И было б с чего важничать и представляться этому Талину, считающему себя опытным мореходом, а "Орёл"-то разбил на Чугацких берегах, одних мехов на двадцать две тысячи рублей погибло. И по пути в Ситху уклонялся от встречи, самовольничал, да грозился ещё привязать к рее, коли осмелится правитель ступить на палубу его корабля, и зверски мучить. Вот уж истинно дурак, не хотелось связываться с ним, чтобы в грех себя не вводить. И такого-то буйного нравом предводителя выбрала себе в главари монашеская братия!
Письмо всё же надо было закончить. Баранов вновь взял перо и, подвинув ближе подсвечник, продолжил писанину.
Остров Кадьяк,
25 апреля 1801 года
В апреле, к радости Баранова, на Кадьяк нежданно-негаданно пришло американское судно "Энтерпрайз". Представилась возможность выменять на меха остро необходимые товары: продовольствие, сукна, кое-что из оружия. На этом корабле, заходившем по пути в русские поселения, ему было доставлено письмо от начальника Михайловской крепости Василия Медведникова. Медведников сообщал, что строительство поселения на Ситхе идёт успешно, в проливах много морских бобров, но вести промыслы из-за нехватки людей весьма затруднительно. Просил прислать муку, крупы, но более всего хоть немного людей в подмогу.
Помощь продуктами и, желательно, людьми была необходима не только Медведникову, но и поселению в заливе Якутат. Надо было срочно посылать туда корабль "Екатерина". Баранов решил, что экспедицию в Якутат и Ситху возглавит Иван Кусков. С ним же и обсуждал, кого можно направить на Ситху. Найти людей было тяжело: вот уже три года из России не было ни одного транспорта, а значит, и людского пополнения. Между тем промышленники гибли и в дальних походах, и в стычках с дикими, русское население колонии сокращалось.
Прикидывая с Кусковым и так и сяк, подыскали всё же пять человек, которых можно направить на Ситху отсюда, из Павловска. Трёх человек решили взять из Константиновской крепости на Нучеке, куда "Екатерина" зайдёт по дороге в Ситху.
- Вот бы кого ещё уговорить, - вдруг оживился во время беседы Кусков, - Тимофея Тараканова с Нучека. Он ведь здесь сейчас, оказией "Энтерпрайза" воспользовался и приплыл по своим делам.
- Что это за Тараканов? - недовольно переспросил Баранов.
- Имя было ему как будто знакомо, но человека этого припомнить не мог, из-за чего и испытал раздражение, что память подводит.
- Да слышал ты, Александр Андреевич, о нём, - энергично заговорил Кусков, - рассказывал я тебе. Тот самый удалец, что с Ефимом Поточкиным на Медную ходил, а обратно с тоенской дочкой вернулся. - Худощавое лицо Кускова расплылось лукавой улыбкой.
- Припоминаю, - облегчённо подтвердил Баранов. - И тоенская дочь ещё отговорила их на Читину идти, где, мол, злонамеренные действия против наших вояжёров готовились...
- Вот-вот, - подхватил Кусков. - В тот же год, когда на Нучек они вернулись, крестил он медновскую свою девку здесь, на Кадьяке. В церкви нашей и обвенчались. С тех пор вместе на Нучеке живут. Поточкин хорошо о нём отзывался: лихой, работящий, на все руки мастер.
- Так, - одобрительно сказал Баранов. - И говоришь, Иван, здесь он сейчас, этот Тараканов?
- Здесь, встретил его намедни на берегу. Ружьё, сказывал, поломалось, надобно в нашей мастерской ремонтировать.
- Что ж, - энергично сказал Баранов, - я Тараканова видеть хочу, сегодня же. Пусть разыщут и приведут ко мне для разговора.
После полудня Кусков вернулся в сопровождении рыжебородого мужика лет около тридцати.
- Это и есть, Александр Андреевич, Тараканов, о котором мы с тобой толковали, Тимофей Осипович.
Тараканов был несколько выше среднего роста, плотного сложения, в чертах его открытого лица проглядывало что-то молодецкое, сразу располагающее к себе.
