянул Халев шею, его острый слух не мог различить отдельных произнесённых слов; он слышал лишь смутный гул голосов. Зато его глаза не упускали ни единого движения, ни единого жеста. Ясно только, что происходит страстная любовная сцена, ибо Нехушта стоит спиной к Мириам и римлянину, пока между ними идёт объяснение. Затем, как он и ожидал, наступил кульминационный миг. Ах, бесстыжая, - они целуются! Глаза Халева застлало туманом; этот туман как будто прорезали раскалённые мечи огня; кровь барабанила в висках; сердце разрывалось от ярости. Он убьёт этого римлянина на месте. Мириам никогда больше его не поцелует - разве что мёртвого.
Халев уже вытащил короткий меч, спрятанный под свободной одеждой, и вышел из тени деревьев, как вдруг опомнился. Рассудок его обрёл равновесие, как выправляется судно, сильно накренённое яростным шквалом: вернулась обычная осторожность. Если он бросится на римлянина, эта подлая служанка Нехушта, вероятно, им подкупленная, придёт своему покровителю на помощь и вонзит свой кинжал в спину ему, Халеву. А если он и избежит этой опасности, они позовут ессеев и передадут его в руки правосудия. Он же хотел только убить, но не быть убитым. Конечно, очень заманчиво поразить мечом римлянина, но если при этом погибнет и он сам, Мириам достанется кому-нибудь третьему, и что он от этого выгадает? Скоро они выговорятся; его враг пойдёт обратным путём, тогда, может быть, и представится удобный случай напасть на него. Надо подождать, надо подождать.
Ага, они расстались; Мариам направляется к дому, а Марк - в его сторону; и у него такой вид, как будто он во сне. Только Нехушта на прежнем месте: стоит, опустив глаза, о чём-то задумалась. Всё ещё как во сне, Марк прошёл мимо него на расстоянии протянутой руки. Отворил калитку, вышел и закрыл её за собой. Халев последовал за ним. В восьми - десяти шагах в ограде была другая калитка, которая вела в сад странноприимного дома. Когда он хотел захлопнуть её, Халев быстро протиснулся внутрь, - и они оказались лицом к лицу.
- Кто ты такой? - спросил римлянин, отпрыгивая.
К этому времени Халев обрёл достаточное хладнокровие; он закрыл калитку и запер на засов. И только тогда ответил:
- Я Халев, сын Хиллиэля. Хочу с тобой поговорить.
- А, Халев, - сказал Марк. - И, если в этом сумраке глаза меня не обманывают, как всегда, в препакостном настроении... Какое же у тебя ко мне дело, Халев, сын Хиллиэля?
- У меня к тебе очень важное дело, Марк, сын Эмилия. Речь идёт о жизни и смерти, - ответил он таким тоном, что Марк обнажил меч и стоял, внимательно за ним наблюдая.
- Говори ясно и коротко, молодой человек.
- Хорошо, буду говорить ясно и коротко. Я люблю эту госпожу, с которой ты только что расстался, и ты тоже её любишь или делаешь вид, что любишь. Не отрицай, я видел всё, даже ваши поцелуи. Она не может принадлежать нам обоим, и я надеюсь, что когда-нибудь она будет принадлежать мне, если, конечно, меня не подведут сейчас глаз и рука. Один из нас должен сегодня умереть.
Марк отступил назад, отнюдь не испуганный, но ошеломлённый.
- Да ты, оказывается, не только наглец, но и лжец, - сказал он. - Никаких поцелуев не было, говорили мы о спасении твоей шкуры; я обещал ей пощадить тебя, хотя ты и совершил тяжкое преступление - убил человека.
- Да ну! - осклабился Халев. - Кто бы мог подумать, что благородный центурион Марк будет прятаться за женщин?! Что до всего прочего, то моя жизнь - всецело моя, и никто не имеет права ею распоряжаться. Защищайся, римлянин, потому что я хочу убить тебя в честном поединке. Будь у меня другие намерения, ты был бы уже мёртв, даже не зная, чья рука поразила тебя. И не тревожься, я по меньшей мере тебе ровня, ибо мои предки были уже людьми родовитыми, когда твои были ещё дикарями.
