- После полудня идем в Глубокую пристань. Загрузи весь боевой припас. Пробань пушки, проверь фальконеты. Экипаж накорми обедом. Подготовь ялик на буксир. Часом я приду.
Забежал в Козловский полк, где хранил кое-какие вещицы. Подполковник Марков, узнав, в чем дело, затащил к себе перекусить, спросил:
- А что так генерал-аншеф торопится?
- Видишь ли, - пояснил Сакен, - он по делу опасается, как бы Гуссейн-паша внезапно не атаковал гребную флотилию. Надобно готовить корабли и самим упредить турок.
- У тебя сколько пушек-то?
- Семь стволов, десяток фальконетов, полсотни матросов. - Сакен помолчал. - Маловато, конечно, противу супостата. Ан семь бед, один ответ.
- Помилуй Бог, что так?
Сакен тяжело вздохнул:
- Море не суша, там, брат, волна и ветер судьбу подчас решают. Добро, когда попутный, в корму, а вдруг повернет на мордотык? - Сакен ухмыльнулся. - У турок-то галеры наперед быстрей дубель-шлюпки пойдут против ветра, да и по ветру на длинной дистанции настигнут.
Раскурили трубки. Марков заговорил первым:
- Однако фортуны тебе, друже, желаю…
Сакен осклабился:
- Сия дама изменчива. Однако басурманам при любом исходе задарма не дамся. Ежели что, не поминай лихом.
На пристани Галич доложил о готовности. Вид у матросов был бодрый. Гребцы сидели по банкам, разобрав весла, канониры укладывали аккуратно ядра, подносили из крюйт-камеры последние заряды.
Марков и Сакен обнялись на прощанье. Ловко перемахнув на дубель-шлюпку, Сакен скомандовал:
- Отдать носовой! Оттолкнуть нос!
Дубель-шлюпка медленно развернулась носом в море.
- Отдать кормовой! Весла на воду!
Сакен взял подзорную трубу. Он решил пока не поднимать парус, чтобы не привлекать внимание турок. Была надежда, что турки в послеобеденный час не заметят их.
- Сколько? - спросил Галич, когда Сакен опустил трубу.
- Без малого три десятка.
Сакен обвел взглядом обширный Днепровский лиман. Слева, неподалеку, простиралось Черное море. Справа, в дымке, едва просматривалось устье Буга, а дальше, где-то на горизонте, крутой берег обозначал устье Днепра, и за ним, невидимая отсюда, Глубокая пристань.
- На фалах фок поднять! - Парус затрепетал на ветру.
Из-за косы показался нос турецкой галеры. Длинней стали гребки, весла прогибались от напряжения, вздулись жилы на мускулистых руках матросов. "Жаль, турки, видимо, нас заметили. Правда, неприятель пока далеко, но схватки, рано или поздно, не миновать", - подумал Сакен.
Командир не торопясь прошел вдоль борта. Остановился посредине палубы, у мачты.
- Видимо, братцы, схватки с басурманами нам не избежать. Время есть рассудить. Однако присягу исполним с честью. Постоим за нашу Веру, Государыню, Отечество!
На одном выдохе ответили матросы:
- Постоим! Поколотим нехристей!
Улыбка озарила лицо командира.
- Спасибо, братцы! - Он потрогал на груди пакет с депешей Суворова. - Однако наш долг доставить в Глубокую пристань депешу. Потому, пока турки далеко, на яле пойдет унтер-офицер Галич и с ним восемь молодцов. - Сакен повернулся к Галичу: - Немедля отбери восемь матросов, подтяни ял и не мешкая отходи. - Он вынул из-под камзола кожаную сумку с пакетом и отдал унтер-офицеру. - Вручишь командующему эскадрой. Передашь на словах, что дубель-шлюпка флаг российский не посрамила.
Галич споро отобрал матросов, они подтянули ял и перебрались на него. Сакен окинул взглядом берега. Слева показалось устье Буга.
- Пойдешь ходко, скрытно, рубахи и фуражки скиньте, чтобы не маячить перед турками. Пойдешь к Семенову Рогу. Мы вас прикроем.
Они обнялись, Галич прыгнул на ял, отдал буксирный конец, шлюпка с хода взяла быстрый разгон и отвернула к берегу.
