Вся эта история изрядно поднадоела Альбину, и, видя, что из ессеев всё равно ничего не выжмешь, он велел им убираться, сказав, что пришлёт одного из своих центурионов провести следствие на месте.
Прошло ещё два месяца, и наконец прибыл центурион в сопровождении двадцати солдат.
В то зимнее утро Мириам и Нехушта прогуливались по Иерихонской дороге, когда вдруг увидали приближающийся отряд римлян. Они хотели спрятаться в терновнике, но начальник отряда, пришпорив коня, тут же пустился наперехват.
- Не беги - стой спокойно, - предупредила Нехушта Мириам, - и не показывай никаких признаков страха.
Мириам остановилась и стала рвать поздние осенние цветы; в этот момент на неё упала тень начальника отряда - та самая тень, которой суждено будет сопровождать её всю дальнейшую жизнь.
- Госпожа, - произнёс приятный голос на греческом языке, с лёгким иностранным акцентом, - прошу тебя: извини меня и не тревожься. Я впервые в этих краях, куда привели меня служебные дела. Не покажешь ли ты мне дорогу в деревню ессеев: они живут где-то здесь, в этой пустыне.
- О, господин, - ответила Мириам, - вы прибыли сюда с целым отрядом римских солдат, надеюсь, вы не причините ессеям никакого зла.
- Нет. Но почему ты так спрашиваешь?
- Потому что принадлежу к их общине, господин.
Начальник с изумлением смотрел на неё - прелестную, голубоглазую, белокожую, с тонкими чертами лица девушку, в чьём голосе и каждом движении явственно чувствовалось высокое происхождение.
- Ты принадлежишь к общине ессеев, госпожа? Значит, эти иерусалимские священники ещё большие лжецы, чем я предполагал. Они сказали, что ессеи - старые аскеты, поклоняющиеся Аполлону и со страхом отворачивающиеся от женщин. А ты говоришь, что принадлежишь к их общине.
Клянусь Вакхом, это сущее чудо! - И он устремил на неё взгляд, полный восхищения, в котором не было ничего грубого или оскорбительного. Мириам даже позабавило это столь неприкрытое восхищение.
- Я их гостья, - сказала она.
- Их гостья? Это ещё более странно. Если эти духовные изгои - так их обозвал старый первосвященник - делят свой хлеб и воду с такими гостьями, моё пребывание среди них может оказаться куда более приятным, чем я полагал.
- Они меня вырастили и воспитали, я их подопечная, - вновь объяснила Мириам.
- Моё мнение о ессеях растёт с каждым твоим словом; я уверен, что священники их оболгали. Если они смогли вырастить и воспитать столь милую госпожу, они несомненно люди добрые и благородные. - И он поклонился, как бы стараясь придать значительности своей похвале.
- Да, господин, они люди добрые и благородные, - ответила Мириам, - но вы сами скоро в этом убедитесь, ибо живут они неподалёку. Поезжайте за нами через вон тот холм, и мы покажем вам деревню, куда мы сейчас идём.
- С твоего позволения, госпожа, я пойду вместе с вами, - ответил он и, не дожидаясь её ответа, спешился. - Извини, госпожа, я должен отдать кое-какие распоряжения. - И он подозвал одного из своих солдат, остановившихся поблизости.
После того как солдат подошёл, подняв руку в знак приветствия, начальник отряда отвёл его в сторону и начал что-то говорить. Только тогда Мириам смогла хорошенько разглядеть его. Он был не старше двадцати пяти - двадцати шести лет, среднего роста, сухощавый, но подвижный и атлетического сложения. Его небольшая круглая голова была защищена от солнца не шлемом (подвешенным, к седельной луке), а подбитой изнутри ватой и обшитой снаружи стальными пластинками шапочкой, из-под которой чуть-чуть выбивались короткие темно-каштановые кудри. Белая под налётом загара кожа; живые и проницательные, широко расставленные серые глаза. Хотя и слишком большой, но красиво очерченный рот; чисто выбритый, выдающийся вперёд волевой подбородок. Вид человека, привыкшего повелевать, но открытого, искреннего, а когда он улыбался, обнажая ровные белые зубы, даже весёлого; вид человека с добрым и благородным сердцем.
