- Вот изволите видеть, баронесса, прислал мне Родион Кошелев книгу, переведённую Лабзиным: "Облако над святилищем, или Нечто такое, о чём гордая философия и грезить не смеет". Название длинно и темно, да и содержание такое же. Право, я два раза принимался читать, но через десять страниц забываю, о чём идёт речь. А расхваливают книгу наперехлест!.. Мне Стурдза говорила, что вы весьма сведущи в тонких вопросах. Так не могли бы растолковать мне, в чём тут смысл?
Баронесса с почтительной миной слушала императора. Худое, бледное лицо и морщинистые руки выдавали её возраст, но глаза Крюднер светились энергией и напором.
- Книга мне известна, но боюсь, пришёл час ваших занятий...
- Прошу вас не беспокоиться!
- Немало людей, ваше величество, пытается понять истину христианства, следуя узким путём формальности, то чувственно-обрядовой, чем отличается греческая церковь, то схоластически-рассудочной, как это мы видим у католиков. Но важно не внешнее, а внутреннее постижение...
Крюднер ещё долго и многословно толковала ему премудрости мистического понимания христианства, потом они вместе читали Библию и молились рядом. Следующий вечер был проведён так же, а по приезде во вторично освобождённый от Наполеона Париж государь пригласил баронессу поселиться рядом с Елисейским дворцом, где король отвёл ему резиденцию.
Спустя месяц Александр Павлович стал незаметно охладевать к Крюднер, впрочем, не сомневаясь в тонкости её ума и искренности веры. Но долгие часы чтений и разговоров никак не могли принести покой его душе, будто он пытался утолить жажду из пустого сосуда. Гордым победителем, но со смутой в душе вернулся государь в Петербург в декабре 1815 года.
Глава 3
ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЁШЬ
После рокового раскрытия тайны в кабинете князя Грузинского Андрей не мог оставаться в Лыскове. Старик Дебше умер на руках у своего ученика, и сие горестное событие также побуждало к перемене его положения. Князь предлагал передать ему полностью заведование больницей, мать уговаривала не оставлять её хотя бы год-другой, но разве могли понять они, как болело сердце, как кружилась голова при виде тонкой фигуры княжны, при звуке её голоса, при взгляде на скамейку, где недавно ещё сидели рядом, на качели, на которых любила она качаться, смеясь так весело, так звонко.
Он знал, что время лечит все, понимал умом, что, наверное, когда-нибудь сможет спокойно увидеть Анну, но сейчас-то что было делать?.. Князь позвал его к себе и предложил отправить в Москву учиться.
- Благодарю, но мне никакие науки на ум не пойдут... - мрачно ответил Андрей.
- Ну и дурак! Чем жить-то будешь? На Макарьевской ярмарке купцам зубы рвать?
- Да!
Повернулся и ушёл, слыша за спиной оклик князя, но не обернувшись. Он не желал видеть никого, кто бы знал его ранее, кто мог бы заговорить о Лыскове, о князе и княжне. С небольшой котомкой Андрей отправился именно на ярмарку, раскинувшуюся всего в пяти вёрстах от села.
Неожиданно дела там у него пошли весьма успешно. Подменив сильно захмелевшего московского лекаря, Андрей в первый же день облегчил страдания нескольких купчин: одному пустил кровь, другому выписал хины, третьему прочистил уши, четвёртому вправил вывих... и побежал слух о молодом, но умелом лекаре. Платили довольно, и Андрей со страстью погрузился в обретённую практику. Проплывавший мимо по Волге князь Кочубей искал врача для заболевшей дочери и позвал по совету ярмарочных старшин именно Медведева. Маленькая девочка испортила себе желудок неумеренным потреблением ягод, что поправить было делом нехитрым. Князь, подпавший невольно под обаяние юноши, предложил отправиться вместе по Волге и далее в Крым, обещал своё покровительство и помощь, но Андрей, не задумываясь, отказался.
Он не мог оставаться рядом с ней, но быть далеко от неё также не мог!