Баранов встал из-за стола, протянул промышленнику руку.
- Будем знакомы, Тимофей Осипович, маленько наслышан о тебе. Ты, Иван Александрович, иди, - сказал он Кускову, - делай свои дела. Мы уж сами побеседуем. - Подождал, пока тот закроет дверь. - Как жизнь твоя семейная, Тимофей Осипович, как жёнка твоя медновская поживает? По родичам не скучает?
- Да всё вроде путём, обвыклась немного, - сдержанно отвечал Тараканов.
Он размышлял, зачем понадобился главному правителю. Но встрече был рад: сам собирался на днях прийти, поговорить о своих нуждах.
- Как же зовут твою симпатию? - продолжал неторопливо выпытывать Баранов.
- Анфисой крестили.
Тараканов не стал говорить, что сам по-прежнему предпочитает называть её Калахиной: это необычное имя почему-то нравилось ему больше.
- Сам-то давно ли здесь? Ты уж извини меня, Тимофей, всех не упомню, когда кто к нам прибыл.
- На "Фениксе" пришёл я, четыре года назад, и сразу почти на Нучек был направлен.
- Так, - с удовлетворением констатировал Баранов, - значит, не из ссыльных ты поселенцев...
- Бог миловал, - усмехнулся Тараканов. - Охотник я сибирский, из Иркутской губернии.
Не зная, понравится ли Баранову упоминание, что не хотел он по стопам отца идти, оттого и подался в охотники, о купеческом роде своём Тараканов промолчал.
- Не надоело ещё на Нучеке? - закинул на всякий случай Баранов.
- Подумываю, - опять осторожно ответил Тараканов, - может, пора уж и сюда перебраться, ежели примете. Заскучал я на Нучеке, приелось всё, одни и те же места, те же лица...
В действительности разведка возможности перебраться на Кадьяк была главной целью его приезда сюда. Жизнь в небольшом отряде крепости начала его тяготить. Туземные обитатели Медной, как бывало и раньше, нет-нет и устраивали стычки с промышленниками Константиновской крепости, но теперь злость на сородичей Калахины срывалась на ней. Она плакала по ночам, жаловалась мужу, что живёт здесь как в заточении и её не любят. Как-то сама намекнула, не лучше ли уехать отсюда на другое место.
- Хорошего человека почему не принять, - как бы раздумывая, сказал Баранов. - О тебе и Ефим Поточкин, и Кусков одобрительно отзывались. Плотничать способен? Мне плотники добрые сейчас нужны.
- Дом-то для себя всегда срубить сумею, - небрежно ответил Тараканов.
- Здесь у нас, конечно, повеселее немножко, чем на Нучеке, - согласился Баранов. - Да у меня к тебе, Тимофей Осипович, более интересное предложение есть. Может, выйдем на воздух, подышим немного?
Не дожидаясь ответа, Баранов поднялся, пошёл к двери.
Они миновали небольшую церковь с голубой луковкой купола. Дверь её была закрыта на тяжёлый замок.
- Бунтуют отцы святые, - с неодобрением мотнул головой Баранов. - И службу служить не хотят.
Тараканов промолчал. За те дни, что находился он в Павловской гавани, уже был наслышан о распрях Баранова с монахами.
По деревянному тротуару спустились к пристани. В гавани стояло на якорях всего два судна - ещё не ушедший "Энтерпрайз" и "Екатерина".
Баранов повернулся лицом к селению, построенному меж окружавших гавань холмов, задумчиво сказал:
- Вот взгляни, Тимофей Осипович, что мы тут за десять лет натворили. Когда-то, помню, было здесь дикое место: лес, сопки, бухта. В лесу медведи рычали. А мы пришли, построили дома, магазины, храм Божий, мастерские, корабли начали на воду спускать. Детишек в школе обучать будем. Новая жизнь началась. Но виды наши теперь в другую сторону направлены - к острову Ситхе, где главные промыслы наши будут. Оттуда и дальше пойдём, к южным американским берегам. Год назад я на Ситхе крепость заложил, Архистратига Михаила. Есть замысел и дальше селение строить, и, думаю, через пару лет, когда обустроимся немного, столицу Русской Америки на Ситху перенесём. Оставил я там отряд под начальством Василия Медведникова. Но маловато у него людей, надо бы ещё. Скоро подкрепление туда пошлём, на "Екатерине"...
