Едва Павел ступил на катер, с флагмана загремел пушечный салют, оркестр заиграл гимн.
Катер отвалил и направился к строю эскадры. На реях в праздничной форме стояли матросы, вдоль бортов с ружьями к ноге выстроились солдаты абордажных партий, на шканцах замерли в парадных мундирах офицеры.
Продолжал греметь пушечный салют, катер подошел к концевому кораблю.
- Ура-а-а! - закричали по команде матросы на корабле. И так перекатывался этот звонкий воинский клич от корабля к кораблю, пока катер с цесаревичем обходил строй эскадры…
Павел поморщился и попросил:
- Нельзя ли обойтись без этакого шума?
Сухотин развел руками:
- Сие положено по Морскому уставу и избежать возможно, лишь если загодя последует указание.
В это время катер поравнялся с "Виктором". Павлу нравилось действовать внезапно:
- Давайте посмотрим этот корабль.
- Держать к правому трапу! - скомандовал Сухотин унтер-офицеру на руле.
- Мы поднимемся с адмиралом, - сказал Павел Куракину, - а вы подождите нас.
Пока катер разворачивался, на нижнюю площадку парадного трапа быстро сбежали два дюжих красавца матроса - фалперных. Они ловко помогли Павлу взойти на трап.
На верхней площадке Павла рапортом встретил Федор Ушаков в парадной форме.
Павел меланхолично взмахнул перчаткой:
- Достаточно представлений, покажите нам корабль.
Они двинулись по правому борту к полубаку. Отдраенная с песком палуба блестела.
"Не все так худо, как я предполагал, - подумал Павел, - палуба выглядит нарядней, чем паркет в Эрмитаже. Однако вот и непорядок". Цесаревич ткнул тростью в свернутый и подвязанный к нижней рее мачты парус.
"Еще что?" - мелькнуло у Ушакова.
- Как же вы с таким старьем плаваете? - язвительно ухмыльнулся Павел, указывая на солидную, аккуратно пришитую заплату.
У Ушакова отлегло, он улыбнулся краешком губ:
- Сие, ваше величество, обыденно для корабля. Самые лучшие паруса, есть намного хуже.
- Почему так? - раздраженно спросил Павел.
- Шквалы и штормы свое дело вершат. Положено иметь два комплекта запасных, однако казна и одного не отпускает.
Наследник, нахмурившись, пошел дальше. Всюду виделся порядок, чистотой дышала палуба, все было пригнано и на месте…
У трапа Павел задержался, поманил Ушакова:
- А ты никак меня запрошлым годом на "Штандарте" из Петербурга в Раниенбаум доставлял?
- Ваше высочество, точно так! - Ни один мускул не шевельнулся на лице Ушакова. Павел хмыкнул.
- Пойдешь с нами на флагман. - Цесаревич проворно сбежал по трапу.
На "Исидоре" нижнюю площадку трапа устлали коврами. Опять же два матроса подхватили Павла. Вслед за наследником легко вспрыгнул Сухотин, а матросы принялись высаживать свиту. Дамы слегка повизгивали, но матросам было в привычку обращаться с женщинами без особых церемоний. Командир наказал главное - чтобы не замочить юбки, а что это за особы - они не ведали…
Оставив свиту на шканцах, в креслах у накрытых столов, Павел с командиром, Сухотиным и Ушаковым пошли по верхней палубе.
На "Исидоре" паруса зияли прорехами, в которые цесаревич просовывал свою трость. У вант фок-мачты он задержался. Она из вантин в месте разрыва была соединена сплеснем, но не аккуратно, торчали концы.
- Что за лохмотья? - ударил тростью по сплесню Павел. - И вообще такелаж слабо обтянут.
Они тронулись дальше, наследник все больше раздражался - и палуба плохо выдраена, и медяшка не блестит.
- А щи кислые у тебя есть? - вдруг повернулся он к Сухотину.