Пришла глухая осень. Ярмарка закрылась. Князь с княжною переехали в Москву, и Андрей вернулся домой. Целыми днями он то валялся на полатях, то бродил по поредевшим лесам, приминая лаптями пружинящий слой золотой листвы.
Он позволил себе думать об Ане, и оказалось, что воспоминания стали не так жгучи, как ранее, но на душе было тягостно. Судьба дунула легонько, не осталось и следа от детских мечтаний. Он не знал тогда, что оружие Провидения милосердие и разит настолько же, насколько лечит.
"За что столь жестоко наказан?" - терзался Андрей. И пришло мгновенное открытие: так не случайно же судьба послала ему единственную и пламенную любовь к женщине, которая никогда не сможет с ним соединиться. Тем самым яснее ясного указывалось: твой удел не житейский, твой жребий не от мира сего. Искать следовало в мире ином!..
Не замечая дороги, он брёл через берёзовую рощу, через опустевшие поля, вдоль лениво текущей речки... Сообразив, что ушёл слишком далеко, повернул назад, и та же речка с тёмным омутом под ивами и редкими кувшинками в тихих заводях, те же поля с остьями убранных хлебов, та же роща, в которой стало по-осеннему светло и печально, а он сам стал другим... Совсем друг и м! Будто поднялся на какую-то необыкновенную высоту, с которой иначе виделись житейские радости и горести.
Следовало переменить своё положение немедленно и решительно, но как именно, он не то чтобы не знал, а не был уверен... Поступить в Московский университет - и жить с ней в одном городе? - Нет, невозможно!.. Пойти в солдаты? Рекрутский набор ещё не закончился, но - самому идти под многолетнюю солдатскую лямку? Подчиняться Андрей готов был лишь судьбе...
А тянуло даже в опустевший княжеский дом. Как-то ночью он бродил вокруг, стараясь не сойти с песчаной дорожки в грязь, и вдруг приметил в нижнем этаже свет, услышал странные голоса. Можно было пройти мимо, не сторож, но, не раздумывая, быстрыми прыжками он подобрался к окну и увидел монахов, на коленях читающих молитвы. То были одни из многих странствующих по Руси иноков, которым по распоряжению князя давали приют и еду. Почему-то Андрей не ушёл.
Стоял и смотрел, с ним заговорили. Слово за слово, он вошёл в комнатку под низкими сводами, опустился рядом на колени на твёрдый пол перед слабым огоньком лампады, и сами собой полились из его уст слова, обращённые к Господу, с мольбой об утешении и успокоении, о снятии гнёта с души и тягостного томления с сердца. Андрей забыл, где он и кто рядом, он шептал свои прошения в великом отчаянии, ибо мысли и о пьяном разгуле, и о глубоком омуте не раз приходили на ум. Но тут будто из самой глубины его воззвал о спасении тот чистый и невинный ребёнок, которым так недавно был он.
Наутро монахи ушли. Даже имён их Андрей не узнал, но та ночная молитва глубоко запала в душу. Мог бы он стать монахом? Наверное...
А надо было жить. Надо было обеспечивать мать и сестёр, заработать денег себе на сапоги и новую поддёвку, на починку прохудившейся крыши, и пришлось вернуться к лекарским занятиям. В соседнем Арзамасе он скоро набрал изрядную практику. Все знали, что диплома у него нет, но лечит правильно. Как-то барыня Ольга Васильевна Стригалева попросила его посмотреть прихворнувшую городскую блаженную Елену Афанасьевну. Почему-то Ольга Васильевна особенно привечала княжеского лекарёнка, беседовала о книгах, читанных Андреем в княжеской библиотеке, рассказывала о себе, об арзамасской жизни, изнанки которой Андрей знать не мог. Юношу привлекали в барыне сердечная доброта, без малейшей примеси высокомерия, к чему он был крайне чувствителен, и неясная тяга к новому.
