На флагманском броненосце "Цесаревич" адмирал Вильгельм Карлович Витгефт разделял вечернюю трапезу со своим младшим флагманом – контр-адмиралом князем Ухтомским, который с подозрением гурмана обнюхал ромштекс с яйцом.
– Это еще не собачина? – спросил князь.
– Пока лишь конина, – отвечал Витгефт. – А если хочешь шашлык из баранины, напросись на ужин к коменданту. Вера Алексеевна Стессель – лучшая хозяйка в гарнизоне крепости.
– И лучшая спекулянтка, – добавил князь.
Витгефт показал ему директиву от Алексеева, в которой были слова, бьющие по самолюбию адмиралов, словно пощечины: "ЭСКАДРЕ ОСТАВИТЬ ПОРТ-АРТУР… напоминаю лично вам и всем начальствующим лицам О ПОДВИГЕ КРЕЙСЕРА "ВАРЯГ"!"
– Бьют… если не по лошадям, так по оглоблям, – сказал Витгефт. – Но порою мне кажется, что японцы не лезли бы в Порт-Артур, если бы здесь не стояла наша эскадра. Им нужна добыча наглядная и осязаемая, дабы предъявить миру товар лицом. Уведи мы отсюда броненосцы во Владивосток – и натиск самураев, наверное, ослабнет… Петр Петрович, я готов умереть. Но готов ли я, как адмирал, вести в бой эскадру?
– Я не готов, – сознался Ухтомский, – и в успех прорыва не верю, как не веришь в него, думается, и ты…
25 июля японцы начали обкладывать бассейны гавани бомбами из осадных орудий. Случайным попаданием вдребезги разнесло телефонную станцию "Цесаревича", следующий взрыв поразил самого адмирала… Вильгельм Карлович оторвал окровавленную ладонь от правого плеча, сказал доктору:
– Жаль… жаль… даже очень жаль!
– О чем вы? – не понял его врач.
– Жаль, что не сразу… было бы лучше… для всех!
На следующий день Витгефт открыл совещание флагманов. Настойчивые понукания со стороны Алексеева обрели для него законную форму, подкрепленные особой директивой Николая II, утвердившего мнение дальневосточного наместника о необходимости скорейшего прорыва эскадры во Владивосток.
Рескрипт есть рескрипт, и флагманам пришлось встать.
– Объявляю всем вам волю его императорского величества, которая да будет для всех нас священна… Кто может, тот прорвется, – подлинные слова Витгефта, вошедшие в протокол. – При аварийных ситуациях никого не ждать. При гибели кораблей никого не спасать, чтобы не задерживать общее движение эскадры… При сильном сопротивлении противника на генеральном курсе к Владивостоку разрешается отойти в порты нейтральных государств, даже если это грозит интернированием и разоружением. Но, – заключил Витгефт уже твердым голосом, входя в главную роль этого чудовищного спектакля, – ни в коем случае обратно в Порт-Артур никому не возвращаться…
В порту горели цистерны с машинным маслом, черный ядовитый дым окутывал эскадру, из этого непроницаемого облака русские броненосцы ритмично выплескивали струи ответных залпов, громя перекидным огнем – через горы! – батареи противника… "Пересвет" дважды вздрогнул от попаданий, а "Ретвизан" получил пробоину ниже ватерлинии, его низы жадно поглощали забортную воду – тонну за тонной. Но желание сразиться с эскадрою Того было так велико в команде, что эту пробоину на скорую руку залатали железом и деревяшками:
– Где наша не пропадала! Пойдем с заплаткою…
Владивосток казался людям теперь волшебною сказкой, городом надежды и счастья. Правда, находились и скеп–тики:
– В июне уже пробовали, да назад раком пятились. Ничего у нас не получится! Надо дождаться прихода балтийцев Зиновия Рожественского, и тогда можно смело вылезать из этой берлоги… Или мало мы тут пузырей на воде оставили?
– Так лучше пузырь! – отвечали маловерам. – Кто и булькнет, не без этого, на то и жизнь морская… Или лучше в этой могиле вытянуться в стельку да лежать руки по швам?
Адмирал Витгефт заранее попрощался с сыном, который в чине мичмана служил в десантной роте Квантунского экипажа, уже израненный, трижды награжденный за отвагу.