Глядя на него, Мириам почувствовала, что он нравится ей больше любого другого молодого мужчины, которого ей доводилось видеть. Впрочем, не следует это воспринимать как чрезмерно высокую похвалу, ибо круг её общения ограничивался несколькими молодыми людьми, если не сводился к одному Халеву. Как бы там ни было, он нравился ей куда больше Халева; при их сравнении она ощутила некоторый стыд, поняв, что отдаёт предпочтение своему новому знакомцу перед другом детства, в последнее время сильно докучавшим ей своей слишком пылкой привязанностью.
Отдав распоряжения, центурион отпустил ординарца, ибо это был его ординарец; судя по всему, он велел, чтобы весь отряд следовал за ним чуть позади. Затем он произнёс: "Я готов, госпожа", - и зашагал вперёд, ведя коня на поводу.
- Прости, госпожа, - сказал он, - я хотел бы представиться. Зовут меня Марк, я сын Эмилия, человека, хорошо в своё время известного. - Тут он вздохнул. - Надеюсь, и мне удастся добиться такой же славы. Но пока я не могу похвастать особыми успехами; у меня одна-единственная надежда - на то, что мой дядюшка Кай когда-нибудь оставит мне своё богатое состояние, сколоченное им в Испании; пока он, однако, не выказывает такого намерения; я всего лишь солдат Фортуны; один из центурионов под командованием превосходного, благороднейшего прокуратора Альбина, - добавил он саркастически. - Ко всему этому могу присовокупить, что я провёл в вашей любопытной, неспокойной и, пожалуй, чересчур знойной стране, куда я прибыл из Египта, около года; мне поручено весьма почётное задание расследовать обвинение, предъявляемое твоим достойным опекунам-ессеям, в убийстве некоего стражника, который вместе с другими разграбил ваше имущество, или если не в убийстве, то в укрывательстве убийцы. Кажется, я рассказал о себе всё. А теперь, госпожа, мне хотелось бы, чтобы и ты рассказала мне о себе.
Мириам заколебалась, не уверенная, что столь короткое знакомство - достаточный повод для откровенности. Но тут вмешалась Нехушта; никакие сомнения её не тревожили, она была убеждена, что лучшая политика - говорить с этим римлянином совершенно откровенно.
- Господин, эта девушка, которой я служу, как прежде служила её бабушке и матери...
- Как это может быть - ты же ещё совсем молода, - перебил её Марк. Он давно уже поставил себе за правило вести себя учтиво со всеми женщинами, каков бы ни был цвет их кожи, заметив, что галантным мужчинам легче живётся на свете.
Нехушта слегка улыбнулась, ибо есть ли такой возраст, в котором женщины не ценят любезных комплиментов?
- Господин, они обе умерли молодыми, - объяснила она и добавила: - Эта девушка - единственная дочь высокородного тирского греко-сирийца Демаса и его благородной жены Рахили...
- Я знаю Тир, - перебил он. - Квартировал там ещё два месяца назад. - И уже другим тоном продолжал: - Как я понимаю, этой пары нет уже в живых.
- Они умерли, - печально откликнулась Нехушта, - отец был убит в беритском амфитеатре по велению Агриппы Первого, а мать скончалась после родов.
- В беритском амфитеатре? Он был преступником?
- Нет, господин, - гордо ответила Нехушта, - он был христианином.
- Понимаю. О них говорят как о врагах всего человечества, но я был знаком с несколькими христианами, - и все они люди превосходные, хотя и мечтатели. - В душе у него шевельнулось сомнение, и он сказал: - Но ведь ты, госпожа, - последовательница учения ессеев?
- Нет, господин, - ответила она всё тем же ровным голосом. - Я тоже христианка, хотя и нашла приют у ессеев.
Он посмотрел на неё с жалостью.
- Но ведь для такой молодой прелестной девушки очень опасно придерживаться христианской веры.
- Пускай и опасно, - сказала она, - но это моя вера - целиком и полностью.