Адмирал глянул на командира. Тот от неожиданности обомлел и пролепетал:
- Полдюжин котлов сварены, ваше высочество.
- Тащи скорей, - обрадовался Павел и зашагал на шканцы.
За столом Ушаков оказался против цесаревича. Тот смачно чавкал, уплетал горячие щи и все пытал Сухотина:
- Не многовато ли матросов на эскадре?
Сухотин слегка поперхнулся.
- Некомплект, ваше высочество, более семисот человек…
Павел, продолжая есть, удивленно поднял брови.
- Из оных почти все в госпиталях, двадцать восемь, - Сухотин перекрестился, - померли. Надобно ить нам подмогу прислать, а женкам их да деткам ихним вспомоществование определить.
Павла всегда раздражали просьбы.
- Почему наши корабли не так стройны и красивы, как иностранные? - переведя разговор, спросил у Ушакова.
Ушаков подумал, чуть пожал плечами.
- Корабелы наши, ваше высочество, смекалисты и умельцы добрые. Однако все хитрости и пропорции корабельного строения своим умом доходят. Учить их надобно. Математике, физике…
- Ха, молодец Ушаков, - оживился цесаревич, - ты как и я мыслишь. Вас, офицеров, в корпусе обучали, а мастеров корабельных готовить - заботы не доходят. - Он вдруг замолчал. Через минуту-другую сказал: - Приеду в Петербург, возьму в оборот Адмиралтейств-коллегию, буду у матушки денег просить. Сподобить надо училища архитекторов корабельных.
- Достойно внимания вашего высочества, - степенно склонил голову Ушаков, - державе нашей флот потребен великий, а корабли добротные, не токмо парадов для…
В беседу вдруг вмешалась Мария Федоровна. Кокетливо глядя на Ушакова, улыбаясь, переменила тему разговора:
- Как же вы, моряки, так долго без семейной жизни оборачиваетесь?
- А так вот, ваше высочество, по привычке. У моряка дом - его корабль, - тихо, чуть покраснев, ответил Ушаков, а Сухотин добавил:
- А на бережку-то матрос в гостях, - он кивнул головой в сторону набережной, где толпилось много народа, пестрели нарядные платья итальянок, - и плох служитель, который по нерасторопности свое упустит…
Сидевшие за столом расхохотались…
Павел со свитой вскоре сошел с корабля и отправился вояжировать дальше - в Париж, Бельгию, Германию…
Эскадра Сухотина, закончив свои дела, через два месяца вернулась в Кронштадт. С тех пор Ушаков ни разу не встречался с Павлом. Но тот, став императором, видимо, не забыл памятной встречи и знал, кому можно доверять важную кампанию…
К южным рубежам
Вернувшись в Кронштадт, Дмитрий заскучал. На берегу все казалось пресным и приевшимся. Неухоженные грязные улицы, трактиры и кабаки с сомнительными женщинами навевали невеселые мысли. Безотчетно звали и вновь манили морские дали. Да, походные будни со шквалами и туманами, штормами и ураганным ветром, с постоянным риском по воле случая одному или с товарищами оказаться за бортом в неистово бушующей стихии теперь его нисколько не отвращали. Наоборот, в нем росло присущее истинным мореходам влечение к новым испытаниям, схваткам в море. Впервые он ощутил в себе эти новые чувства после плавания к Нордкапу, а теперь они заполонили все его существо. Чем грозней были натиски океана, тем больше хотелось поспорить с ним и выйти победителем.
В Кронштадте между тем готовилась эскадра в Средиземное море, и Дмитрий с радостью принял предложение отправиться туда на линейном корабле "Америка". Эскадра должна была следовать для охраны Ионических островов от все усиливающихся натисков турецких кораблей. Не забылись еще лиссабонские встречи, а вдруг…
Вскоре в Кронштадт наведался Алексей Наумович. К назначению племянника он отнесся несколько прохладно. Видимо, думал иначе. Когда они остались в каюте командира "Америки" вдвоем, Сенявин-старший подвел Дмитрия к карте, висевшей на переборке.