- Да ты просто рехнулся, малый! - воскликнул Марк. - Неужели ты думаешь, что я, человек, прошедший три войны, испугаюсь безусого юнца, пусть самого что ни на есть злобного? А если бы я и впрямь испугался тебя, стоит мне свистнуть в свисток, - и моя охрана тут же уведёт тебя на позорную казнь. Подумай лучше о себе. Хотя в нашем положении и есть большая разница, я готов сражаться с тобой. Но только пойми: если я убью тебя, на том и конец делу, но если ты случайно убьёшь меня, тебя схватят как дважды убийцу. Я прощаю тебя, потому что знаю, как мучительны бывают муки ревности в юности, и ещё потому, что ты не пытался убить меня исподтишка, хотя у тебя и была такая возможность. Потому говорю тебе, ступай себе с миром, зная, что я сдержу своё слово.
- Хватит разговоров, - сказал Халев, - выходи на свет.
- Ну что ж, я рад, что ты этого хочешь, - сказал Марк. - Я сделал всё, что могу, для твоего спасения, но должен заметить, что было бы очень неплохо избавить мир, госпожу Мириам и себя от такого опасного зверёныша, как ты. Какое у тебя оружие? Короткий меч, и ты без доспехов? Я тоже вооружён коротким мечом и тоже без доспехов. Но на мне обшитая стальными пластинами шапочка, а у тебя её нет. Снимаю шапочку. Теперь мы в равном положении. Обмотай накидку вокруг левой руки, как эта, делаю я. Неплохая замена щиту. Место здесь удобное, но свет слишком тусклый. Итак, начали!
Халев не нуждался в поощрении. Одно мгновение они стояли друг против друга как воплощение двух миров - западного и восточного; римлянин - крепкого сложения, с прямым честным взглядом, бдительный и бесстрашный, голова приоткинута, ноги широко расставлены, обмотанная плащом рука протянута вперёд; другая рука с мечом - сбоку. Его противник, еврей, - весь в напряжении, как готовящийся к прыжку тигр, полузакрытые глаза как будто вбирают в себя свет, лицо перекошено яростью, все мышцы пронизаны трепетом, впечатление такое, словно вся его плоть движется на костях, как у змеи. С негромким криком он прыгнул вперёд, и этим свирепым нападением бой начался и завершился.
Марк был наготове, он хорошо знал, что делает. Отпрянув в сторону, он поймал меч Халева в замотанную вокруг руки накидку и, не желая его убивать, ударил мечом по руке, отрубив, указательный палец и поранив остальные; палец упал вместе с мечом. Марк наступил ногой на его лезвие и обернулся.
- Молодой человек, - сурово произнёс он, - ты получил неплохой урок, отныне и до самой смерти ты будешь носить мои отметины. А теперь проваливай.
Несчастный Халев стиснул зубы.
- Мы договаривались сражаться до смерти, - сказал он, - до смерти. Ты победил, убей же меня! - И окровавленной рукой он разорвал на себе одежду, подставив обнажённую грудь для удара мечом.
- Оставь такие разговоры для лицедеев, - ответил Марк. - Проваливай и помни: если ты когда-нибудь поступишь со мной предательски или станешь досаждать госпоже Мириам, я убью тебя, непременно убью!
С полупроклятием, полувсхлипом Халев повернулся и ушёл. Пожав плечами, Марк также повернулся и хотел было направиться к дому, как вдруг на него упала тень, и, осмотревшись, он увидел Нехушту.
- Откуда ты явилась, почтеннейшая ливийка? - спросил он.
- Из-за гранатовых деревьев, мой римский господин. Я всё видела и всё слышала.
- В самом деле? Тогда, надеюсь, ты похвалишь меня за владение мечом и за моё долготерпение.