- Руль лево на борт! - Сакен решил заслонить от турок шлюпку и огнем отвлечь внимание неприятеля. - Левый борт, орудия наводи! Товьсь!
Тревожная тишина зависла над Лиманом. Ветер стих, совсем заштилело, паруса обмякли. "Три… пять… восемь", - пересчитывал командир турецкие галеры. С каждой минутой они медленно, но неуклонно сближались с дубель-шлюпкой. Четыре из них заходили с правого борта, другая половина охватывала дубель-шлюпку с севера. Ощетинились пушками, на палубах мелькали фески, сверкали обнаженные сабли. Неслись, будто хищники в предвкушении легкой добычи.
"В клещи берут, стервецы", - мелькнуло у Сакена. Кинул взгляд вправо. Шлюпка едва виднелась, уходила в камыши. "Слава Богу, успели".
Накатила вдруг безотчетная, молодецкая удаль. Взглянул на корабль, лихих матросов. "Ну, братцы, держись!"
Обнажил саблю, скомандовал:
- Пали!
Рявкнули пушки, картечь шарахнула по галерам, борт заволокло дымом. Турки на мгновение замерли и тут же открыли бешеный огонь.
- Алла, алла! - донеслось с галер.
Видимо, несколько ядер зацепили руль, дубель-шлюпка неуклюже развернулась навстречу галерам. Засвистели пули фальконетов. Еще мгновение - и четыре галеры навалились на дубель-шлюпку. На палубу посыпались со всех сторон десятки янычар. Распаленные боем, с налитыми кровью глазами, с воинственными выкриками набросились на команду. Матросы отбивались ножами, клинками, мушкетонами. Но силы были явно на стороне неприятеля.
Сакен стоял у распахнутого люка крюйт-камеры, где виднелись бочки с порохом, хладнокровно отражал удары саблей, держал в другой руке заряженный пистолет, вокруг командира сплотились кольцом около десятка матросов. "Пожалуй, через мгновение будет поздно". Сакен молниеносно окинул взором голубое небо, лазурное море вдали…
- Братцы! Прыгай за борт! Амба басурманам! - вбежал в каюту, захлопнул дверь, спрыгнул в крюйт-камеру.
Сухой щелчок пистолета слился с громовым раскатом… Дубель-шлюпка раскололась пополам. Из ее распахнутого чрева вырвался огромный сноп пламени, опаляя вражеские галеры, взрыв разламывал их и крушил все подряд. Столб пламени, воды, дыма взметнулся в небо, увлекая за собой обломки кораблей, обрубки человеческих тел…
Эхо взрыва услышали в Херсоне и в Очакове. После турки уже не отваживались абордировать русские корабли…
В Лимане моряки стояли насмерть, а в Севастополе эскадра сушила паруса.
Потемкин без промедления донес императрице: "Героическая смерть Сакена показала туркам, каких они имеют неприятелей".
Екатерина тут же отозвалась: "Мужественный поступок Сакена заставляет о нем много сожалеть. Я отцу его намерена дать мызу без платежа аренды, а братьев его приказала отыскать, чтобы узнать, какие им можно будет оказать милости". Не отнимешь, умела российская императрица славить героев на пользу государству.
Поведение Войновича возмущало и Потемкина - сколько ни понуждай, лето уж в разгаре, а эскадра еще в бухте.
В начале июня турки дважды нападали на русские суда в Лимане. Пытались их уничтожить, но, потеряв два корабля, ушли к Очакову.
"Севастопольский флот невидим", - сокрушался Суворов.
Тогда же на флагмане "Преображение Господне" неожиданно, без вызова, появился капитан бригадирского ранга Ушаков. Сенявин проводил его к Войновичу. Тот обрадовался и попросил Сенявина остаться.
- Друг мой, Федор Федорович, - начал любезно Войнович, - невмочь стоять, сиятельный князь наш одолел, и в море идти боязно - больно турок силен…
- Волков бояться - в лес не ходить, Марко Иванович, - ответил Ушаков.
- Но все так, однако ж…
- Думка есть, как надобно турка проучить на первый раз…
Войнович недоверчиво смотрел на Ушакова.
- Диверсию авангардией на эскадру их учинить. Токмо так турок отвратить от Лимана можно, - пояснил Ушаков.
- Ты, брат мой, шутить изволишь, как так атаковать втрое-вчетверо превосходящего неприятеля? - воскликнул Войнович.