– Прощай, Володя. Может, и не увидимся. Какая б ни была кончина моя, напиши маме, что смерть моя была легкой…
………………………………………………………………………………………
Чем выше положение полководца, тем более удален он от опасности. На флоте иначе: чем выше положение адмирала, тем выше он поднят над мостиком флагмана, открытый для противника в большей степени, нежели его подчиненные, укрытые броней. Генералам не надо ходить в атаки, зато адмиралы ведут корабли сами, обязанные увлекать экипажи своим личным примером, личным бесстрашием. Потому-то солдаты и говорят – нас послали, а матросы говорят – нас повели!
Значит, от личного поведения Витгефта зависит сейчас судьба всей эскадры. Хэйхатиро Того остался с кораблями у Эллиота, распорядившись, чтобы адмирал Камимура не пропустил возле Цусимы владивостокские крейсера.
– Ни в коем случае! – настаивал он.
Камимура не хотел снова расстилать красную циновку.
………………………………………………………………………………………
Свершилось! Наконец-то в Петербурге оценили кавторанга Хлодовского как надо. Скрыдлов поздравил его:
– Вас отзывают с крейсеров в Главный морской штаб, и я от души радуюсь вместе с вами, Николай Николаич. Вас ожидает любимая работа на благо русского флота, о какой вы давно мечтали. Можете сразу заказывать билет до Петербурга.
Хлодовский выглядел респектабельно, при галстуке-бабочке, как у актера, пушистые бакенбарды красиво обрамляли его симпатичное лицо. Он справился с волнением:
– Билет я, конечно, куплю… на пятое, скажем, августа, дабы не лишать себя счастья свершить на "Рюрике" еще один боевой выход. Поверьте, я не могу оставить свой крейсер, когда события у Порт-Артура назревают вроде нарыва.
– Нарыв скоро лопнет, – мрачно ответил Скрыдлов. – А я бы на вашем месте не впадал в крайности этой ли–рики.
– Для меня это не лирика, а вопрос чести…
После выхода в океан на крейсера было страшно смотреть. Вернулись с рыжими, обгоревшими трубами, словно побывали на пожаре. Борта "поседели" от потеков засохшей соли. Палубы осыпало изгарью котлов и сажей. Потрясло достаточно, теперь крейсера нуждались в ремонте. На "Рюрике" потекли холодильники. "Громобой" обнаружил дефекты в рулевом управлении, а на "России" сломался клинкет (задвижка) в паропроводах, отчего из 32 котлов флагмана неожиданно могли отказать сразу четыре котла. Предстояла большая работа. Наконец, просто выспаться, просто погулять – это ведь тоже надо…
Панафидин снова коснулся смычком виолончели!
– Не знаю, что случилось с руками, – жаловался он. – Смычок не идет по грифу, а пальцы словно деревянные…
Вечером он навестил бал в Морском собрании, но танцевать стеснялся, и был даже рад, когда рюриковские бароны Курт Штакельберг и Кесарь Шиллинг залучили его в ресторан. Курляндцы были чудаками порядочными, но ребята славные. Штакельберг делал вид, что он тонкий знаток вин.
– Рекомендую бордо, не знавшее солнца Гароны, или вот этот мускат-люнель, разлитый по бутылкам в Тамбове.
– У меня выбор гораздо лучше, – настаивал гигант Шиллинг, подстриженный ежиком, словно уличный городовой. – Попробуй мадеру из города Кашина, славного святыми угодниками… Заодно блесни перед нами, Сережа! Скажи что-нибудь по-японски.
– Домо аригато, – сказал Панафидин.
"Никита Пустосвят" был настроен трепливо:
– Дама и рыгато? Перетолмачь на язык родных осин.
– Пожалуйста: "домо аригато" – "благодарю вас"…
Бароны ушли танцевать. Наплывы бальной музыки тревожили воображение, и Панафидин нечаянно вспомнил ту прекрасную женщину, которая недавно в кафе Адмиральского сада скромно пила ледяной лимонад. Тут к мичману подсел осунувшийся каперанг Стемман, жующий пирожок.