- Да, мечом ты владеешь неплохо, хотя сражаться с безумцем - дело нетрудное. Но твоё долготерпение свидетельствует только о глупости.
- Такова, - философски заметил Марк, - награда добродетели. Но я хотел бы знать почему.
- Потому, мой господин Марк, что этот Халев будет опаснейшим человеком во всей Иудее, и опасность угрожает прежде всего моей госпоже Мириам и тебе. Тебе следовало воспользоваться этим случаем и убрать его, прежде чем ему представится возможность убить тебя.
- Может быть, ты и права, милейшая ливийка, - позёвывая, ответил Марк. - Но в последнее время я общался с христианкой и усвоил кое-какие заповеди её религии... Это неплохой меч. Возьми его себе. Спокойной ночи!
Глава IX
ПРАВОСУДИЕ ПРОКУРАТОРА ФЛОРА
На другое утро Халева не оказалось на перекличке неофитов-ессеев. Не откликнулся он и на последующих проверках. Долгое время никто не знал, что с ним, пока не пришло письмо, где он уведомлял совет кураторов о своём решении не вступать в общину ессеев, так как не чувствует должного призвания; он также писал, что находится у друзей своего покойного отца, не уточняя, где именно. Более ессеи не интересовались его судьбой. После того, как крестьянин, случайно оказавшийся свидетелем преступления, рассказал, что видел, как Халев застрелил иерусалимского стражника, даже самые простодушные ессеи догадались о причине его внезапного исчезновения. Не испытывали они и особого сожаления, ибо Халев во многих отношениях оказался далеко не образцовым учеником, и уже поговаривали о том, что его надо исключить из общины. Знай они, что перед бегством он оставил и меч, и указательный палец, они только укрепились бы в своём мнении. Но они не знали, знала только Мириам, которой Нехушта обо всём рассказала.
Прошла неделя, всё это время Мириам и Марк не встречались, так как необходимость в позировании отпала: Мириам могла завершить свою работу с помощью глиняного бюста. Она уже занималась окончательной полировкой, когда рядом мелькнула чья-то тень, и она увидела Марка в полном боевом облачении, хотя и без шлема; по всей видимости, он был уже готов отправиться в обратный путь. Нехушта куда-то ушла по домашним делам; Мириам находилась одна в своей мастерской. Так они впервые встретились наедине, без посторонних глаз.
Едва завидев Марка, Мириам вспыхнула и уронила тряпку, повисшую на шее бюста.
- Прошу извинить, госпожа Мириам, - поклонившись, без тени улыбки сказал Марк, - что я врываюсь без приглашения, но у меня не было времени заранее предупредить ваших стражей о моём приходе.
- Вы... вы покидаете нас? - с запинкой спросила она.
- Да, покидаю вас.
Подобрав тряпку, Мириам сказала:
- Работа будет закончена через несколько минут, вы можете взять бюст, если не передумали.
- Конечно, я его возьму. О цене я договорюсь с вашими дядюшками.
Она кивнула.
- Да, да, но с вашего позволения я хотела бы упаковать бюст сама, чтобы его не повредили при перевозке. С вашего же разрешения я хотела бы оставить себе глиняный бюст: он принадлежит мне по праву. Я не вполне удовлетворена своей работой и хотела бы сделать её заново.
- Мраморный бюст - просто чудо; если хочешь, можешь оставить себе глиняный. Я даже рад, что у тебя останется мой портрет.
Она вопросительно взглянула на него, но тут же отвела глаза.
- Когда вы уезжаете?
- В три часа дня. Моя работа также завершена; я написал отчёт; главный мой вывод, что ессеи - вполне достойные, безвредные люди, заслуживающие поощрения, а не преследования. Час назад прибыл гонец из Иерусалима: меня срочно отзывают. И хочешь знать почему?
- Если вы готовы сказать - да.