Баранов повернулся к внимательно слушавшему Тараканову, взглянул прямо в глаза:
- И очень хотел бы я, чтобы и ты, Тимофей Осипович, с жёнкой своей медновской туда поехал.
Мне надёжные люди там позарез сейчас нужны. От того, как крепко на Ситхе мы осядем, будущее всех колоний наших зависит. Неволить тебя не хочу, но рад буду, ежели согласишься. Очень твоя подмога мне нужна.
Тараканов едва не рассмеялся: свою просьбу Баранов подал так, что теперь будто бы от его, таракановского, решения зависит всё дальнейшее процветание компании.
- Да уж как-то это врасплох, обмозговать бы надо, - в замешательстве сказал Тараканов.
- А ты подумай, Тимофей Осипович, не спеши, с жёнкой своей Анфисой посоветуйся. Я распоряжусь, чтобы тебя на "Энтерпрайзе" обратно на Нучек доставили. Им это по пути. В мае же на Ситху "Екатерина" пойдёт. Кусков Иван Александрович главным в том вояже будет. Зайдут и на Нучек. Ежели надумаете, так будьте готовы к её приходу, чтоб далее, к Ситхе, на "Екатерине" направиться.
- А хорошие ли места на Ситхе?
- Совсем не такие, как здесь, - мечтательно сказал Баранов. - Там смотришь окрест, и дух замирает: горы облака протыкают. А как сельдь заливом пойдёт, рыбы столь, что грести не даёт. Мне нравится там. Ежели примешь предложение моё, Тимофей, знай: обяжешь меня крепко.
Прощаясь с Барановым, Тараканов был почти уверен, что согласится на его неожиданное предложение. Калахину он как-нибудь уговорит. А может, и уговаривать не придётся.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Батавия,
28 марта 1819 года
Шла воскресная служба, и огромное здание протестантской церкви было переполнено.
Баранова неприятно поразил вид собравшихся здесь пышно разодетых людей. Они сидели на деревянных скамьях уж как-то слишком вальяжно. Дамы в богатых платьях из шёлка и парчи играли веерами, с улыбочками переговаривались друг с другом; находя знакомых, слали им воздушные поцелуи, совершенно, казалось, не обращая внимания на монотонно бубнившего что-то с высокой кафедры толстого проповедника. Падавший из окон солнечный свет узкими потоками рассекал подернутый благовонной дымкой интерьер, вспыхивал на инкрустированных дорогими каменьями серьгах и ожерельях.
- Так-то они о спасении души радеют! - со злой иронией сказал Баранов стоявшему рядом с ним подле дверей храма Подушкину. - Словно в балаган пришли. Да разве дойдёт до них слово Божие, когда им задницы от скамеек оторвать лень.
Всё здесь - и непривычный обряд богослужения, и холодная роскошь отделки храма, и более всего вид равнодушной к проповеди паствы - было глубоко чуждо ему.
Баранов хотел уже повернуться и выйти вон, как в наступившей тишине вдруг зазвучала негромкая мелодия органа. И только теперь он понял, что Бог всё же присутствует в этом храме, наконец снизошёл сюда - в этой дивно прекрасной музыке. Он приближался неторопливо, словно тихо ступал по ночной росистой траве в Гефсиманском саду, думая свою тяжкую думу. Вот уже глухой тревогой вздохнули трубы органа, что-то грозное и беспощадное запело в них, предвещая беду. Рокот труб усиливался, рождая священный трепет. Бесконечной скорбью полнилось сердце. И опять всё стихает, успокаивается, разливается нежнейшими трелями: тревоги и беды миновали - там, за порогом земного бытия, ждёт блаженство...
Баранов благоговейно слушал, пока не замерли последние аккорды. Украдкой смахнул набежавшую слезу. Тронул Подушкина за руку.