– Давненько не виделись, Сергей Николаич. Вы еще не жалеете, что променяли "Богатыря" на "Рюрика"?
– Да нет, Александр Федорович, пока все хорошо…
– Поздравляю. У вас ходовая вахта где?
– Мостик.
– А боевая?
– Второй пушечный каземат правого борта…
Стемман аккуратно доел хрустящий пирожок.
– Порт-Артур обречен, – неожиданно произнес он, переходя на шепот. – Судя по всему, нашим крейсерам скоро предстоит встреча с эскадрою Вильгельма Карловича Витгефта.
– Где?
– Боюсь, опять возле Цусимы… место тяжкое! Два узких пролива, слева Корея, справа Япония, а до Владивостока еще винтить и винтить. Кажется, в штабе Скрыдлова уже планируют – и рандеву, и характер встречи. За наши крейсера можно быть спокойным, а вот Витгефт… выдержит ли он бой?
Для всех на "Рюрике" было неожиданно, когда вечером кавторанг Хлодовский показал билет на поезд до Петер–бурга.
– Но за мною еще один поход… последний! – сказал он. – Я пойду в море с этим билетом в кармане. После меня хлопотную должность старшего офицера, очевидно, займете вы, Николай Исхакович, – сказал он минеру Зенилову, – или вы, Константин Петрович, – кивнул он лейтенанту Иванову 13-му.
Хлодовский как будто предвидел свою судьбу!
………………………………………………………………………………………
В проводах, безжалостно оборванных у Инкоу, уже звенела трагедийная нота, а выход эскадры из Порт-Артура становился неизбежен… Скрыдлов развил бурную деятельность.
– Времени нет, нет времени! – суетился он. – Если уж нельзя форсировать ремонт крейсеров, значит, надо его сворачивать. Какие механизмы разобраны, быстро собрать. Что там на "России"? Клинкет паропровода? Ладно, как-нибудь пронесет… Главное – быстро! Чтобы в любую минуту бригада могла выйти в точку рандеву с эскадрою Витгефта.
– А где она, эта точка? – спрашивали каперанги.
– Пока… сам не знаю, – отвечал Скрыдлов.
Он телеграфировал наместнику, что крейсера Владивостока готовы отвлечь на себя эскадру адмирала Камимуры. "Для успеха, – сообщал Скрыдлов, – мне КРАЙНЕ ВАЖНО знать время выхода адмирала Витгефта" (ибо координация действий необходима как воздух). Алексеев отвечал, что о выходе Витгефта известит сразу же, как только будет извещен об этом сам.
– Он меня известит, когда сам узнает, – ворчал Скрыдлов. – А если его вообще не известят? Такое ведь тоже возможно…
Все в жизни объяснимо, и только поведение Скрыдлова остается необъяснимым. История уже сняла с него придирчивые упреки за то, что он не рискнул прорваться в Порт-Артур. Но почему адмирал и теперь оставался на берегу?
Все надеялись, что уж сейчас-то, когда решается судьба Порт-Артурской эскадры, он по праву займет место на мостике "России", чтобы, соединясь с эскадрою Витгефта, возглавить весь флот…
Но этого не случилось. Николай Илларионович предпочел за лучшее пересидеть в своем кабинете на Светланской улице. Безобразова он тоже пощадил, сказав ему:
– Крейсера поведет Карл Петрович Иессен…
С календарей, как отсохший лист с дерева, слетела еще одна страница и открылась новая – 28 июля 1904 года.
– Будем ждать сигнала от наместника, – сказал Скрыдлов и сложил на животе руки, как старая бабка на завалинке, которая все в жизни уже сделала, теперь остается последнее – не прохлопать трубного гласа, зовущего ее в лучший мир.
………………………………………………………………………………………
Витгефт был ранен, и никто бы не осудил старика, останься он тогда на берегу. Но Вильгельм Карлович оказался исполнительнее Скрыдлова: с пяти часов утра 28 июля он безропотно занял место на адмиральском мостике флагман–ского броненосца "Цесаревич". Оттуда, со страшной высоты, он видел все, а все люди издалека видели своего адмирала…
В окружении Витгефта сейчас были: контр-адмирал Матусевич, начальник его штаба; любимец покойного Макарова – лейтенант Коля Азарьев (штурман); флаг-офицеры в чинах мичманских – Эллис и Кувшинников; лейтенант Ненюков (артиллерист), а среди них выделялся отважный сын сербского народа – красавец Драгичевич-Никшич, тоже лейтенант (и тоже штурман).
