Молодой человек вышел в некотором головокружении. Он сел в поджидавшую карету, но при подъезде к Триумфальным воротам выскочил и пошёл пешком. Что-то новое, большое, доброе, тёплое распирало его изнутри. Он не чувствовал, идёт ли он или плывёт над землёю, пока чей-то окрик не остановил его на краю Патриарших прудов.
"Да что же это со мною?" - недоумевал Николай. Прожитые двадцать лет, казалось, принесли опыт и знания, и вдруг оказывалось, что все годы были лишь предвестием новой, подлинной жизни, которая открылась в покоях московского митрополита... И вмиг вспомнилось слышанное давным-давно от матери и няньки о радости вечной жизни и пустоте мира сего, и посеянное зерно веры зашевелилось, давая робкий росток.
Дома на Молчановке, в тихом бело-жёлтом двухэтажном особняке, его нетерпеливо ждали. В гостиной ярко горели свечи. Слепая тётка Авдотья Николаевна только подняла голову, а брат Андрей и сестра Прасковья так и бросились к нему навстречу. Он любил их, ценил их доброту и снисхождение к себе, но лишь сейчас осознал, как был глуп, когда улыбался над их наивно простой верой. Да ведь только так и можно верить. Только так!
До полуночи Николай рассказывал о беседе с митрополитом, припоминая все слова владыки, его интонацию, его молчание, а родные радовались возвращению блудного сына.
Бумаги, бумаги... Кипы больших и малых бумаг, желтоватых и голубоватых, грубо-плотных и тонких, с водяными знаками, исписанные то чётким писарским почерком с редкими замысловатыми росчерками, то скорописью дворянских знакомых, то корявой рукою сельского грамотея. В них официальные извещения и повеления, новости о лицах государственных и частных, донесения консистории, послания от генерал-губернатора, оправдания и прошения духовенства. И на всё требовалось его внимание и время.
- От князя Дмитрия Владимировича Голицына об удалении священника Волоколамской округи села Новлянского Ивана Павлова, - докладывал секретарь.
- За что? - Владыка сидел в кресле, прикрыв глаза. В сложенных на коленях руках чётки. Обмороженные от постоянных благословений зимою руки болели, поэтому владыка и дома носил нитяные перчатки.
- За внушение крестьянам той же округи сельца Штонок и деревни Новиковой неповиновения помещику их, генерал-майору Рахманову.
- Пиши. "На основании узаконения о священно- и церковнослужителях, замешивающихся в делах о непослушании крестьян, священника Новлянскаго от исправления при сем месте должности немедленно удалить до решения дела... с предоставлением половины доходов ему на пропитание, а другой - исправляющему его должность... для чего и назначить из ближайших священников благонадежнейшаго. Засим вызвать Новлянского в консисторию, допросить и, что покажет, представить, а его между тем содержать под надзором и в испытании его образа мыслей и поведения в Сретенском монастыре впредь до предписания. О сём его сиятельство от меня уведомить".
- Определение из консистории: "Отослать диакона Рузской округи села Алексина Василия Иванова за невоздержанную его жизнь в Можайский Лужецкий монастырь на полгода в чёрную работу".
- Помню его. Глас хороший... Покаялся он?
- Да.
- Пиши. "Решение справедливо. Однако из снисхождения, в уважение непринужденнаго признания, два месяца убавить. На пропитание во время подначальства давать половину дохода.
- Определение из консистории: "Оштрафовать священника Подольскаго уезда села Салькова Благовещенской церкви Василия Михайлова положением ста поклонов в Чудовом монастыре за ссору в церкви с пономарём означенной церкви Петром Андреевым, а сего пономаря за ту же ссору, буйство и нетрезвую жизнь отослать в Екатерининскую пустынь на два месяца на монастырские труды".
- Кто донёс о сём?
- Ктитор. Ругались-то они почём зря во время службы.
- У Михайлова, видно, рука в консистории есть... Пиши. "И священник немало виноват, что в церкви бранил пономаря неприлично и по гневу, без особенной нужды оставил службу... а при том и о поступке пономаря не донёс своему начальству. Посему послать и его в монастырь для исправления и наставления в благочинном и благоговейном поведении... на две недели".
- Прошение священника села Апраксина Иоанна Алексеева о дозволении получить имение брата его, пономаря Калязинского уезда, села Леонтьевского, после коего осталась одна только жена.