- Идём, Яков Аникеевич.
Пока они отыскали наёмный экипаж, служба закончилась, прихожане стали покидать собор. Подушкин хотел уже дать кучеру сигнал трогаться, но Баранов сказал:
- Погоди, не спеши.
Сидя в карете, он внимательно наблюдал, как резво подбегают с раскрытыми зонтиками к своим хозяевам одетые в ливреи темнокожие слуги, как счастливо улыбаются друг другу расходящиеся по экипажам супружеские пары, как, усадив в кареты господ, слуги ловко размещаются на запятках. Поехали... Сколько же лет потребовалось голландцам, чтобы довести этих жителей Явы до их нынешнего положения?
- Давай обратно, к трактиру, - скомандовал Баранов.
Когда экипаж тронулся, он вдруг беззвучно рассмеялся, горько, невесело. И, заметив вопросительный взгляд Подушкина, негромко сказал:
- Знаешь, о чём подумал я, Яков Аникеевич: а что бы делали эти храбрые голландцы, ежели б встретился им здесь, на Яве, такой примерно народ, как ситхинские колоши? Неужто и колошей сумели бы до такого состояния довести?
- Никогда! - убеждённо сказал Подушкин. - Сами знаете, Александр Андреевич, для колошей смерть - почётнее всякой неволи, тем паче рабства. - Догадываясь, о чём думает сейчас Баранов, Подушкин, добавил: - Видно, судьба нас наказала, что на пути компании такой непреклонный народ поперёк дороги встал.
Подушкин угадал. Рассказ Якова Аникеевича, успевшего за эти дни вместе с офицерами "Кутузова" побывать на нескольких приёмах, о том, какие глубокие корни пустило рабство в батавском обществе, как и сцена, которую наблюдал Баранов на площади после окончания службы, пробудили в нём воспоминания о тех временах, когда, обосновавшись на Ситхе, они начали строить крепость и как не просто было устанавливать ему добрососедские отношения с племенами, заселившими Ситху и соседние с ней острова. Уже сама внешность колошей говорила о многом: каменно непроницаемые лица с хищными орлиными носами, мощные мускулистые торсы, твёрдый, дерзкий взгляд - во всём их облике выражались бесстрашие, гордость, сознание силы. Их тоены были несговорчивы: отказались, несмотря на обильные подарки и щедрые посулы, уступить лучшее место на острове - на высоком камне-кекуре.
...Скоро Пасха, думал Баранов под мерный стук колёс экипажа. И в тот, памятный ему, первый год на Ситхе за неустанными делами по оборудованию крепости не забыли они отметить святой христианский праздник крестным ходом, послали толмачку в селение колошей пригласить приезжих тоенов на церемонию освящения крепости. Чем же ответили им на эту любезность и знак добрососедского благорасположения? Ограбили мирную толмачку и, избитую, послали сказать, что не их это праздник и не придут. Медведников советовал: надо простить их неразумие. Но простить, когда тебя дерзко оскорбляют, значило бы проявить слабость. Им того и надо: увидят, что слаб, окончательно считаться с тобой перестанут. Нет, решил он тогда, настало время показать зубы.
Может, и не очень грозно выглядел его небольшой отряд из двадцати людей, с двумя лёгкими пушками, когда, переправившись на байдаре, смело вступили они в селение колошей и неожиданно встретили там несколько сот вооружённых воинов. Немудрено было дрогнуть в таком окружении, но, минуя столбы с вырезанными на них головами туземных богов, они с зажжёнными для выстрелов фитилями шли вперёд, прямо к жилищу оскорбившего их тоена, и стоило тоенской охране обозначить отпор, как фитили были поднесены к зарядам, и прозвучали выстрелы, разогнавшие храбрецов прочь. Вот тогда, увидев неустрашимость русских, ситхинцы сразу зауважали их, повели угощать, завели разговор о мире и дружбе, стали дарить подарки, и, слава Господу, обошлось без крови, лишь немного попугали диких пальбой.