Младший флагман эскадры, князь Ухтомский, держал флаг на броненосце "Пересвет", и, если Витгефт погибнет, он обязан заменить его, продолжая битву… Крейсер "Новик" открыл движение эскадры, за ним плавно тронулся "Цесаревич", в кильватер флагману пристраивались другие броненосцы, крейсера и миноносцы. Все было торжественно, не без величавости. Над мачтами "Цесаревича" ветер развевал и комкал почти праздничный сигнал: "ФЛОТ ИЗВЕЩАЕТСЯ, ЧТО ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР ПОВЕЛЕЛ НАМ СЛЕДОВАТЬ ВО ВЛАДИВОСТОК…"
– К бою! – последовали команды.
Витгефт приглядывался к "Ретвизану", которым командовал дерзостный поляк, капитан 1-го ранга Эдуард Щен–снович:
– Как-то там с наскоро заделанной пробоиной? Ведь они даже не успели откачать пятьсот тонн воды.
– Ничего, держатся, – из-за плеча подсказал каперанг Иванов, опытный командир "Цесаревича".
– Я боюсь, – ответил Витгефт, – что, стоит эскадре набавить узлов, и переборки на "Ретвизане" полетят к чертям… Как вы думаете, Николай Михайлович?
– Полетят, конечно, – не стал мудрить Иванов…
– Сколько держать? – спросил Витгефт у Матусевича.
– Пока нас устроят и двенадцать узлов…
Берега Квантуна исчезали вдали. Японские крейсера "Ниссин" и "Кассуга", пересчитав русские корабли, скрылись из виду. Было 11.30, когда из пасмурного отдаления тяжело и зловеще проступили очертания главных сил броневого кильватера самого Того, флаг его реял над "Миказой", за ним двигались "Асахи", "Фудзи", "Сикисима" и прочие. Громадная свора миноносцев блуждала по флангам, будто присматриваясь, в кого вонзить свои зубы… Поворотом "все вдруг" Того сразу вышел на пересечку, чтобы забрать голову нашей колонны в клещи, а потом раздавить ее вместе с флагманским "Цесаревичем".
– Четыре румба влево, – не растерялся Витгефт, найдя самое верное решение, отчего противники стали расходиться на контр-галсах, и Того не сразу понял, что его маневр сорван. "Ниссин" открыл огонь, на что Витгефт реагировал без промедления: – Броненосцам отвечать из главного ка–либра…
Того, используя преимущество в скорости, обошел нашу эскадру с конца, он менял свои курсы, снова и снова примериваясь к охватам головы, но каждый раз оказывался в дураках, а башенный огонь враждующих сторон отражал нарастание боя во время неизбежных сближений. Того постыдно "промахнулся" в неумелом маневрировании, его эскадра оказалась далеко позади русской, на "Цесаревиче" даже пошучивали:
– Того, наверное, сегодня не выспался.
– Да, что-то не видать прежнего задора.
– О! Попадание в "Читозе"… вон-вон, видите?
"Читозе", жестоко раненный, уже отползал в сторону, за ним отбегали японские крейсера. Еще доклад:
– Вижу, на "Сикисиме"… корму рвануло!
Совершив непонятный поворот на восемь румбов, эскадра Того строем фронта удалялась в море, на горизонте виднелись только трубы, мостики и мачты… Там пластами блуждал дым.
– Ничего не понимаю… зачем? – недоумевал Витгефт.
– А я, кажется, догадываюсь, – ответил Иванов. – Того боится, что мы, как в прошлый раз, отвернем обратно к Артуру, вот и заманивает нас подальше от крепости…
Время: 14.30. Дистанция между противниками настолько возросла, что бой сам по себе прекратился. Русская эскадра держалась курса в сторону Корейского пролива, где за Цусимой открывались дороги во Владивосток. Никто из кораблей Того не рисковал подходить ближе 70 кабельтовых, и только в хвосте нашей колонны броненосец "Полтава" отбивался от японских крейсеров. Желтое море спокойно стелилось под килями российских броненосцев. Им хватило брони, чтобы выдержать удары фугасов, им хватило и пушек, чтобы громить врага, и не хватало лишь двух-трех узлов скорости, чтобы обеспечить себе полноту победного триумфа…
– Не пора ли командам обедать? – спросил Иванов.
