– Как-нибудь доберетесь. Желаю доброго пути…
Владивосток ничуть не изменился за время его отсутствия. Но Скрыдлова не было, адмирала отозвали в Петербург для работы в Главном Морском штабе, вся морская часть теперь подчинялась Иессену. Сергей Николаевич решил, что сначала ему надобно навестить вдову каперанга Трусова.
Конечно, предстояло выдержать очень тяжелую сцену, но Панафидин принес в дом Трусовых и радостную весть для матери – ее сын жив, вот его чемодан, вот на мне, сами видите, его же костюм, возвращаю его любимый галстук. Вдова не стала выпытывать у него подробности гибели мужа на мостике "Рюрика", за что Панафидин остался ей благодарен.
– Эти проклятые крейсера, – сказала она за чаем. – Недаром я всегда их боялась. Холодные, железные, страшные, негде повернуться от тесноты… Куда же вы теперь, мичман?
– На крейсера! – отвечал ей Панафидин.
Иессен встретил мичмана приветливо:
– Но я должен сразу предупредить вас, что русский флот пережил такую страшную катастрофу, после которой не осталось кораблей, зато образовался излишек офицеров. Вакансий нет! Впрочем, – добавил контр-адмирал, – я не стану возражать, если кто-либо из командиров крейсеров похлопочет передо мною о зачислении вас в экипаж сверх штата…
Флагманская "Россия" тихо подымливала на опустевшем рейде, но там был уже другой командир; "Громобой" попал в капитальный ремонт, а из впадины дока еще торчали мачты "Богатыря". В отделе личного состава сидел незнакомый каперанг и чинил гору исписанных карандашей, вкладывая в это дело всю свою широкую русскую натуру. Казалось, навали тут карандашей до колена, он их все перечинит. Панафидин сказал, что, очевидно, сейчас существует некая "очередь" на крейсера, а потому он согласен, чтобы его в этой "очереди" учитывали:
– Я бежал из плена. И чист аки голубь.
– Вот вы бегаете, а нам лишние хлопоты. Я вас на учет не могу поставить, пока не придут документы.
– Откуда?
– Из Японии, конечно. Надо же нам знать, сколько вы там пробыли, чтобы соблюсти законность в жалованье. Плохо, что вы не дождались организованной отправки на родину.
– Чем же я виноват, что стремился на родину!
– Могли бы и потерпеть. Теперь же до прибытия из Токио нужной документации я вас в экипажи крейсеров не запишу…
Панафидин пошел к дверям, но вернулся:
– Простите, что отрываю вас от серьезного дела. За предпоследний поход на "Рюрике" я был представлен к Владимиру… кажется, даже с мечами и бантом. Что в Петербурге? Утвердили там мое представление к ордену или нет?
– Насколько мне помнится… Как ваша фамилия?
– Панафидин. Сергей Николаевич Панафидин.
– Нет. Ваше имя мне не встречалось…
Мичман вышел из штаба на Светланскую как оплеванный. В самом-то деле! Стоило ли ему так мучиться, дважды свершив побег, чтобы здесь, уже дома, с разбегу напороться на острые копья бюрократических карандашей? Очень не хотелось бы ему обращаться к помощи Стеммана, но все-таки, пересилив себя, он поехал в доки. "Богатырь" тяжко осел днищем на распорках киль-блоков, пробоины в его корпусе, заживленные деревом, требовали покрытия листовой сталью, которой – увы! – на складах порта не оказалось. Крейсер, когда-то образцовый чистюля, теперь выглядел захламленным, красные пятна ядовитого сурика на его бортах казались незабинтованными ранами…
– Да, да, войдите! – отозвался на стук Стемман.
Под стать крейсеру выглядел и командир его, еще больше облысевший, увядший, с мешками под глазами. Одетый в будничный китель, каперанг как-то померк среди убранства своего салона, где от старых времен еще гордо сверкали зеркала, лоснился лионский бархат постельных ширм и обивки мебели.
– Догадываюсь, зачем пожаловали, – сказал Стемман.
– Нетрудно и догадаться, Александр Федорович: я молод, и, пока молод, надо делать карьеру. Я не стыжусь этого слова, ибо не карьерист, но каждый офицер нуждается в службе.
