- Ты ни при чем. Ты просто стрелочник тупика. Наверное, по простоте душевной ты думаешь, что это дорога в мир? Ах, мой милый Аркашка! Это дорога в тупик, здесь она обрывается. И этот тупик, поверь, может для многих из нас обернуться жизненным тупиком!
- Как ты сказал? Жизненным тупиком?
- Я так чувствую, - ответил Ронек. - Осмотрись вокруг, Аркадий, и ты тоже почувствуешь это.
Небольсин рассмеялся - совсем невесело.
- Это очень неприятный афоризм, Петенька! В старые добрые времена за такие пророчества пороли розгами.
- Закрой! - сказал Ронек.
Сильный Небольсин навалился на клинкет задвижной двери, со скрежетом она поехала, закрывая умирающую корову.
- Сена бы… - сказал Небольсин подавленно.
- Откуда у нас сено? Резать? Но кожа и кости. Да и холодильников нет. Они знали, куда надо загонять скотину. И загнали насмерть. Прощай, Аркадий, я пойду…
Теплые ветры широко задували над Мурманом. За сопками - там, где раскинулось кладбище, - обмахивались по ветрам белым-белы черемухи, уже увядающие. Было что-то раздражающее в негасимом мареве солнца, в ослепительном блеске неба, с высоты которого падали чайки на темную ледяную воду. И лежал в низинах твердый, прозрачный лед, никогда не тая.
Жили в ту пору больше слухами: одному сказали, другому нашептали, а третий где-то вычитал (или сам выдумал). Архангельск тяготел к Вологде, а через Вологду - к Москве; Мурманск же был прямо связан с Петроградом, и оттуда по временам налетали буйные вихри…
Сумятица лихорадочных событий, не всегда понятных на Мурмане, вдруг вылилась в резолюцию флотилии Северного Ледовитого океана: "Прекратить постыдное братание! Даешь наступление! Мы за полное доверие к министрам-социалистам…"
И говорили везде так:
- Не беспокойтесь! Вот вернется Ветлинский, и все начнется по-новому, иначе… Мы еще поглядим. Вы еще узнаете.
Небольсин мучился: выходил его брат в арлекинском одеянии, с винтовкой в руке, отдергивая окровавленный занавес войны, а навстречу ему поднималась костлявая шея умирающей коровы и говорила предсмертное, прощальное: "му-у-у-у…"
* * *
- Братцы! Доколе маяться? - поднялся на башню "Чесмы" матрос; сковырнув с башки бескозырку, показал ее всем золотой броской надписью: "Бесшумный". - Командир нашего ясминца, князь Вяземский, есть первый хад! А почему он хадом стал - сейчас обскажу по порядку…
- Трухай, Маковкин! - подбодрили его снизу, от палубы.
- Другие ясминцы у стенки борта протирают, а наш хад, князь Вяземский, у Короткова сам на походы, будто на выпивку, набивается. Ну, рази не хад? Ему што, боле всех надобно? Опять же, по праву революции, кто давал ему такую власть, чтобы в бой с немцем вступать? У немца, братцы, на подводах пушки в сто пять миллиметров, а у нас - пукалки, в семьдесят пять… Так я вас, ридные мои, спрашиваю: хад он или не хад?
- Долой гада Вяземского с флотилии! - поддерживала толпа.
- И каперанга Короткова - в шею! Почто он социалиста Керенского матеряет? Почто под портретом Николашки у себя сиживает?
Митинг проходил на палубе "Чесмы", под открытым небом, и базарные торговки тут же, под сенью главного калибра, бойко продавали калачи и воблу, семечки и спиртное. Небольсина от скуки тянуло на люди, и он был рад, что Ванька Кладов затащил его на этот митинг. Сейчас Аркадий Константинович сидел на ступенях трапа, рядом с матросом, который ругался глухо и злобно. И вдруг этот матрос сорвался с места, кошкой полез на башню, цепляясь за скобы, вделанные в броню.
И вот вырос над палубой, а под ним трещала шелуха семечек, цвели платки продажных маркитанток, пьяно и неуемно колыхалась чернь бушлатов. Начал неожиданно - с упрека.