- Я, кажется, рассказывал тебе о своём дяде Кае, который при покойном императоре служил проконсулом в богатейшей провинции Испании и воспользовался теми возможностями, которые предоставляло ему высокое положение.
- Да.
- Старик тяжело болен. Боюсь, его даже нет в живых, хотя врачи и считают, что он может протянуть ещё десяток месяцев, а то и год. И вот, почувствовав приближение конца, он вдруг воспылал любовью к своим родственникам, вернее, к своему единственному родственнику, то бишь ко мне, и изъявил желание видеть мою скромную особу, хотя и много лет не давал мне ни гроша. Он даже возвестил в письме о своём намерении назначить меня своим наследником, "если сочтёт достойным", но сам-то я знаю, что не достоин быть его наследником, ибо всегда говорил ему прямо в глаза, что он худший изо всех людей. Однако он прислал мне приличную сумму денег на дорогу, вместе с письмом от цезаря Нерона на имя прокуратора, чтобы мне предоставили срочный отпуск. Вот почему, госпожа, мне необходимо ехать.
- Да, - ответила Мириам, - у меня нет опыта в подобных делах, но и мне кажется, что вам следует ехать. Через два часа бюст будет закончен и упакован. - И она протянула руку для прощания.
Марк задержал её руку.
- Мне очень не хочется прощаться с тобой вот так, - сказал он вдруг.
- Есть только один способ проститься, - ответила Мириам, пытаясь высвободить руку.
- Нет, способов проститься есть много, но я ненавижу их все: я не хочу разлучаться с тобой.
- Господин, - сказала она с кротким негодованием, - зачем расточать пустые любезности? Встретились мы на один час - расстаёмся на всю жизнь.
- Почему на всю жизнь? Не хочу скрывать, эта мысль для меня - нож острый.
- Но ведь тут ничего нельзя изменить... Отпустите мою руку. Я должна закончить и упаковать бюст.
Марк был в явном замешательстве; он как будто хотел поймать её на слове и уйти, но не мог.
- Значит, всё кончено? - спросила Мириам, глядя на него своими спокойными глазами.
- Я думаю, что нет, всё ещё только начинается. Я люблю тебя, Мириам.
- Марк, - ответила она, - мне не следует слушать такие признания.
- Почему? Каждый мужчина имеет право объясниться с женщиной - это никогда не считалось предосудительным.
- Да, но только честно, а в этом случае трудно говорить о честности.
Марк весь побагровел.
- Что ты хочешь сказать? Неужели ты предполагаешь, будто я?..
- Я ничего не предполагаю, центурион Марк.
- Неужели ты предполагаешь, будто я имею в виду не законный брак, а что-то иное?
- Нет, разумеется. Это было бы оскорбительно для вашей чести. Но я не могу допустить, что вы всерьёз предлагаете мне стать вашей женой.
- Именно это я и предлагаю, Мириам.
Её глаза смягчились, но она отвечала:
- Прошу вас - выкиньте эту мысль из головы; между нами - море глубокое.
- Которое называется Халев?
Она улыбнулась и покачала головой.
- Нет, это море называется иначе.
- Расскажи же мне о нём.
- Нет ничего проще. Вы римлянин, почитающий своих богов, я же христианка, поклоняющаяся своему Богу. Вот почему мы никогда не сможем соединиться.
- Почему? Я не понимаю. Если бы мы поженились, ты могла бы принять мою веру или я мог бы принять твою.
Это дело души и грядущего, а не тела и настоящего. Каждый день христианки выходят замуж за нехристиан, иногда даже обращают их в свою веру.
- Да, я знаю. Но для меня этот путь заповедан, даже если бы я и хотела его избрать.
- Почему?
- Потому что и мой зверски убитый отец, и моя мать перед смертью строго-настрого запретили мне выходить замуж за иноверца.
- И ты намерена соблюсти этот запрет?
- Да, конечно, - до самого конца.
- Даже если бы всей душой полюбила нехристианина?
- Даже если бы всей душой полюбила иноверца.