– И решили вернуться на мой "Богатырь"?
– Если посодействуете в возвращении.
Стемман сказал, что это не от него зависит:
– Кают-компания, к сожалению, не резиновая. Если вас принять, значит, кого-то надо выкинуть на берег.
– Печально… Неужели мне, молодому офицеру, теперь много лет ожидать, когда Россия восстановит и отстроит свой флот?
Стемман поднял над столом руки – как бы в раздумье и резким жестом опустил их на подлокотники кресла: шлеп!
Вопрос его был совершенно неожиданным:
– А… ваша виолончель? Так и погибла с "Рюриком"?
Панафидин рассказал, при каких обстоятельствах она была расколота форштевнем японского крейсера "Адзумо".
– А-а, – улыбнулся Стемман, – на "Адзумо" был командиром Фудзи… когда-то мой приятель. Мы немало с ним выпивали в Нагасаки… перед войной, конечно. Как он теперь выглядит?
Панафидин неожиданно обозлился:
– Лучше вас, – отвечал нервно…
Он как-то по-новому взглянул на Стеммана. Перед ним сидел человек, явно удрученный тем, что война, от которой он ожидал адмиральского "орла" на эполетах, жаждал орденов и почестей, эта война обернулась для него крахом. От каперанга остался мелочный обыватель, который слишком долго простоял в очереди у кассы, но получил меньше, нежели рассчитывал получить. Однако фразу мичмана о том, что Фудзи выглядит "лучше вас", Стемман хорошо понял, а потому решил отомстить.
– Знаете, – вдруг сказал Стемман, – мне очень жаль вашу прекрасную виолончель. Но еще больше я жалею вас… Вы очень ретиво рвались с моего "Богатыря" на "Рюрик", а теперь после "Рюрика" вернулись к моему разбитому корыту. Мне жаль вас… очень, – повторил Стемман, злорадствуя. – Вы напоминаете сейчас мужа, который, разведясь с женою, снова молит ее о прошлой любви. Будь вы разумнее, вы у меня стали бы теперь лейтенантом. И наверное, играли бы по вечерам на виолончели в доме господина Парчевского…
Панафидина даже передернуло от оскорбления.
– Позвольте откланяться? – поднялся мичман.
– Не смею задерживать… хе-хе-хе!
………………………………………………………………………………………
Нехорошие мысли одолевали мичмана после визита в доки. Консул в Шанхае, точильщик карандашей в штабе, наконец, язвительный Стемман – никто не сказал ему даже спасибо за все, что пришлось ему претерпеть, и, кажется, его побег из плена готовы поставить не в заслугу, а в вину ему, будто он нарушил требования устава. Не зная, куда уйти от самого себя, Панафидин заглянул в нотный магазин братьев Сенкевичей, которые улыбались мичману еще через стекло витрины.
– Не желаете ли посмотреть у нас кое-что новенькое? Вот Скрябина прислали из Москвы, вот и Рахманинов… все самое последнее. Отличные издания – фирмы Юргенсонов.
Панафидин небрежно перелистал ноты:
– Спасибо. Но я осиротел… увы, это так.
Стало еще гаже. Подумалось – не лечь ли в госпиталь да от чего-нибудь подлечиться? Медицина штука такая: ляжешь на больничную койку, и болезни сразу найдутся. Погруженный в такие невеселые мысли, Панафидин вышел на звуки воинственного марша, доносившегося из зелени Адмиральского сада. В кафе он уселся под зонтиком. Как и в прошлый раз, заказал для себя кофе глясе. Было ему неуютно, неприкаянно, одиноко. Рассеянно обозревая публику, мичман вдруг вскочил, едва не обрушив коленями хилый столик…
Да! Как и в прошлый раз, она была здесь.
Женщина ослепительной красоты в одиночестве пила лимонад.
Но теперь-то он знал ее имя. Наконец он имел на нее мужские права… Панафидин решительно подошел к ней:
– Дженни! Какое счастье, что я снова вас встретил. Нет слов, чтобы выразить все те сложные чувства, которые вы сумели внушить мне…
Красавица, не дослушав, стала громко кричать:
– Миша… Миша! Скорее сюда… ну где же ты?