- То забота командующего авангардией. Надобно, чтобы эскадра помощь оказала, - настаивал Ушаков.
Войнович покачал головой.
- Мудришь, Федор Федорович, - махнул рукой Войнович, - ан впрочем, поступай, как Бог велит. Чур, на меня не пеняй.
Ушаков степенно откланялся. Сенявин провожал его и думал: "Ай да молодец!"
Во второй половине июня Севастопольская эскадра вышла к Лиману. Через десять дней она подходила к Тендровской косе. На шканцы, еще до восхода солнца, пока спал Войнович, вышел Сенявин. Легкий бриз с норд-оста шелестел в парусах.
- Неприятель на норд-весте! - крикнули с фор-марса.
- Отрепетовать сигнал! - приказал Сенявин и послал за Войновичем. Он посмотрел в подзорную трубу и увидел корабли турок. Не отрываясь, скомандовал: - Передать по линии: "Вижу два десять пять вымпелов, неприятель спускается зюйд-вест".
"Турки пока не настроены принимать бой", - подумал Сенявин, глядя на увядшие колдуны на вантах - ветер явно стихал.
На шканцы выскочил полуодетый Войнович.
- Где турки? - хрипло спросил он.
Подавив улыбку, Сенявин указал на турок и протянул подзорную трубу.
Три дня крейсировала Севастопольская эскадра между Тендром и Гаджибеем. Турки маневрировали на видимости, сохраняя неизменной дистанцию и уклоняясь от боя. Слабый ветер менял румбы, временами наступал полный штиль, и тогда эскадра ложилась в дрейф.
Все эти дни Войнович суетился, перебегал от борта к борту, беспрерывно теребил флаг-капитана: "Как думаешь, турок не атакует нас?" Сенявину уже стала надоедать нервозность начальника. Он успокоился лишь тогда, когда турецкие корабли скрылись за горизонтом. Наконец совсем заштилело. Корабли легли в дрейф. Войнович спустился в каюту. Через полчаса он вызвал Сенявина:
- Передашь сие письмо Ушакову, пусть ответ учинит.
Вечером к борту "Святого Павла" подошла шлюпка.
На борт поднялся флаг-капитан Войновича Сенявин.
- Ваше превосходительство, вам оказия от контр-адмирала Войновича.
Ушаков взял пакет, мельком взглянул на Сенявина. Не первый раз видел он этого способного и, говорят, лихого офицера. Только уж больно форсист, да и возле начальства служить не избегает…
"Любезный товарищ, - читал про себя Федор Федорович, и смех начинал распирать его, - Бог нам помог сего дня, а то были в великой опасности… Мне бы нужно было поговорить с вами. Пожалуйста, приезжайте, если будет досуг, двадцать линейных кораблей начел у турок. Ваш слуга Войнович". Ушаков глубоко вздохнул. Поднял голову - вымпел на грот-стеньге заполоскался. Он повеселел и сказал Сенявину:
- Передайте его превосходительству, нынче озабочен я готовностью авангардии, ветер свежеет, не ровен час, завтра с турками в баталию вступать. - Тут же приказал на вахте мичману: - Ко мне, живо, капитан-лейтенантов Шишмарева и Лаврова.
Сенявин знал содержание письма и, глядя на Ушакова, еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться в каюте. И лишь когда шлюпка отошла от борта "Святого Павла", дал себе волю и захохотал.
Выслушав флаг-капитана, Войнович нахмурился. Приказал с восходом солнца разбудить его и ушел в каюту. Утром по сигналу флагмана корабли снялись с дрейфа и направились к югу…
Эскадра спустилась к острову Фидониси и легла в дрейф. Стоя на мостике, Сенявин рассматривал в лучах восходящего солнца лежащий справа по курсу каменистый, с белыми отвесными скалами небольшой островок. Рассказывали, узкая, в сажень, прибрежная полоса острова под нависшими скалами по щиколотку усеяна змеиными шкурами. На линьку они приплывают сюда с материка. Оттого прозвали его "Змеиный"… Свежий ветер от чистого норда приятно ласкал лицо прохладой.
- Ваше превосходительство, ветер заходит, пора менять галс, - подсказал Сенявин флагману.