Марк поклонился, поняв, что продолжать этот разговор не стоит, и сказал Нехуште:
- Рассказывай дальше, любезнейшая.
- Господин, отец матери моей госпожи - очень богатый тирский торговец - еврей Бенони.
- Бенони? - переспросил он. - Я знаю его хорошо, даже слишком хорошо для человека бедного. Говорят, что он еврей из евреев, зелот. И судя по тому, как он ненавидит нас, римлян, хотя я и не раз обедывал у него дома, это чистая правда. Он самый преуспевающий - если не считать финикийца Амрама - торговец во всём Тире, но человек он суровый и столь же умный, сколь и суровый. Припоминаю, что в его дворце не было детей. Почему же твоя госпожа, его внучка, живёт не с ним, а в этой пустыне?
- Вы сами ответили на свой вопрос, господин. Бенони - еврей из евреев, а его внучка, как и я, христианка. Вот почему после смерти её матери я привела её сюда - к дяде, ессею Итиэлю; Бенони вряд ли даже знает о её существовании. Может быть, я говорю чересчур откровенно, но вы рано или поздно узнаете всё от ессеев; мы надеемся только, что вы не выдадите эту тайну своему другу Бенони.
- Можете на меня положиться, но очень жаль, что она не пользуется ни богатством, ни высоким положением, по праву ей принадлежащими.
- Богатство и высокое положение ещё не самое важное, господин; важнее свобода вероисповедания, личная свобода. Во всяком случае, моя госпожа ни в чём не нуждается; вот и всё, что я хотела рассказать.
- Нет, почтеннейшая, не все; ты забыла сказать, как её зовут.
- Мириам, господин.
- Мириам, Мириам, - повторил он с акцентом, как бы мягко перекатывая слоги. - Чудесное имя, вполне подходящее для такой... - Он не договорил.
Они были уже на вершине холма, и, остановившись между двух зарослей терновника, Мириам поторопилась его перебить:
- Смотрите, господин, - вон там внизу деревня ессеев; зелёные деревья слева окаймляют берег Иордана, откуда мы берём воду для орошения, а это серое пространство справа, окружённое горной грядой, - Мёртвое море.
- Да? Приятно видеть хоть какую-то зелень в пустыне, а эти поля хорошо возделаны. Надеюсь как-нибудь там побывать, ведь я вырос в сельской местности, и, хотя по роду своего занятия я солдат, я понимаю толк и в крестьянском труде... Что это за большой дом, госпожа?
- Это, - ответила она, - дом собраний ессеев.
- А это? - спросил он, показывая на другой дом - на отлёте.
- Тот самый дом, где живём мы с Нехуштой.
- Так я и думал, - при нём такой ухоженный сад.
Он начал задавать другие вопросы, и Мириам отвечала с достаточной непринуждённостью; хотя и наполовину еврейка, она выросла среди мужчин и не испытывала ни стеснения, ни страха, разговаривая с ними столь же дружески и открыто, как если бы была египтянкой, римлянкой или гречанкой.
Кусты возле тропинки внезапно раздвинулись, и из них вышел Халев, которого Мириам в последнее время почти не видела. Он остановился и посмотрел на них.
- Друг Халев, - окликнула его Мириам, - это римский центурион Марк, который приехал побеседовать с кураторами нашей общины. Не отведёшь ли ты его и солдат к дому собраний и не сообщишь ли дяде Итиэлю и другим об их прибытии, потому что нам пора возвращаться домой?
Со сдерживаемой яростью Халев сверкнул глазами, но не на Мириам, а на римлянина, и ответил:
- Римляне всегда сами выбирают себе дорогу, на что им проводник-еврей. - И он нырнул в кусты.
- Ваш друг не слишком учтив, - сказал Марк, провожая его взглядом. - Вид у него явно негостеприимный. Если ессеи способны совершить такое преступление, как убийство сборщика налогов, я вполне мог бы заподозрить этого малого. - И он вопрошающе воззрился на Мириам.
- Ну при чём тут он, - вставила Нехушта. - Если он когда-нибудь и стрелял из лука, то только в хищных птиц.