К ним уже подходил солидный кавторанг в белом мундире и белых брюках, в штиблетах из белой кожи.
– В чем дело, моя прелесть? – спросил он, картавя.
– Стоило тебе отойти, и вот этот мичман… вдруг делает мне какие-то странные намеки. Будто я с ним… о ужас!
Кавторанг пощипывал бородку стиля "де-катр".
– Объяснитесь. Или вы знакомы с Зинаидой Ивановной?
Панафидин и сам не знал, что тут можно объяснить:
– Видите ли, я недавно из Осаки плыл в Шанхай… конечно, без билета. Но в первом классе французского парохода "Прованс". Вряд ли ошибаюсь! Возможно ли такое совпадение?
– Какой Шанхай? – возмутился кавторанг. – Какое совпадение? Золотко мое, когда ты успела побывать в Шанхае?
Красавица даже обиделась:
– Да что я… сумасшедшая? Никогда не была в Шанхае и никогда не буду. Что мне там делать?
Панафидин в полном изумлении поклонился ей:
– Простите, тогда я ничего не понимаю.
– Я тоже, – сказал кавторанг, – отказываюсь понимать, на каком основании вы кидаетесь к даме с неприличными намеками. В конце-то концов, мне лучше знать, где бывает моя жена…
Панафидин то бледнел, то краснел от стыда:
– Я приношу вам, господин капитан второго ранга, самые глубочайшие извинения. Но ваша супруга до умопомрачения схожа с той дамой, которую я сопровождал до Шанхая…
– До Шанхая из Осаки? – спросил кавторанг.
– Так точно!
– А как вы туда попали?..
Панафидин кратко изложил одиссею своих злоключений, и кавторанг, явно заинтересованный, протянул мичману руку:
– Беклемишев Михаил Николаевич, честь имею… во Владивостоке командую подводными лодками, которые я сам и доставил из Петербурга на железнодорожных платформах. Бог с ним, с этим Шанхаем… Садитесь, мичман. Побеседуем…
Беседовать с Беклемишевым было одно удовольствие. Он оказался человеком высокой культуры, технически грамотным, на уровне последних достижений науки. Михаил Николаевич был фанатиком подводного плавания, считавшим, что будущее морских войн – удар из-под воды! Панафидин поговорил с кавторангом минут двадцать и сам загорелся желанием нырнуть в неизведанные гибельные бездны. В ответ на его невеселый рассказ о мытарствах с крейсерами Беклемишев посочувствовал:
– Да, это тяжко, тяжко… согласен. Давайте сделаем так. – Он потянул из кармана золотые часы, щелкнул крышкой. – Зиночка, ты хотела совершить вояж по магазинам, это очень мило с твоей стороны. А мы с Сергеем Николаевичем, пока ты занята дамскими делами, совершим увлекательную прогулку…
Прогулка закончилась на транспорте "Шилка", вокруг которого покачивались 13 подлодок: "Скат", "Форель", "Налим", "Сом", "Палтус" и прочие, сверху чем-то похожие на большие галоши. Беспокойно было всюду видеть бидоны с бензином, украшенные зловещими надписями: "Одна папироса – твоя смерть!"
– Не буду скрывать от вас, – сообщил Беклемишев, – что офицерскую публику воротит от моих подлодок, как от хорошей касторки. Все согласны плавать хоть на землечерпалках, только бы не видеть этих железных гробов, которые частенько тонут, горят и взрываются… Зато у нас полно свободных вакансий!
– Я согласен. Тонуть. Гореть. Взрываться.
– Вот и отлично. Не пройдет и полугода, как я вам обещаю чин лейтенанта. Договоримся так. Сегодня у нас… что?
– Понедельник.
– До субботы вы погуляйте. А в конце недели затралим адмирала Иессена в кабинет и… все уладим. Кстати, – спросил Беклемишев, – сколько хотели бы вы получать жалованья?
– Как это сколько? – не понял вопроса мичман.