Марк отпустил её руку.
- Пожалуй, мне и в самом деле лучше уйти.
- Да.
Какое-то время он боролся сам с собой, затем сказал:
- Я не могу уйти, Мириам.
- Ты должен уйти, Марк.
- Ты любишь меня, Мириам?
- Да, люблю - да простит меня Христос!
- И как сильно, Мириам?
- Настолько, насколько может любить женщина.
- И всё же, - с горечью произнёс он, - ты отвергаешь меня, потому что я нехристианин.
- Потому что для меня главное - не любовь, а вера. Я должна принести свою любовь в жертву на алтарь веры; во всяком случае, - поспешила она добавить, - я связана вервием, которое нельзя ни порвать, ни рассечь. Такая попытка навлекла бы на нас проклятие Небес и моих родителей, ныне там обитающих.
- А если я приму твою веру?
Всё её лицо вдруг загорелось, но тут же погасло.
- Я не смею на это надеяться. Легко бросить фимиам на алтарь, но как сделать, чтобы переродилась душа, как начать новую жизнь. Не будем продолжать этот разговор. Зачем ты играешь со мной?
- Но ведь для того, чтобы душа переродилась и начать новую жизнь, надобно время.
- Да, время и стремление понять.
- Но подождёшь ли ты? С такой красотой и с таким милым характером у тебя не будет отбоя от поклонников.
- Я подожду. Я же призналась, что люблю вас; ни один другой человек не займёт вашего места в моей жизни. Я не выйду замуж ни за кого, кроме вас.
- Ты предлагаешь всё, не требуя ничего взамен. Это несправедливо.
- На всё воля Божия! Если он пожелает просветить вашу душу и сохранить нам обоим жизнь, когда-нибудь, в дни грядущие, мы сможем соединиться. Или же мы будем навсегда разлучены, и если соединимся - то только Вечным Утром.
- О Мириам, я не могу покинуть тебя. Просвети мою душу.
- Нет, Марк, вы должны постигнуть истину сами. Я не могу быть приманкой для ловли вашей души. Вам предстоит нелёгкий, очень нелёгкий путь. Прощайте же!
- Могу я написать тебе из Рима?
- Почему бы и нет, если у вас будет такое желание, но я уверена, что к тому времени вы избавитесь от наваждения, порождённого безлюдной пустыней и слишком яркой луной.
- Я напишу, и я возвращусь, тогда мы и поговорим обо всём этом; прощай же, моя дорогая, моя любимая, самая любимая на свете!
- Прощайте, Марк, и да пребудет с вами любовь Божия!
- А твоя любовь?
- Моя любовь всегда будет с вами, ибо вы покорили моё сердце.
- Значит, Мириам, я не зря прожил свою жизнь. Помни всегда, что я тебя боготворю - и чту ещё больше... - И, преклонив перед ней колена, он поцеловал сперва её руку, а затем кайму её платья, после чего повернулся и ушёл.
В ту ночь, при свете полной луны, Мириам увидела с крыши своего плоского дома, как Марк уезжает во главе своего отряда. На гребне небольшого холма за деревней он остановился, пропустил солдат и, развернув коня, посмотрел назад. В лунных лучах его доспехи отливали серебром между двух долин тени. Мириам догадывалась, куда устремлён его взгляд и что сейчас творится в его сердце. Ей даже почудилось, будто вокруг неё витают его полные любви слова и он слышит её ответное признание. И вдруг он стегнул коня и растворился в ночном мраке. И только после его окончательного исчезновения мужество покинуло её, она припала головой к парапету, и из её глаз полились кроткие, но очень горькие слёзы. И тут на её плечо опустилась рука и голос старой Нехушты произнёс:
- Не грусти. Тот, кто потерялся в ночи, может ещё возвратиться днём.
- Боюсь, это произойдёт не здесь, на нашей грешной земле. О Ну, он увёз с собой моё сердце, оставив вместо него нестерпимую муку в моей груди.