Перемена галса сближала с неприятелем, а этого не хотелось… Войнович минуту-другую молчал, осмотрел горизонт, наконец нехотя кивнул. Сенявин подошел к командиру "Преображения", капитану второго ранга Ивану Селивачеву:
- Адмирал назначил эскадре курс норд-ост. Передайте на корабли.
Спустя минуту на сигнальных фалах затрепетали стайки разноцветных флажков. Эскадра подворачивала на курс норд-ост. На салинге первыми увидели турецкие корабли сигнальные матросы:
- На горизонте неприятель!
Сенявин взял рупор, крикнул на салинг:
- Сочтешь, вымпелов сколько?
Томительно тянулись минуты.
- Два десять вымпелов! - прокричал сигнальщик.
Слева по носу контргалсом спускалась турецкая эскадра…
Адмирал Гуссейн-паша был доволен - его корабли вышли на ветер. "Теперь у нас шесть линейных кораблей против двух фрегатов авангарда, им несдобровать", - размышлял он.
В час дня турки первыми открыли огонь по головным фрегатам. Русские корабли не отвечали, их двенадцатифунтовые пушки не доставали до неприятеля. С первыми пушечными залпами Сенявин перешел на наветренный борт. Ветер свежел, набегали белые барашки. Временами гребень волны ударялся в скулу форштевня, и вееры соленых брызг, переливаясь радугой, залетали на шканцы. "Гуссейн-паша намеревается превосходящей силой задавить наши фрегаты", - подумал Сенявин и перевел взгляд на корабль Ушакова. "Святой Павел" вдруг резко вышел на ветер, увлекая за собой фрегаты. Через минуту "Стрела" и "Берислав" круто взяли бейдевинд, начали обходить голову турецкой эскадры.
Гуссейн-паша досадовал - его хитрость не удалась. Флоты сблизились. Грохот мощной канонады означал, что сражение сделалось общим. Командир турецкого авангарда перебегал от одного борта к другому. "Паруса, он повелел все паруса поднять, только бы догнать и обойти на ветру русские фрегаты". Турки усилили огонь, но вели его, как и прежде, беспорядочно. Канонада разгоралась. Два русских фрегата и "Павел" успели-таки отрезать два головных турецких фрегата и взяли их в двойной огонь. Полчаса спустя они вышли из боя и повернули на юг. С турецкого флагмана разгневанный Гуссейн-паша открыл огонь по ним, пытаясь вернуть в строй. Да где там, удирали под всеми парусами…
Громкое "ура" неслось с русских кораблей.
- Лево на борт, на румб норд-ост! - скомандовал Ушаков. Он вскинул трубу, указывая шкиперу на руле: - Держать на форштевень Гуссейн-паши! Поднять сигнал: "Выхожу из строя. Атакую флагмана!"
Звончее запели ванты, тугие паруса, казалось, вот-вот треснут… "Павел", резко накренившись на правый борт, вышел из строя. Все корабли авангарда перенесли огонь на турецкий флагман. Прицельный, безостановочный огонь с двух сторон Гуссейн-паша долго выдержать не мог. Вскоре у него были разбиты мачты, порваны паруса и такелаж, дважды вспыхивал пожар.
…В эти самые мгновения, когда "Святой Павел" выходил из строя, новоиспеченный капрал канониров Петр Родионов, как и все другие артиллеристы, принимал свое первое боевое крещение. В первый раз столкнувшись лицом к лицу с опасностью, грозившей отнять жизнь, они вели себя по-разному. Одни в первые минуты от страха застывали, будто разбитые параличом. Другие, противоборствуя страху, старались сбросить с себя оцепенение и показать, что им все нипочем.
Как-то получилось, что Петру некогда было бояться - подчиненные матросы смотрели на него с надеждой и ждали распоряжений. Действовал он спокойно и размеренно, как приучал его Ушаков. Он командовал людьми, расписанными на его орудиях, отвечал за их действия, старался с честью исполнить свой долг…
Палуба под ногами беспрерывно содрогалась и гудела, завеса серого дыма заволокла сплошь пролеты батарейного дека. Короткие слова команды срывались сами собой:
- Бань проворней! Заряд! Ядро! Прибивай! Товьсь!
Сквозь клубы дыма, быстро переходя от орудия к орудию, проверял наводку унтер-лейтенант Копытов. Его черное от пороховой копоти лицо сияло.