В то время почти не было у колошей ни своих ружей, ни пушек, и он с тревогой наблюдал, как с подошедших весной торговых судов бостонцев у него на глазах выменивают туземцам и порох, и свинец, и ружья, и мушкеты, даже пушку четырёхфунтового калибра. Пристав к одному из американских кораблей, он спросил капитана: "Против нас диких вооружаете?"
Тот нагловато ответил: "Торговля есть торговля". Недаром шевельнулось тяжкое предчувствие: добром это не кончится, быть здесь большой крови. Недаром так настойчиво предупреждал Василия Медведидникова, которого оставлял вместо себя, покидая Ситху весной восьмисотого года, охранять всемерно мир с колошами, не раздражать их и не оскорблять, ничего не брать без платы, награждать союзных с русскими тоенов подарками, соблюдать предельную деликатность. Нет же, Медведников и его люди нарушили эти предписания. Неосторожность была оплачена слишком дорогой ценой...
Остров Ситха,
17 июня 1802 года
День был ветреным, и Тараканов не без труда смог найти недалеко от скал, вокруг которых бесновался прибой, тихую бухту, где можно было безопасно пристать на байдарке. Он спрыгнул в воду, затащил лодку повыше к тальниковым кустам, куда не достигали набегавшие с пролива волны, и, взяв винтовку, пошёл меж кустов, поднимаясь склоном горы, по направлению к атакуемым прибоем скалам. Здесь, на западной стороне острова, нередко можно было встретить сивучей, любивших отдыхать на голых каменных уступах. Лучшего места для охоты не придумаешь.
После недолгих поисков он отыскал небольшую площадку у края леса, меж поваленных стволов елей, откуда открывался отличный вид на торчащие из воды утёсы. Солнце светило из-за его спины, не мешая прицелу.
Лучше всего, как уже знал Тараканов, караулить зверей на самом большом утёсе. Один край его был пологим, что помогало сивучам взбираться наверх, а на плоской вершине могло уместиться три-четыре морских льва. Если стрелять наверняка, то они не успеют плюхнуться в воду, так и останутся лежать на утёсе, и снять оттуда одну-две туши не составит особых трудов.
Тараканов присел на покрытый мхом древесный ствол, ружьё положил на другой, служивший естественной опорой для стрельбы. Он любил эти минуты спокойного ожидания, когда можно слушать приглушённый расстоянием рёв прибоя, шум леса над головой, резкие крики парящих над волнами чаек.
Удивительная для здешних мест погода установилась в последние три-четыре дня. Вдруг прекратились надоевшие всем дожди, ветер разогнал тучи, от восхода до заката сияло ослепительное солнце. Небольшой гарнизон Михайловской крепости наслаждался снизошедшей с неба благодатью. Часть людей разбрелась кто куда: несколько женщин отправились в лес на сбор ягод, двое пошли к реке, чтобы взять на запоре улов рыбы, а четверо заядлых охотников отправились за сивучами. Тараканов оставил своих товарищей в полуверсте отсюда, ближе к крепости, а сам поплыл дальше, к этим скалам, где ранее ему уже сопутствовала удача.
Вот уж год миновал, как поселились они с Калахиной в крепости на Ситхе, и пока всё складывалось неплохо. Никто не придирался здесь к ней; напротив, местные промышленники относились с добротой и вниманием, и Тараканову не раз приходилось слышать краем уха мнение, что медновские девки, что ни говори, всё же виднее и симпатичнее алеуток. В крепости жило и несколько взятых промышленниками в жёны колошенок, и все они - русские, алеутки, колошенки - неплохо находили общий язык друг с другом.
К поселению частенько подходили их соседи - тоен Скаутлелт со своими людьми, предлагали меха для мены. Но вот уж несколько месяцев, как запас товаров, представлявших интерес для колошей, был исчерпан, и торговлю пришлось прекратить. Медведников ожидал, что летом, как было обещано Барановым и Кусковым, с Кадьяка придёт корабль со всем, что им потребно для дальнейшей жизни.
Пока же общими трудами поселение разрасталось. Соорудили баню, склад, на берегу залива почти завершили постройку небольшого судна.