Стригалева подвезла Андрея до домика блаженной на окраине города. Вошли вместе. Андрей увидел сидящую в углу под образами старуху с удивительно чистыми голубыми глазами, смотревшими как бы и на вошедших и поверх них.
- Здравствуй, матушка, - ласково заговорила старуха. - Это кто с тобой?
- Это, Еленушка, доктор молодой. Полечит тебя.
- Хорош паренёк, да одёжу нужно подлиннее... до самых-до пяток!
От лекарств старуха отказалась, и Андрей вышел несколько обескураженный.
- Ольга Васильевна, что она сказала про мою одежду? Я не понял, - обратился он к барыне.
- Андрей, я сама над этим думаю, - отвечала Стригалева. - У Еленушки всякое слово неспроста.
Андрею казалось, что ему просто везёт на счастливые встречи и добрых людей. Ольга Васильевна взялась опекать его без определённой цели, утоляя своё неизрасходованное материнское чувство и наставляя на духовный путь. Андрей не подозревал, что богатая арзамасская помещица находится в тайном постриге.
В долгих беседах с ней, в чтении даваемых ею духовных и святоотеческих книг, о которых он ранее и не знал, открывались ему неведомые ранее понятия. Утверждение в том, что всё истинное и важное в жизни исходит от Бога и ведёт к Богу, всё же остальное суета сует, пришло к нему вдруг, и разом исчезли все мучительные сомнения.
Деятельный характер Андрея не позволял просто тихо радоваться обретённому сокровищу веры, требовалось теперь же, немедленно начать жить по новому укладу, к которому всё подводило его. Он решил пойти в монахи.
Дело оказалось очень и очень непростым. Начать с того, что нельзя было уйти из Лыскова - Медведев не имел вида на жительство, а в уездной канцелярии выяснилось, что он даже не записан в последнюю ревизию. Не было бумаг, подтверждающих существование на белом свете Андрея Гавриловича Медведева. Ко всему, вольная его назывного отца оставалась в конторе князя, и пропади она, Андрей оказывался крепостным.
Приехавший по весне князь (Анну он оставил в Москве под присмотром многочисленных тётушек) над Андреем посмеялся. Он будто обрадовался возможности подчинить своей воле непокорного юношу, отказывавшегося признавать себя его сыном, а его - отцом. Князь хотел только добра, но так, как он это понимал. Он манил Петербургским или Казанским университетом, обещал твёрдое годичное содержание, а в дальнейшем полную помощь в обустройстве.
- Мне всё это не нужно! - твердил Андрей.
- Скуфья тебе нужна? Квас с капустой? - разъярился князь. - Мало ли я тебе сделал добра, почему не хочешь послушать меня?
- За добро спасибо, ваша светлость, но того, что вы сделали, простить не могу. И не смогу никогда!
- Так знай, что вольная твоя сгорела! В солдаты отдам завтра же! Завтра же! Негодяй!
Глава 4
АРХИЕРЕЙ
1816 год начался для архимандрита Филарета печально. Отец давно болел, ослабла надежда на то, что скоро может подняться, но Филарет в частых молитвах просил и просил Господа о даровании здравия протоиерею Михаилу. Вдруг как-то в полуночную свою молитву он, сам не ожидая, произнёс после прошения о здравии: "...но да будет воля Твоя, Господи!" И нечто неясное и в то же время вполне определённое посетило душу его и приуготовило к принятию скорбной вести.
Брату Никите он написал: "...Нельзя быть без печали, но предаваться ей не должно. Бог есть Отец всех, имеет ли кто или не имеет отца на земле. У Него все живы. Чего недостаёт тому для утешения, кто имеет Отцом Бога? Надо только, чтобы мы старались быть истинными Его детьми, чрез веру в Него и чрез исполнение заповедей Его. Вот неисчерпаемый источник утешений".
И всё же ныло у самого сердце от невосполнимости утраты, от невозможности посоветоваться и услышать отцовское внушение, хотя бы и не был с ним согласен, повиниться перед отцом, ибо все сыновья только после рокового мига сознают, в чём и когда остались виноваты перед родителями.