– А так… называйте любую сумму, и эту сумму вы будете иметь от казны ежемесячно. Ведь в морском министерстве нам выплачивают независимо от чинов на основании известного приказа: "Подводникам платить сколько они пожелают, потому что все равно они скоро все потонут или взорвутся…"
Сергей Николаевич остался человеком скромным:
– Можно рублей… ну хотя бы сорок.
– Так и запишем: четыреста рублей в месяц на всем готовом… Предрекаю: на подводных лодках вас ждет удивительная жизнь и быстрая карьера! – обещал Беклемишев.
– Не сомневаюсь, – бодро отвечал Панафидин.
Будущее вдруг обрело небывалую ясность.
И весь мир озарился волшебным чарующим светом…
…………………………………………………………………………………..
Пока суд да дело, Панафидин поселился в номерах общежития при Морском собрании, где обитали неприкаянные офицеры флота, потерявшие корабли и ждущие свободных вакансий. Расхватывали все должности, согласны идти хоть на портовые буксиры, чтобы толкать по рейду баржи с песком и камнями… Известие о том, что Панафидин позволил кавторангу Беклемишеву увлечь себя, они встретили без зависти:
– Тут и на воде-то не знаешь, как удержаться, а вы еще под воду полезли. Да ведь у Беклемишева на "Шилке" собрались отпетые – вроде клуба для самоубийц… Еще пожалеете!
Лейтенант с крейсера "Новик" (который, подобно "Варягу", взорвался у Сахалина) весь день терзал гитару:
В проливе чужом и далеком,
Вдали от родимой земли,
На дне океана – глубоко
Забытые спят корабли…
Из окон виделся рейд, и флагманская "Россия" по-прежнему держала котлы "на подогреве" – в боевой готовности. Между кроватями слонялись без дела офицеры, а в углу солидные механики с утра до ночи распивали пиво. Оттуда слышалось:
– У меня приятель! Такой сукин сын, не приведи бог. Уже запатентовал в Питере свое изобретение. Особый пресс для глажения брюк. Матросня по субботам с утюгами по кораблям мечется. А тут сложил сразу дюжину, под пресс сунул – дерг, и готово! Складки, пишет, получаются идеальные. На выставке "Лиги Обновления Флота" сам государь император выразил ему высочайшее внимание… Теперь за этот патент он оторвет!
Панафидин зевнул. Конечно, никто не спорит: складки на штанах необходимы, но если "Лига Обновления Флота" начала возрождение флота со штанов, то эти господа офицеры еще не скоро дождутся свободных корабельных вакансий. А на соседней койке лейтенант с "Новика" припадал к гитаре:
Там мертвые спят адмиралы
И дремлют матросы вокруг.
У них прорастают кораллы
Меж пальцев раскинутых рук…
Мичману все надоело. Решил прогуляться. Надел свежий воротничок с лиселями. Прицепил кортик. Взял в руку перчатки.
– Вы не знаете, что сегодня в Морском собрании?
– Лекций никаких, – ответил сосед. – Библиотека открыта. Ну и ресторан, как водится… не без этого!
На улице мичман купил с лотка пачку папирос "Дарлинг" (10 штук – 20 копеек), прочел на коробке стишата: "С тех пор как "Дарлинг" я курю, тебя безумно я люблю". На минуту Панафидин представил себе поэта, который, содрогаясь в муках творчества, надеется заработать трешку на пропитание. Черт побери! Один соблазнил императора складками на штанах, другой убедил табачного фабриканта в своей гениальности. Каждый сверчок старается занять свой шесток.
В библиотеке Морского собрания он просмотрел последние газеты, ничего не выделив из них примечательного, кроме того, что южная часть Сахалина уступалась японцам, а Витте, сделавший японцам эту уступку в переговорах, получал титул графа. Ну что ж! Был князь Потемкин-Таврический, был Суворов-Рымникский, был князь Кутузов-Смоленский, теперь русский народ осчастливили явлениями "графа Полусахалинского".
– Мне смешно, – без смеха сказал мичман.
Перед матросом-калекою, служителем библиотеки, Панафидин выбросил на поднос рубль, и матрос ему поклонился:
– Спасибо, ваше благородье. Кормиться-то надоть…
Мичман проследовал в ресторан и в дверях ресторана, почти нос к носу, столкнулся с Игорем Житецким, который обдал его запахом лоригана, а идеальный пробор в прическе Житецкого лоснился от превосходного бриллиантина.