- Молодцы, братцы! Так целься! Турок корму нам показывает! - Он выждал мгновение-другое и прокричал: - Пали!
Правый борт "Святого Павла" скрылся в пороховом дыму… Сигнальщики Войновича зорко следили за действиями турок.
- Турецкий флагман ворочает оверштаг! - донеслось с салинга.
Сенявин подбежал к побледневшему Войновичу.
- Каково Ушаков задумал славно турок сбить! - восторженно воскликнул он.
Войнович не разделял восторга своего флаг-капитана, однако повеселел - турки, кажется, в самом деле терпели поражение.
Флагман Гуссейн-паши уваливался под ветер, показывая разрисованную золотом корму. "Святой Павел" словно дожидался этого момента. Мощный залп всей артиллерии правого борта обрушился на корабль. С кормы турецкого корабля во все стороны полетели расщепленные куски дерева… Турецкая эскадра, повинуясь старшему флагману, выходила из боя и отступала.
Бригадир обернулся. Далеко по корме маячили паруса кордебаталии и арьергарда Войновича. "Однако он не спешит догонять турок".
Утопив турецкую шебеку, "Святой Павел" вышел в голову авангарда. Турки, пользуясь преимуществом в скорости, проворно уходили.
Федор Федорович спустился на шкафут. Кругом валялись щепки от поврежденной фор-стеньги и бизани, болтались перебитые ванты у грот- и бизань-мачт. Паруса сияли десятками больших и малых дыр. Фальшборт пробит во многих местах… Ушаков, сняв шляпу, перекрестился: "Слава Богу, убитых на "Павле" нет". На верхнем деке построилась вся команда, кроме вахты. Почерневшие от копоти и пороха лица, замазанные и порванные робы, бинты и повязки. Командир остановился посредине.
- Братцы, - в хриплом голосе звучало торжество, - нынче здесь, на нашем море, первая генеральная баталия флота нашего над неприятелем победою увенчалась… Вам, господа офицеры, и всем служителям матросам, - Ушаков повернулся, глядя вдоль строя, - за отменную ревность и храбрость духа превеликая похвала и благодарность Отечества!
Командир крепко обнял и поцеловал унтер-лейтенанта Петра Копытова, главного "зачинщика" меткой стрельбы. Громогласное "ура" неслось на идущие в кильватере фрегаты и дружно подхватывалось их командами…
В это время эскадра соединилась с авангардом Ушакова. Войнович был вне себя от радости. Турецкая эскадра, вдвое превосходящая русских, отступила.
- Ай да бачушка, Федор Федорович, отменно турок угостил, дал капудан-паше порядочный ужин!
Слушая адмирала, Сенявин искренне жалел об одном: "Почему мне не везет? Привязан к трусливой флагманской юбке, а тот в стычку с неприятелем не вступает", - досадовал он.
Эскадра продолжала крейсировать в направлении Крыма и спустя два дня подошла к Тарханову-Куту.
Войнович вызвал Ушакова с рапортом. Уже на следующий день после боя Сенявин заметил перемену в настроении контр-адмирала: "Мыслимо ли одной авангардии Ушакова подобную викторию одержать? Выходит, что эскадра при сем лишь присутствовала?" - сказал Войнович Селивачеву в кают-компании. Очевидно, он размышлял не о том, что произошло во время боя и кто был истинным "виновником" разгрома турок. Нет, его беспокоило, как облечь себя в победные лавры. Войнович и прежде, когда они были в разных должностях, завидовал Ушакову, неприязненно относился к нему. Теперь это проявлялось все чаще. Прочитав рапорт Ушакова, он вдруг насупился:
- Прежде времени высокие награды столь многим офицерам ходатайствуете.
- Они того заслужили, Марко Иванович, - твердо сказал Ушаков. - Я сам восхищен храбростью и мужеством Шишмарева, Лаврова, Копытова и прочих штаб- и обер-офицеров, а равно всех нижних чинов, служителей.
Войнович захмыкал, что-то пробормотал и запальчиво воскликнул:
- Однако ж я сего не примечал!
Ошеломленный Ушаков, еле сдерживая негодование, ответил:
- Не ведаю причин вашего недоброжелательства, однако усматриваю в том забвение подвигов людей, под моим чином состоящих.