- Ай да пастырь! Одна жена... Пиши. "Объявить просителю, что делу сему есть свой суд не у меня... а моя на сие резолюция та, что я с прискорбием вижу священника, имеющего место и доход и желающего взять последнее у беспомощной пономарской вдовы, своей невестки, и что я нимало не советую идти за таким делом в суд, хотя оно и может быть выиграно, чтобы не прогневать Судию вдовиц, живущаго на небесах..." Вели закладывать. После обеда поеду в Троицу. Да, вчера владыко Иннокентий долго ждал меня, сидел, сидел, а из вас никто не догадался хоть чашку чаю предложить. Хороши!..
Вечером в лавре, уже после всенощной, за чаем в митрополичьих палатах владыка не удержался и рассказал о прошении отца Иоанна как примере нетребовательности иерея к себе. За столом с ним сидели ректор духовной академии и наместник лавры.
- Владыко, давно хочу просить вашего позволения на благое дело, - сказал наместник, архимандрит Афанасий.
- Что такое?
- Дозвольте снимать копии с ваших резолюций, кои столь поучительны и назидательны... А то ведь изустно по Москве передаются.
- Отче, я преосвященному Иннокентию всё время повторяю, чтобы консистористы смотрели за моими резолюциями и, ежели что найдётся несообразным с делом, прежде исполнения докладывали. А вы... Впрочем, за них надобно отвечать перед судом Христовым, так что небольшая беда, что будут их судить и пересуживать люди. Сколько угодно!.. Как ремонт идёт, отец наместник?
Начатый с приходом Филарета на епархию ремонт Успенского собора, ограды, академического корпуса и монастырской плотины двигался туго. Наместник многое забывал обговорить с архитектором, излишне доверялся подрядчикам и робел признаться в ошибках.
- Виноват, владыко, - развёл руками Афанасий. - Стену в академии переложили, а сырость не проходит. Я уж совсем пал духом. Всяк советует своё. Хотел было приструнить одного, а он в ответ: что-де вам новая крыша, монах и в поле должен молиться. Дерзки очень!
- И дерзок, а прав. Строим стены каменные, а печёмся ли о созидании храма в душе своей. От них же первый есмь аз... Но, отец наместник, не дряхлейте душою, а укрепляйтесь верою и надеждою. Без Него ничесоже сотворим, однако с Божию помощью дело делать нам. Вот извольте видеть...
Митрополит достал из портфеля бумагу и показал её.
- Отец наместник, или вы притворяетесь не знающим счета, или думаете, что я далее трёх считать не умею. Как можно представить смету на переделку лавок и не указать, сколько лавок! Разве для того, чтобы начальник, завязав глаза, утвердил смету. А там пускай после смеются, то ли над казначеем соборным, то ли надо мною. Да куда ж вы смотрите?
- Виноват, владыко, - кротко сказал Афанасий.
- Теперь об отце Варсонофии. Как его прислали из Питера, так он и баламутит воду. В храм по-прежнему не ходит, перевод на хлеб и квас его не образумил. Хватит. Проводите его из лавры с миром. Объявите повеление после литургии, а бумаги после оформите.
- Будет исполнено.
- Теперь о наших. Без крайней надобности не отпускайте иноков из монастырских стен. Ни к чему это... Мне донесли, что на правом клиросе в Успенском соборе смех раздаётся. Вразумите вы их, отец наместник! А тех, что у гроба ссорились, пришлите ко мне. Если уж мы в лавре не будем вести себя благоговейно, чего с мирских спрашивать!.. Что с пьющими?
- Сделал внушение им, владыко, и перевёл на хлеб и квас. Двое образумились, а вот Олимпий...
- Так передайте ему, что удалим, коли не исправится. Пошлите его свалки разбирать, а то под стенами у нас хоть не подходи... Принц Ольденбургский написал мне, что при посещении академии слышал запах табака. Что скажете, отец Поликарп?.. - Митрополит не дождался ответа от ректора и тяжело вздохнул. - Купцы московские предложили мне построить новую гостиницу для лавры. Большую. Дело хорошее, но надо всё обдумать.
- Вы бы мне в помощь кого назначили, владыко, - просительно сказал архимандрит Афанасий. - Трудно мне, слаб стал.
- Подумаем вместе, отче...
В тихий и сумрачный ноябрьский вечер, когда перестал лить надоевший холодный дождь, когда фонарщики давно зажгли тусклые масляные фонари на Волхонке, в начале Остоженки и Пречистенки, когда будочник в последний раз оглядел свои владения да и отправился дремать в пропахшую табаком, тёплую и уютную будку, поставленную в начале широкого бульвара, иные знакомые князя Сергея Михайловича Голицына и его сёстры, решившие запросто заглянуть на огонёк, поворачивали вспять. Во дворе княжеского дома, расположенного наискосок старого Алексеевского монастыря, стояла митрополичья карета. Это означало, что владыка Филарет приехал в гости к княжне Анастасии Михайловне, живущей в доме брата. Мало кто без особенного приглашения решался вторгнуться в такое общество.