- Эх, вы-ы-и-и… - провыл он, раздираемый злобой. - Вы сами не знаете, чего хотите. Вчера кричали: "Даешь наступление!" А теперь командира "Бесшумного" с дерьмом пополам мешаете… За что? За мужество? Так его только уважать можно, что он со своими "пукалками" прет на рожон - прямо на немецкий калибр. И не боится… Нет, - продолжал матрос, - не за это надо судить князя Вяземского! А вот за что: монархист он, враг революции, мордобоец был славный… верно! Таких на флотилии не надобно.
- Кто это такой? - спросил Небольсин у мичмана Кладова.
- Аскольдовский ревкомовец… некий Павлухин!
Палец Павлухина вытянул из толпы матроса с "ясминца".
- Вот ты - хад! - сказал ему аскольдовец с яростью. - Даже не в дюймах, а в миллиметрах считать стал. Ишь бухгалтер нашелся… Не матрос ты флота Российского, а сопля, в бушлат завернутая! Команда крейсера "Аскольд", - продолжал Павлухин, - заверяет, что она будет стоять на страже русской революции… своим калибром!
На башню уже лез, срываясь со скоб сапогами, Шверченко.
- Так! - завопил сверху. - Вы все слышали? Вроде бы все гладко сообщил нам товарищ Павлухин. А ежели разобраться?
- Разбирайся, - сказал Павлухин, но с башни не спустился.
Закрыв огонек руками, он на свирепом ветру раскуривал папиросу.
- Большевики, - выкрикивал Шверченко, - разжигают войну гражданскую, они будят зверя, с которым сами потом не смогут справиться!.. Братцы, не верьте в грядущее торжество алчной диктатуры толпы! - И рука Шверченки, вскинутая резко, вдруг вытянулась в сторону океана. - Там, - рявкнул эсер с высоты броневого настила, - там есть некто!.. Некто третий уже решает нашу судьбу!
Ванька Кладов, потирая руки, толкнул Небольсина в бок.
- Вот сейчас начнется, - сказал плотоядно.
И на весь рейд рвануло криком Павлухина:
- Кто это "некто третий"?!
- Давай первого сначала! - задирались головы с палубы.
- Первый - Ленин! - ответил Павлухин.
- Тогда эторого… давай! - требовали с палубы.
На башню вскинулся Мишка Ляуданский, и толпа братишек встретила его ревом - так встречают чемпионов, любимцев публики.
- Второй, братишки, я знаю, - сказал Ляуданский, - это буржуазия, которая уже кажет нам… Жаль, что тут прекрасные женщины, а то бы я сказал, что она кажет.
Павлухин бросил окурок, и его унесло ветром под небеса. Шагнул прямо на Шверченку:
- А-а-а!.. Боишься назвать своего "третьего"? Так я отвечу, кого ты имел в виду… Вот он, "некто третий"!
И рука аскольдовца выбросилась вперед. Все невольно посмотрели на серый борт британского линкора "Юпитер", на котором, вытягиваясь в нитку, распластался брейд-вымпел Кэмпена.
- Вот он, твой "некто третий"! Он ждет… Он ждет от тебя, чтобы ты завопил на всю гавань: караул, помогите! И ты этот сигнал ему подал. Он, этот "некто третий", тебя сегодня услышал… Услышал и запомнил!
Башня торчала над людьми немым грохотом огня и стали. Наверху ее - над дулами орудий - три маленьких человека. Между ними - ветер. Ветер с просторов океана…
- Мы, - снова заговорил Павлухин, - команда "Аскольда", протестуем против предательской резолюции Центромура… Вы, лиговские да одесские, войны и не нюхали! Недаром вас адмирал Колчак пинкарем под зад с флота высвистнул. Чем хвастаетесь? Тем, что на поезде из Севастополя до Владивостока прокатились? Тем, что оттуда до Мурмана своим ходом притопали? Это не работа. А я войну видел… - закончил Павлухин почти тихо. - От Сингапура до Хайфы наш героический крейсер прошел с боями. И хватит… Мы против вашей резолюции… вот так!
Снизу, с палубы, выкрики:
- Контра! Таких топить будем!
- Топи! - взорвало Павлухина. - Топи, в такую тебя мать!.. Нас в Тулоне стреляли офицеры, а здесь, в Мурманске, свои же топить будут?