В письмах он утешал мать, сам черпая утешение в уповании на волю Божию, в вере в неминуемое свидание в мире ином, когда вновь позовёт его батюшка: "Голубь мой ласковый, иди ко мне!"
Испытание было послано Филарету будто для того, чтобы укрепить его перед важным рубежом. Он с головой ушёл в дела академии, подготовку издания своего учебного курса церковной истории, по поручению государя руководил работами по переводу Священного Писания на русский язык.
Князь Александр Николаевич, у которого уже не было секретов от отца Филарета, ему первому открыл в феврале 1816 года волю императора, пожелавшего доставить и россиянам способ читать слово Божие на природном своём языке. Это было то самое, чего страстно желал сам Филарет, и неудивительно, что в созданном высшем переводном комитете он играл ведущую роль.
По его предложению начали дело с перевода Евангелий. Филарет еженедельно докладывал в комитете о ходе работ, защищал исправления от придирок архиепископа Серафима Глаголевского и архиепископа Михаила Десницкого, от замечаний Лабзина и нового голицынского работника Попова. Он же наблюдал за печатанием, вычитывая вечерами гранки и корректурные листы. Работали несколько человек. Евангелие от Марка переводил ректор Санкт-Петербургской духовной семинарии архимандрит Поликарп Гайтанников; Евангелие от Матфея - отец Герасим Павский; Евангелие от Луки - архимандрит Моисей, ректор киевской семинарии.
Сам Дроздов взялся за перевод Евангелия от Иоанна, видевшегося ему особенно важным и трудным для передачи на русском. Любимый ученик Господа апостол Иоанн не просто дополнял фактами уже имевшиеся описания жизни Спасителя, но и освещал искупительное значение Его миссии на земле. Передать сие требовалось с древнегреческого новым слогом русского языка, однако не столь легковесно, как сочинения новейших литераторов Батюшкова или Карамзина.
Теперь новый источник радости возник для Филарета. Во время богослужения он смотрел на молящихся с предвкушением того счастия, которое они обретут в чтении Божьего Слова. При поездках по городу он оглядывал спешащую деловую петербургскую толпу, думая всё о том же, как вдруг приблизится к ним Слово и просветит души и сердца их. Приходила подчас мысль, что, быть может, это и есть то главное дело, для совершения коего он и появился на свет. Мысль сия придавала новые силы и воодушевляла безмерно.
Немало времени отнимали, правда, консисторские заботы, текучка епархиальной жизни с неизбежными разводами и сомнительными браками мирян, перемещениями, спорами и провинностями священнослужителей. Филарет работал, не поднимая головы.
- Гляжу я на тебя и удивляюсь, - признался как-то его друг, архимандрит Иннокентий Смирнов. - Когда у тебя времени достай писать проповеди?
- Майские ночи короткие, - улыбнулся Филарет. - Ты, брат, не мог бы меня одолжить деньгами?
- Неужто недостаёт? - поразился Иннокентий. - Куда ж ты их деваешь?
- Матери посылаю, сёстрам, племянникам в Москву, - нехотя объяснил Филарет. - Иной раз в академии нужда какая откроется... Так по мелочам всё жалованье и утечёт. А тут прачкам надо платить и переписчикам... Так дашь?
- Тебе и архиерейского жалованья хватать не будет, - сказал Иннокентий, доставая кошелёк.
Слово было сказано. А на следующий день архимандрит Филарет посетил митрополита Амвросия вместе с другими наставниками академии. Только что в соборе был отслужен благодарственный молебен по случаю окончания второго курса и работники на ниве духовного просвещения ожидали архипастырского благословения на отдых. Настроение у всех было приподнятое, и никто, кроме Филарета, не обратил внимания на некоторую стеснённость владыки.
Побеседовав с профессорами, Амвросий отпустил их, а Филарета оставил.
- Посмотри, что я пишу! - кивнул владыка на стол.
Филарет подошёл и опустил глаза на большой лист бумаги.