- Нынче для России обретает первостепенный смысл акватория черноморская, - начал он не спеша. Десяток с лишним лет создатель Азовского флота адмирал Сенявин отыскивал древние славянские корни в этих краях. - Еще во времена Святослава в Крыму возникло русское княжество Тмутаракань под властью Киевской Руси. Черное море в ту пору называлось Русским. Потом эти благодатные земли на пять веков заволокло чужеземной тучей. Однако пришел срок и для Золотой орды. Она рухнула, и на смену ей в Крым ринулись турецкие янычары. Великий Петр возвратил эти русские земли…
Над головой, по палубе, раздавался топот пробегавших матросов, пробили третьи склянки после подъема флага. Дядя продолжал рассказ:
- Накануне Чесмы, турок-то настропалили англичане с французами на войну с Россией, нам с адмиралом Григорием Андреевичем Спиридовым Адмиралтейств-коллегия препоручила корабли для Азовского флота сооружать. Спиридов потом водил эскадры в Архипелаг, турок сжег при Чесме, а мне выпало в Таганроге флот создавать. - Дядя помолчал. - Тесно ему там. Года четыре назад генерал-поручик Суворов присмотрел бухту прелестную, Ахтиарскую, на крымских берегах. Турок на берега те не допустил умело. Ныне крымские ханы распри устраивают, смуту в Новороссии сеют, возмущают татар. Князь светлейший Потемкин порядок там правит.
В открытую балконную дверь доносились крики чаек. Адмирал, тяжело ступая, подошел к Дмитрию.
- Теперь сам, братец, поразмысли, где ты будешь Отечеству надобен. Однако помни, что служба в тех краях нелегкая, не в пример здешней, под боком у Петербурга.
Как это бывает нередко на военной службе, все неожиданно переменилось и Дмитрию представился случай сделать выбор. Прибывший для смотра эскадры вице-президент Адмиралтейств-коллегии генерал Иван Чернышев приказал выделить для скорой отправки на Азовский флот пятнадцать самых расторопных мичманов. Прошел слушок, что служба там не сахар, все неустроено, нередко лихорадка, другие болезни косят людей, но Сенявин попросился одним из первых.
На следующий день Дмитрий навестил дядю.
Узнав новости, Алексей Наумович обрадовался, а Дмитрий сказал:
- По мне служба Отечеству в любом месте почетна, дядюшка. Не место человека, а человек красит оное.
Приятно удивленный, Сенявин-старший растрогался.
- Вот это по-сенявински! Зрелого мужа речи приятно слушать. - Он обнял Дмитрия, поцеловал. - Ступай же с Богом. Там служат добрые офицеры, и ты свою тропку прокладывай. Недалече время, флот Азовский образуется в Черноморский… По целине-то хаживать - не то что по проспекту. Синяки да шишки. Ан за битого двух небитых дают.
Во флотском экипаже Дмитрий неожиданно встретил прежних сослуживцев. На правом фланге строя матросов, отъезжающих с ним на Азовское море, стоял Тимофей Чиликин. Когда Сенявин принял рапорт квартирмейстера - так в те времена звался корабельный унтер-офицер по хозяйственной части - и подошел к Чиликину, голубые глаза того улыбались. Он тоже признал расторопного гардемарина с "Преславы".
- Здоров, братец, вновь служба свела нас, - добродушно сказал Сенявин.
- Здравия желаю, вашбродь! - блаженно улыбаясь, выпалил Чиликин, скосив сияющие глаза на соседей. - Безмерно рады мы встретиться с вами!
- Будет, будет, - слегка покраснев, ответил Сенявин.
Опросив матросов, он приказал распустить их, поманил пальцем Чиликина и спросил:
- А где же приятель твой закадычный, Петруха?