- Халев, - извинительно произнесла Мириам, - неприязненно относится к незнакомцам.
- Вижу, - сказал Марк, - и если говорить начистоту, он вызывает у меня ответную неприязнь. Взгляд у него - как удар ножом.
- Пошли, Нехушта, - сказала Мириам. - Наши дороги здесь расходятся, господин. Наша - вот эта, а ваша - вон та. Прощайте, господин; благодарю вас за компанию.
И на этот день они расстались.
Дом, много лет назад построенный ессеями для их подопечной и её няни, стоял в непосредственной близости от странноприимного дома и даже занимал часть участка, разделённого теперь на два сада оросительной канавой и оградой из гранатовых деревьев, усыпанных в это время года золотыми шарами плодов. В тот вечер, разгуливая по саду, Мириам и Нехушта услышали из-за ограды знакомый голос Итиэля, а затем увидели его доброе лицо и почтенную седую голову.
- Что ты хочешь сказать, дядя? - подбежав к нему, спросила Мириам.
- Только то, что благородный римский центурион Марк поселился в странноприимном доме, не пугайся, если услышишь незнакомые голоса или увидишь незнакомцев; не знаю, правда, гуляют ли римляне в саду. Я тоже буду здесь - следить, чтобы наш гость ни в чём не нуждался. И я не думаю, чтобы он досаждал тебе; хоть он и римлянин, но, кажется, человек обходительный и добрый.
- Я его не боюсь, дядя, - сказала Мириам и, невольно краснея, добавила: - Мы с Нехуштой уже с ним познакомились. - И она рассказала об их встрече в окрестностях деревни.
- Нехушта, Нехушта, - укоризненно покачал головой Итиэль, - разве не предупреждал я тебя, чтобы без сопровождения наших братьев вы ни на шаг не отдалялись от деревни? Вы могли наткнуться на разбойников или пьяных.
- Моя госпожа хотела нарвать цветов, - ответила Нехушта. - Она делает это уже много лет, и до сих пор ничего дурного с ней не случалось. Я вооружена и не боюсь разбойников; к тому же здесь, где живёт одна беднота, им просто нечего делать.
- И слава Богу, что ничего дурного не случалось, но больше вы не гуляйте одни, солдаты могут оказаться не столь учтивыми, как их начальник. Они, кстати, вас не потревожат, потому что все, за исключением охраны их начальника, стали лагерем на берегу. До завтра, дитя моё!
Расставшись с дядей, Мириам легла спать; ей снилось, будто она и Нехушта путешествуют с центурионом Марком; в пути с ними происходит множество приключений, в которых Халев играет какую-то странную роль. Марк защищает её от всех опасностей, и в конце концов они выходят к спокойному морю, где плавает, ожидая их, белый корабль со знаком креста на парусе. Проснувшись, Мириам увидела, что уже наступило утро.
Из всех искусств, которым обучали Мириам, больше всего ей полюбилась лепка из глины, тут у неё обнаружился большой природный дар. Она так преуспела в этом искусстве, что её статуэтки после обжига продавались, по её предложению, всем желающим. Деньги от их продажи шли на помощь самым бедным.
Этой работой Мириам занималась под тростниковым навесом в саду, возле каменного бассейна, куда вода подавалась по подземной трубе; в этом бассейне она размачивала глину и полоскала тряпки, необходимые ей для работы. А иногда с помощью каменщиков и своего теперь уже сильно состарившегося учителя повторяла свои статуэтки и в мраморе, который ессеи приносили ей из развалин дворца около Иерихона. В ту пору, когда явился римский отряд, она как раз заканчивала скульптуру более значительную, чем все предыдущие, - мраморный бюст своего дяди Итиэля в натуральную величину, из большого обломка древней колонны. На другой день после её встречи с Марком она надела белый рабочий халат и занялась окончательной шлифовкой бюста; Нехушта помогала ей, подавая тряпки и шлифовальный порошок. На Мириам вдруг упала чья-то тень, и, повернувшись, она увидела Итиэля и римлянина.
- Доченька, - сказал Итиэль, с улыбкой замечая её смущение, - я привёл центуриона Марка, чтобы показать ему твою работу.