Князь Сергей Михайлович принадлежал к первым лицам в первопрестольной по знатности рода и богатству. С владыкой Филаретом они подружились на заседаниях тюремного комитета и близко сошлись, обнаружив родство душ. Личная жизнь князя не сложилась, с женою он расстался вскоре после свадьбы и отпустил её за границу, а ласку свою изливал на племянников и племянниц. Князь отличался добросердечием и щедростью. Будучи председателем московского Опекунского совета, особенное своё внимание он полагал на судьбы детей-сирот. По субботам на Волхонку к дому князя стекались бедняки, которым раздавалась милостыня деньгами и хлебом. Известно было, что князь отзывался и на письменные просьбы о помощи.
Они сошлись и полюбили друг друга. Князь давал советы относительно отношений с двором, государем и царской семьёй, нередко выступал посредником между митрополитом и царём.
Филарет, нарушая традицию московских архиереев, не отгораживался от общества. Он принимал многих у себя на подворье, сам ездил в гости к нескольким московским знакомым. Настороженность плебея в отношении аристократии исчезла у него давно, и с нею он не путал недавних выскочек. Большинство лучших дворянских семей составляли люди сердечные, умные, отлично воспитанные и обладающие сильно выраженным чувством долга. Часть была равнодушна к вере, но князь Сергей Михайлович принадлежал к той половине, которая с открытым сердцем следовала путём православия.
В гостиной собрался обычный в такие дни кружок близких людей: князь с сестрой, тишайший Михаил Михайлович Евреинов, Вера Михайловна Нарышкина, приехавшая из Петербурга Елизавета Михайловна Хитрово, Екатерина Владимировна Новосильцева, граф Сергей Петрович Потёмкин, его жена графиня Елизавета Петровна, Елизавета Ростиславовна Вяземская, начальница в Доме трудолюбия, и одетая в чёрное Маргарита Михайловна Тучкова.
-...Читал, владыко, по вашему совету тридцать шестой псалом Давидов и радовался и печалился, - рассказывал Евреинов. - Радость понятна, сильно жжёт он глаголом сердце... А печалишься невольно оттого, что и на мгновение подобной веры не имеем в своей молитве.
Евреинов был человек удивительный. Незнатный, небогатый, живущий на одно жалованье служащего в воспитательном доме, он как-то так поставил себя, что все его уважали. Более того, его любили за кротость, младенческую незлобивость и редкое бескорыстие. Верил он так же просто и искренне, как и жил. Рассказывали, что он ни разу в жизни не нарушил поста, даже в военном походе 1812 года.
- Добрейший Михаил Михайлович, - повернулся к нему владыка, - не должно унывать от несовершенства нашей молитвы. Различаем дело молитвы от услаждения в ней. Дело человек должен делать постоянно и неослабно по заведённому распорядку, а утешение нам дарует Бог по благодати... Так что не будем падать духом, а все надежды возложим на Господа.
- Михаила Михайловича тяготит его духовное несовершенство, а меня земные грехи, - вздохнула Нарышкина. - И помню, что не суди, не осуждай, а будто кто за язык тянет! Слово за слово, а там охну - наговорила такого...
- Что ж делать, надобно учиться постепенно. Сперва удерживайся от слова осуждения, потом от намерения, далее удерживай саму мысль. Кто довольно знает и судит себя, тому не должно судить других...
Княжна Анастасия Михайловна сидела за хозяйским местом у самовара. Владыка расположился на диване. Рядом с ним - Новосильцева и Евреинов, остальные гости напротив. Тучкова скромно устроилась поодаль, держа чашку в руках. Князь Сергей Михайлович расхаживал по гостиной, слушая разговор и думая о чём-то своём.
- Что же наша гостья? - обратилась княжна к Хитрово. - Какие новости из столицы?
- Самые разнообразные! - с готовностью заговорила Хитрово, - Вот в газетах написали, будто в Америке придумали такую машину, что сама едет по деревянной колее силой пара.
- Ну и врут! - засмеялся князь, - Это вроде нашего ковра-самолёта.