Друг гардемаринской юности широко распахнул объятия:
– О, Сережа! Милый ты мой, как я рад…
Панафидин даже отступил назад в удивлении:
– Ты? А я ведь, Игорь, искал тебя.
– Где?
– По всей Японии, среди пленных с эскадры адмирала Рожественского. Но не нашел… Кладо тоже не обнаружился.
– А меня на эскадре и не было, – спокойно отвечал Житецкий. – Неужели я такой дурак, чтобы влезать в эту авантюру? Николай Лаврентьевич тоже не верил в успех Зиновия.
– Но ехали-то вы на эскадру Рожественского.
– Мало ли что! Важно было уехать… Что мне здесь, в этой дыре? А в Питере жизнь бьет ключом. Такие перспективы… захватывающие! Именно теперь, когда от флота остались разбитые черепки, кому, как не нам, молодежи, делать карьеру? Ведь уже ясно: старики опростоволосились при Цусиме, на смену этим архивным дуракам приходит новое поколение… такие, как мы!
Только сейчас Панафидин заметил на плечах Житецкого эполеты лейтенанта, а на груди приятеля, подле Станислава, посверкивал эмалью и орден Владимира (правда, без мечей).
– За что? – спросил он, стукнув ногтем по ордену.
Житецкий прикинулся наивным юношей:
– Даром не дают. Делали для победы все, что могли. Не всем же стрелять из пушек… Ну, ладно. Об этом потом. Ты сюда? – Он показал в зал ресторана. – Тогда мы еще увидимся…
Панафидин засел в углу ресторана перед бутылкой коньяку. Старая обида ворочалась в душе, почти физически ощутимая. Конечно, зависть ни к чему, но… "Уже лейтенант!"
– Ладно, – сказал он себе, залпом выпивая две рюмки подряд. – Черт с ними со всеми. Поныряю на подлодках с полгодика и заслужу эполеты лейтенанта… честно!
Вернулся в ресторан Житецкий и, проходя мимо, с дружеской лаской обнял его за плечи:
– А чего ты в углу? Пойдем за наш столик. У меня там своя компания. Собрались люди полезные… для тебя тоже.
Панафидин до краев наполнил третью рюмку.
– Игорь, ради чего ты вернулся во Владивосток?
– А ты не догадываешься, дружище?
– Признаться, нет.
– Я приехал свататься к Вие Францевне. Можешь считать, что приглашение на нашу свадьбу тобою уже получено…
Коньяк глухо шумел в голове мичмана.
– Поздравляю… приданое богатое, не правда ли?
На лице Житецкого отразилась гримаса отвращения:
– Дело не в деньгах, и ты меня хорошо знаешь. Дело в чувствах, а Вия Францевна давно испытывает их ко мне.
– А ты?
– Что я?
– Испытываешь?
– Безусловно. Чувства проверенные. И временем. И расстоянием. Ну, пошли, пошли, – тянул он Панафидина за свой столик. – Собрались свои люди. Вон, видишь, и каперанг Селищев из отдела личного состава. Если у тебя трудности с вакансией, мы сейчас за выпивкой все и обсудим…
В названном Селищеве мичман узнал того типа, который энергично и здравомысляще затачивал штабные карандаши.
– Иди к ним, – сказал он Житецкому. – Я потом…
Коньяк электрическими уколами осыпал его тело. В шуме множества голосов он улавливал тенор Житецкого:
– Господа! Каждый индивидуум на Руси – кузнец своего счастья. Если вы хотите иметь успех в жизни, постарайтесь заранее выбрать себе хороших родителей, дабы еще в эмбриональном состоянии ощущать всю прелесть будущего бытия…
– Браво, Житецкий, браво! – поддержал его Селищев.
Панафидин рывком поднялся из-за стола. По прямой линии, никуда уж не сворачивая, мичман двинулся на таран этой компании хохочущих негодяев и, устремленный к цели, почти сладостно содрогался от праведного бешенства…
– Сними! – велел он Житецкому, подходя к нему.
– Что снять?
– Вот это все – и эполеты и ордена.