То было представление о доставлении архимандрита Филарета Дроздова во епископы.
Он предполагал такое, но не так скоро и не таким образом; Митрополит смотрел на него с ожиданием.
- Ваше высокопреосвященство, если вы хотите иметь меня орудием своих действий, если я вам угоден, да будет воля ваша. Если же хотите наградить меня епископством, то это не награда, а подвиг. Наградами же я почтён превыше моих заслуг.
- Ну, уж это не твоё дело, - отрезал митрополит. - Можно было бы и подождать, кабы не тяготы мои... Тебе первому говорю: скоро подам государю прошение об увольнении на покой. Молчи!.. Слышал небось, как пересуживали мою промашку? Я ведь взял горностай, бывший на погребальном покрове императорской дочери, дабы не испортился он в сундуках. Государю донесли, что, дескать, митрополит на старости лет роскошествует, отделал облачение царским горностаем... И всего-то раз на Крещение вышел с ним, а поди ж ты... С князем я объяснился, да чувствую, неугоден стал. Придёт на моё место Михаил или Серафим, полагаю, что первый всё же, так вот и хочу укрепить твоё положение. Михаил из московских, да кто знает...
Большие дела скоро не делаются. Спустя более года, 5 августа 1817 года в Троицком соборе лавры проходила хиротония архимандрита Филарета во епископа ревельского. Участвовали в ней митрополит Амвросий, архиепископ черниговский Михаил и архиепископ тверской Серафим. Посмотреть на редкую церемонию собралось немало жителей Петербурга, однако царских особ не было.
Согласно церковному уставу, посвящение во епископа происходит по совершении Трисвятой песни. Протодиакон и протоиерей взяли Филарета под руки и подвели к царским вратам. За распахнутыми вратами к нему протянули руки владыка Амвросий и владыка Серафим.
Князь Голицын, при всём скептическом отношении к обрядовой стороне православия, всё же испытывал сильное волнение. Он мог находиться в алтаре, но предпочёл встать справа от амвона, чтобы давать пояснения знакомым. Впрочем, великолепие архиерейской службы и пение придворной капеллы захватили внимание всех без исключения.
Войдя в алтарь, Филарет опустился перед святым престолом на оба колена. На склонённую главу его возложили святое Евангелие, как повелось от времён апостольских. Трепетная тишина возникла в огромном храме. Слова читаемой над Филаретом двумя архиереями молитвы доносились до первых рядов молящихся. Со снятием Евангелия совершилось окончательное посвящение. При громком и радостном пении "Аксиос!" на епископа Филарета был надет саккос и возложено отличительное архиерейское облачение - омофор, на грудь повешена панагия.
- Всех священнических одежд семь, - пояснял князь быстрым шёпотом, - по числу семи действий Духа Святаго: стихарь, епитрахиль, пояс, нарукавницы, набедренник, фелонь, или саккос, и, наконец, омофор. Каждая одежда имеет особенное значение...
В этот миг епископ Филарет показался на Великом входе, и князь предпочёл прерваться. Ему одному было известно некоторое сомнение, которое испытал государь при утверждении кандидата на ревельскую епархию, и он гордился тем, что убедил императора. Впрочем, больших усилий не понадобилось. Александр Павлович оставался почитателем филаретовского красноречия, и Елизавета Алексеевна без похвалы не отзывалась о Дроздове. Мнение вдовствующей императрицы во внимание не принималось.
В службе наступил волнующий миг причащения, и большинство молящихся потянулось к новопоставленному архиерею. Голицын смотрел на Филарета и пытался прочитать его чувства за невозмутимым выражением лица. Рад ли он? Догадывается ли, какое место отводится ему в подготовляемом перевороте в деле духовного образования?.. Князя подчас обескураживала вечная невозмутимость Дроздова, сдержанность к дурным и хорошим новостям, но этому человеку он доверял полностью и безусловно полагался на его мнения. Пока он викарий санкт-петербургской епархии, а там будет видно.