Чиликин, взгрустнув, ответил:
- Второй год, вашбродь, как разлучили. Он нынче кампанию плавает на фрегате "Проворном".- Чиликин вздохнул и, будто оправдываясь, закончил: - Мы-то с ним с одних мест, калужские…
- Вот как! - вскинулся удивленно Дмитрий. - Из каких же мест?
- С-под Боровска, вашбродь, моя деревенька Кутепово, а Петруха из соседней, Куровской. У баринов Радищевых мы состояли. Оттель с Петрухой и в рекруты нас враз отдали…
- Погоди, погоди, - теперь пришла очередь удивляться Сенявину, - так ведь это наш сосед по землям. Николай Афанасьевич Радищев. Стало быть, мы с тобой земляки?! - Сенявин удивленно повертел головой. - Видать, судьба свела нас не случаем…
Отпустив Чиликина, он в задумчивости вышел из казармы, и тут на него чуть не налетел мичман Лызлов.
- Вот так встреча! - воскликнул он, обнимая Сенявина.
Оказалось, что Лызлов тоже назначен на Азовскую флотилию, и это произошло очень кстати.
- Понимаешь, - пояснил Сенявин, - я матушку почитай лет семь-восемь не видывал. Надобно ее проведать. Сказывают, там неурядицы.
Лызлов непонимающе посмотрел на друга:
- Я-то чем могу тебе помочь?
- Мне команда матросов поручена, так я тебя прошу присмотреть за ними, а я заскочу на денек-другой к матушке, а затем нагоню вас.
Лызлов согласился, и Дмитрий на следующий день отправился в отчие места.
…Последнюю ночь в пути он бодрствовал. Светлые зори сменяли друг друга, не расставаясь, ночью было видно как днем. Вдоль дороги высились безмолвные сосны. Из лесной, чащи тянуло прохладой, позабытыми запахами смолы и хвои.
В Боровск приехали с первыми петухами. Торцовая с выбоинами мостовая в центре сменилась песчаной колеей. Околица Боровска незаметно, огородами, сливалась с комлевскими пустырями.
В доме еще все спали, и поэтому спросонья никто ничего сразу не разобрал, а когда полуодетая Мария Васильевна узнала сына, припала к нему и заплакала. Одним из первых появился комлевский священник отец Козьма. Увидев своего выученика, прослезился. Допоздна просидели они за накрытым столом, делясь новостями.
Дмитрий наотрез отказался спать в отдельной комнате. Устроился прямо на полу, недалеко от матери. Ночью всматривалась она в родные черты, изредка вытирая слезы. Не тревожила сына своей печалью. Последние два года приезжал в Комлево муж и, не таясь, добрую половину времени проводил в соседней деревне у молодухи Маруськи Беседновой, дочери отставного прапорщика. Да разве утаишь шило в мешке. Накануне отъезда, вечером, мать пригласила гостей. Когда изрядно выпили, отец Козьма подмигнул Дмитрию, и они вышли в сад.
- Слышь-ка, Дмитрий Николаевич, ты матушку-то приголубь да утешь. Супруг-то ейный, стало Николай Федорович, греховодил в Комлеве с одной девицей. Так она извелась. Токмо ты ей вида не подавай, так-то лучше…
Теперь только понял Сенявин затаенную грусть, которая появилась в глазах матери.
Едва они вернулись, Мария Васильевна повеселела. Она как раз рассказывала гостям, что верит в добрые приметы.
- Приметила я, мой Митенька, - продолжала она прерванный разговор, - почивает, закинув руки за голову. Сей знак добрый, и, сказывают люди, тому человеку в больших чинах предстоит хаживать. - И мать припала к сыну.
Сидевшие за столом оживились, заулыбались, а Дмитрий, обняв мать, засмеялся:
- Чему, матушка, быть, тому не миновать. Токмо приметам моряку не с руки судьбу свою вверять.