- Не перестают обсуждать милости, пожалованные Паскевичу. Жан Гагарин, сын старого князя Гагарина, окончательно перешёл в католичество, стал чуть ли не иезуитом. Жуковский совершенно оставил поэзию и превратился в великого педагога. Он для наследника придумал даже какую-то особенную азбуку... Пушкин впал в полную хандру. Я хочу его женить. Он весною сватался к младшей Гончаровой и получил ответ неопределённый, а у меня на примете есть иная девица... Вот послушайте, какую грустную пиесу он написал: "Дар напрасный, дар случайный..."
Стихи были выслушаны в молчании, которое нарушила Новосильцева:
- До чего же верно передано чувство отчаяния... Это про меня написано.
- А вы, владыко, что скажете? - поинтересовалась хозяйка.
- Не напрасно, не случайно жизнь от Бога нам дана! - взволнованно произнёс митрополит. - В этом отрицании слышится вопль души, утерявшей верный путь...
- Но согласитесь, стихи восхитительные! - воскликнула Хитрово.
- Да, - кратко ответил Филарет, вдруг погрузившийся в раздумье.
Вечер продолжался. Обсуждали московские новости, распоряжения князя Дмитрия Владимировича Голицына, путешествие в Иерусалим, к святым местам Андрея Муравьёва, того самого красавца Муравьёва, с которым Пушкин хотел драться на дуэли, потому что верил предсказанию гадалки, что умрёт от руки высокого белокурого красавца. Владыка слушал со вниманием, но участия в разговоре не принимал. Впрочем, он согласился на просьбу Хитрово просмотреть путевые заметки Муравьёва, подготовленные им к печати. Графиня Потёмкина просила его помолиться о своём брате, главаре мятежников князе Сергее Трубецком, осуждённом к каторге, и владыка утешил её согласием.
В ту ночь долго светились окна кабинета на Троицком подворье. Глубоко тронутый отчаянием поэта, выраженным столь сильно, Филарет невольно вспомнил один из Давидовых псалмов: Доколе, Господи, забудеши меня? Доколе отвращаеши лице Твоё от меня? Доколе вознесётся враг мой на меня? Призри, услыши мя, Господи, Боже мой, просвети очи мои... Аз же на милость Твою уповах...
И невольно рука потянулась к перу. Владыка написал свой ответ поэту:
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана;
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.
Сам я своенравной властью
Зло из тёмных бездн воззвал;
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал.
Вспомнись мне, забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум,
И созиждется Тобою
Сердце чисто, светел ум.
Ответ Филарета взволнованная Хитрово повезла в Петербург. Она тут же послала за Пушкиным. В присланной записке тот извинялся, что не может быть у неё нынче же, хотя "одного любопытства было бы достаточно для того, чтобы привлечь меня. Стихи христианина, русского епископа, в ответ на скептические куплеты! - это, право, большая удача". Узнав же самый ответ, поэт не мог не оценить его по справедливости.
В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.
Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.
Я лил потоки слёз нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.
...Твоим огнём душа согрета
Отвергла блеск земных сует,
И внемлет арфе Филарета
В священном ужасе поэт.
В Москве на Троицком подворье всё шло по заведённому распорядку. В шестом часу вечера келейник доложил о приходе Николая Сушкова. Молодой человек вошёл в гостиную и привычно сложил руки для получения благословения. Он переменился за две недели бесед. Внешне оставался всё тем же крепким удальцом в тёмно-синем фраке модного покроя, не забывал изящно подкрутить платок на шее, но нечто новое видел в нём владыка. Ещё не смирение, но сдержанность в жестах и словах. Видно, окреп росток веры.
- Что ж, Николай Васильевич, сомнения ваши ушли, внешнюю обрядность с внутренней силой духа вы не смешиваете уже. Пора приступать к покаянию.
- Странно как-то мне, ваше высокопреосвященство, чтоб не сказать дико, отсчитывать перед образами земные поклоны утром и вечером. Это ведь просто-напросто гимнастика.
- Что ж, телоупражнение благодетельно действует на здоровье. Духовная же, говоря вашим языком, гимнастика, утруждая вашу гордость покорностию предписанию духовнаго врача, родит в вас привычку к послушанию, потом смирение, терпение и разовьёт наконец в вас силы духа.
- А поклоны будет считать приставленный вами дядька? - Сушкова в присутствии митрополита постоянно охватывало волнение, отчего он то запинался и не находил слов, то становился самонадеян почти до дерзости. Вот и сейчас он покраснел и потупился.
- Не смущайтесь. Дядьки к вам не приставлю. Полагаюсь на вашу честь.
- Заверяю вас, что не учту ни полупоклона!.. Но трудненько, признаться, круглый год в будни и праздники ходить в церковь то к вечерне, то к утрене, то к обедне.