– Как угодно, – отвечал Витгефт. – Мне сейчас не до еды, но если люди не потеряли аппетита, я не возражаю…
В три часа дня адмирал запросил командиров кораблей о повреждениях. Ответы поступали утешительные – ничего страшного не произошло, все в порядке. Того допустил такие грубейшие просчеты в тактике, он так неумело руководил боем, что на русской эскадре окрепла уверенность в своих силах, и Того уже не казался таким страшным, каким его англичане малюют. Матросы с ночи были на ногах, теперь иные ложились прямо на броню палуб, возле пушек, говоря:
– Задам храпака, пока там адмиралы волынят…
В 16.30 снова началось сближение противников, две эскадры развили бушующие шквалы огня, в котором страдали одинаково и японцы и русские… "Миказа" уже горел, но забивал пламя, одна из башен японского флагмана не проворачивалась. Свирепый ливень осколков осыпал и наши палубы, русские комендоры – скрывая раны! – не оставляли орудий, стреляя, стреляя, стреляя… Витгефт не покидал площадки адмиральского мостика, открытый всем словно напоказ. Флаг-офицеры тянули его за полы тужурки, даже за штанины брюк:
– Вильгельм Карлыч, опасно… вниз, в рубку!
– Оставьте меня. Сегодня я должен быть молодцом. Отсюда мне удобнее видеть, и здесь меня видит вся эскадра. В конце концов, человеку безразлично, где умирать!
Кажется, адмирал решил сегодня искупить все прежние слабости, нарочно бравируя показной храбростью, чтобы ни у кого не возникло сомнений в его смелости. "Цесаревич" (с Витгефтом) и "Пересвет" (с Ухтомским) – эти два флагмана, старший и младший, – были снова поставлены Того под ураганный огонь, чтобы выбить командование русской эскадрой. В половине шестого вечера японский снаряд сбил фок-мачту на "Цесаревиче", и адмирал Витгефт исчез навсегда в кратком мгновении ослепительной вспышки… на решетки мостика шмякнулась его нога с остатком штанины, украшенной лампасом.
Это было все, что осталось от человека!
Ослепленный взрывом, поднялся каперанг Иванов:
– Где Матусевич?.. Ненюков?.. Драгичев?..
Весь штаб эскадры – вповалку. Мертвые переплетались с живыми, и мичман Эллис приник лицом к лицу лейтенанта Азарьева – так, будто они дарили один другому последнее смертное целование. Николай Михайлович Иванов пришел в себя:
– Эскадра не должна знать о гибели флагмана… Флаг адмирала Витгефта не спускать! Эскадру поведу я… сам по–веду!
Его шатало. Из носа и ушей фонтанировала кровь.
– На румбе… какой курс? – спрашивал он.
– Держим… сто восемнадцать, – отвечали рулевые, перехватывая липкие от крови рукояти штурвала.
Время: 17.43. Вторым снарядом разнесло ходовую рубку "Цесаревича". Все, кто уцелел от первого взрыва, полегли замертво. Флагман, ведущий эскадру, начал скатываться в бессмысленную циркуляцию, но при этом эскадра, еще не зная о гибели Витгефта, исполнительно заворачивала ему в кильватер, думая, что адмирал начинает очередной маневр…
………………………………………………………………………………………
Неожиданно для японцев она даже удвоила мощь огня, а корабли противника ослабляли огонь, многие выходили из боя. "Якумо" и "Асахи" были разрушены взрывами, в их пробоины хлестала вода. "Кассуга" и "Чин-Иен" едва оправились от попаданий, сильно дымя. На крейсере "Ниссин" снесло палубные надстройки… Того сорвал с головы фуражку! Он швырнул ее на решетки мостика, скользкие от крови убитых, и топтал фуражку ногами, с хрустом раздавив адмиральскую кокарду.
– О, боги… не может быть! – выкрикивал он.