Он усмехнулся и вспомнил, сколько раз пришлось выслушивать от умудренных опытом, не робкого десятка моряков о разных приметах. Искренне верили они в них и свято соблюдали. У него это не привилось. Видимо; такой уж он бесшабашный, но до сих пор старался делать все просто, и все у него получается.
Выехал Сенявин рано, солнце еще не взошло, и к полудню был далеко от Комлева. В первых числах июля под самым Таганрогом нагнал Лызлова и свою команду.
Палящие лучи солнца падали почти отвесно. Трава на вершине холма пожелтела. К полудню небольшой обоз въехал на высокий холм. Отроги холма спускались на полторы-две версты к югу, постепенно раздваивались, расходились в обе стороны огромными серпами, образуя большой залив.
В зеркальной глади бухты отражались корпуса и рангоут стоявших на рейде, видимо, мелкосидящих судов. Это можно было сразу определить по их относительно приземистым бортам и невысоким мачтам.
В одноэтажном здании конторы начальника порта полусонный, утомленный нестерпимой жарой и обедом прапорщик принял документы на команду. Тут же вызвал усатого унтер-офицера, который забрал матросов и отвел в стоявшие во дворе казармы экипажа.
- Флот, - пояснил он, - с флагманом, их превосходительством Тимофеем Гаврилычем Козляниновым в Керчи. Там вас и определят. Через день-другой туда будет оказия, и вы отправитесь. - Прапорщик показал в открытое окно на большие мазанки неподалеку. - Офицеры в них проживают, столуются в экипаже с матросами. А пока суд да дело, окунитесь в море. Небось впервой здесь?
Через час, даже не позавтракав, друзья гонялись вперегонки нагишом по песчаной косе, плескались в теплой, будто парное молоко, воде и, плюхнувшись на горячий песок, дремали после утомительной дороги. Последствия они почувствовали, когда легли на соломенные тюфяки - спина, ягодицы, ноги воспалились до волдырей, и они в сердцах вспоминали прапорщика.
На третий день задул восточный ветер, и двухмачтовый галиот с прибывшими отплыл в Керчь. Сенявин приглядывался к начальнику галиота, посматривал на паруса, слушал его команды. На таком судне он был впервые. Довольно крутые волны, не то что на Балтике, били в корму, норовили сбить с курса, и двое рулевых матросов с трудом удерживали громадный румпель.
- Море здесь мелкое, - делился с ними лейтенант, - меляки да косы вокруг. Волны круты и коварны. Неровен час шторм разыграется так, что днищем можно и дна коснуться. Потому тут все суда плоскодонные.
Высунувшись из каюты, Лызлов поманил Дмитрия. В углу на рундуке примостился поручик, который прискакал на пристань, весь в пыли, перед самым отходом галиота. Лызлов познакомил их. Оказалось, это курьер от самого Потемкина, послан к начальнику эскадры. Поручик интересовался петербургскими новостями, вздыхая, вспоминал привольное житье в столице.
- А здесь, господа, не разбежишься. Правда, мне-то грех жаловаться. Со светлейшим князем не соскучишься, а в полевых войсках тягостно. Особливо в Крыму.
- Что так? - спросил Лызлов.
- Смута в Крыму уже который год не прекращается, - начал поручик, - тому причин немало. Когда Шагин-Гирей утвердился в Бахчисарае, - рассказывал он, - турки продолжали домогательства. Порта тайно возбудила против него крымских татар, посылала своих эмиссаров в Закубанье, к горцам и ногайцам. Тогда-то в Таврию послали с войсками генерал-поручика Суворова, но строго наказали - порядок наводи, а войны не начинай. Суворов все сладил, к тому же и турецкий флот по-мирному из Ахтиарской бухты изгнал.
- Каким же образом? - прервал недоуменно Сенявин и переглянулся с Лызловым.