- О, дядя, - возмутилась она, - не могу же я принимать гостей в таком виде. - И она показала на свой халат, запачканный глиной и порошком. - Посмотри на меня.
- Я смотрю, - простодушно ответил Итиэль, - и не вижу ничего плохого.
- И я тоже смотрю, госпожа, - весело сказал Марк, - и вижу много достойного восхищения. Какая жалость, что лить немногие женщины увлекаются таким чудесным занятием!
- Увы, господин, - ответила она с нарочитым непониманием; Мириам никак нельзя было отказать в находчивости. - В этой моей скромной работе нет ничего, достойного восхищения. Вы наверняка видели все эти великолепные статуи, о которых я знаю лишь понаслышке; что может вас привлекать в грубой лепке неумелой девушки?
- Клянусь троном цезаря, госпожа, - воскликнул он с глубоким убеждением, внимательно разглядывая бюст Итиэля, - сам я не ваятель, но кое-что смыслю в этом благородном искусстве, ибо дружу с человеком, считающимся лучшим ваятелем наших дней, и в наказание за свои грехи мне часто приходилось ему позировать. Могу утверждать, что ещё никогда великий Главк не создавал подобного бюста.
- Уверена, что нет, - улыбнулась Мириам. - Боюсь, он просто вытаращил бы глаза, увидев этот камень.
- Возможно, и да - от зависти. Он сказал бы, что это творение одного из великих мастеров-греков, а не ныне живущего ваятеля.
- Господин, - с укоризной сказал Итиэль, - не подтрунивайте над девушкой, которая делает, что может; вы её огорчаете - это нехорошо.
- Друг Итиэль, - весь побагровев, ответил Марк, - неужели ты считаешь меня невоспитанным мужланом, который приходит в гости к ваятелю, чтобы посмеяться над его работой, кто бы он ни был. Я говорю, что думаю, ни больше ни меньше. Если бы показать этот бюст в Риме, друг Итиэль, а тебя поставить бы рядом, для сравнения, госпожа Мириам прославилась бы в течение недели. Да. - И он скользнул взглядом по различным статуэткам, уже обожжённым или ещё в сырой глине, изображающим верблюдов, других животных или птиц. - Да. И всё остальное так же превосходно, просто чудо.
Мириам, хотя и не могла сдержать довольства этой преувеличенной, как ей казалось, похвалой, залилась звонким смехом; ей громко вторили Итиэль и Нехушта.
Лицо ещё более разгневанного Марка стало бледным и строгим.
- Сдаётся мне, - сурово произнёс он, - что это вы подтруниваете надо мной. Скажи мне, госпожа, что ты делаешь со всем этим? - И он показал на глиняные фигурки.
- Я, господин? Продаю их, вернее, их продают мои дядюшки.
- А вырученные деньги идут на помощь беднякам, - вмешался Итиэль.
- И могу я спросить: по какой цене?
- Иногда, - с гордостью ответил Итиэль, - проходящие мимо путники дают мне по серебряному шекелю. А за караван верблюдов с погонщиками-арабами я получил целых четыре шекеля, но моя племянница трудилась над этой вещью три месяца.
- Шекель! Четыре шекеля! - воскликнул Марк тоном глубокого разочарования. - Да я закуплю их все до одной. Но нет, это был бы чистейший грабёж. А сколько может стоить этот бюст?
- Он не предназначается для продажи, господин, - это дар моему дяде, вернее, моим дядюшкам, чтобы его выставили в зале собраний.
Марка осенила внезапная мысль.
- Я здесь пробуду несколько недель, - сказал он. - Скажи, госпожа, если твой дядя Итиэль разрешит тебе изваять мой бюст такой же величины и такой же превосходный, сколько ты возьмёшь за свой труд?
- Это стало бы вам дорого, - с улыбкой ответила Мириам. - Мрамор обходится недёшево, к тому же резцы быстро стачиваются. Это стало бы вам очень дорого, - повторила она, раздумывая, сколько может запросить на нужды благотворительности. - Это стало бы вам, - наконец решилась она назвать цифру, - в пятьдесят шекелей.