Мишка Ляуданский попер на Павлухина грудью, прижимая его к срезу башенной брони, а там, внизу, баламутились его кореша да приятели, которые любого разорвут зубами…
- Значит, так! - сказал Ляуданский, и ветер расхлестал его гигантские, измызганные в грязи клеши. - Значит, так… Четырех ваших хлопнули, это мы знаем. Но за што их хлопнули? Пусть товарищ Павлухин и расскажет нам, как они продавались за немецкие деньги! Как вино по кабакам во Франции качали на эти самые деньги! Как по бардакам хаживали…
Небольсин весь вытянулся на трапе: даже издали ему было видно, как брызнули слезы из глаз Павлухина.
- Братцы! - сказал Павлухин в толпу. - Неужто вы верите, что кровь четырех матросов с "Аскольда", пролитая напрасно в Тулоне, была кровью… продажной?!
Навстречу ему полоснуло бранью торговок:
- А иде Ленин твой? Он - главный шпион Вильгельма…
- Бабка, - перегнулся Павлухин с башни, - хоть бы ты, дура старая, заткнулась… Тебя-то кто спрашивает? А вы, чесменские, развалили свой корабль. Шмары у вас с мешками да корзинами по трапам ползают. Барахолка и притон у вас, а не корабль революции… Немец придет и раздавит вас, как клопов… Мешочники вы, паразиты и сами продажные суки!
- Круто взял, - шепнул Ванька Кладов, пихая Небольсина локтем. - Пора смываться. Сейчас будет заваруха.
- Ты думаешь? Но мне любопытно. Погоди… Павлухина уже сорвали с башни. Зверино и ненасытно били.
Прямо лицом колотили аскольдовца в броню, и броня стала красной от крови. Базарные бабы, страшные и патлатые, как ведьмы, с хрустом цеплялись в волосы Павлухина.
- Мы тебе не… эти самые! - визжали маркитантки. - Мы тебе за три рубля по каютам не валяемся…
Небольсин с ожесточенным отчаянием вспомнил, как била его на рельсах вот такая же разъяренная толпа, и очень хотел вмешаться. Но он был человеком с берега, а тут нужен моряк.
- Мичман, - сказал он Ваньке Кладову, - вступись… Ты же видишь - человека убивают…
- Ну да! - ответил Ванька (негодяй известный). - Мотаем отсюда скорее. А то, гляди, и нам перепадет по разу… Если бы этот большевик сюда не затесался, так все бы гладко прошло!
И тут на весь рейд могуче взревела сирена. "Аскольд" ожил, и все увидели: вздернувшись, поползли вдоль берега орудия носового плутонга. Сирена выла не переставая, а накат стволов плоско двигался через гавань. И - замер! Он замер точно, как в бою, уставившись прямо на "Чесму".
Вспыхнули на мачтах "Аскольда" комочки флагов. Опытная рука сигнальщика раздернула фал, и эти комочки распустились вдруг в яркие бутоны цветовых сигналов.
- Читай! - сказал Небольсин. - Что там пишут? С опаской Ванька Кладов перевел значение сигнала:
- Сейчас грохнут. И кажется, им можно верить. Требуют освободить члена их комитета Павлухина, иначе…
- Освободят, как ты думаешь?
Ванька Кладов, весь побледнев, закричал Ляуданскому:
- Мишка! Ты с этой резолюцией не шути… "Аскольд" - посудина нервная. Они люди воевавшие и, видать, боевыми зарядили. Ежели шарахнут, так быть нам всем в туалетном мыле…
- Дорогу, дорогу!.. - раздались вопли. - Полундра! Небольсин отступил назад. Мимо него, с вывернутыми назад руками, провели к трапу Павлухина. Нахлобучили ему на голову бескозырку, бросили матроса в катер:
- Отходи прочь, собака! На полных…
Качаясь на катере, быстро отходящем, задрав кверху окровавленное лицо, Павлухин еще долго кричал на "Чесму":
- Еще вспомните… еще придет время! Революция в опасности, и первые предатели ее - вы, шкуры…
Ветер и расстояние быстро гасили его голос. В сознании Небольсина этот голос избитого матроса неожиданно сомкнулся с предостережением инженера Ронека. Они говорили разно, но едина была суть их речей. Впрочем, обдумать это совпадение до конца мешал Ванька Кладов.
- Пойдем, пойдем, - тянул он инженера за рукав. - Пойдем, я тебя с хорошенькими барышнями познакомлю…
В кают-компании "Чесмы" полно детей и женщин.
В проходе коридора, касаясь пирамид с карабинами, сохли пеленки и подштанники. Вовсю бренчало разбитое фортепьяно, и солидная дама, закусив в углу рта папиросу, пела - утробно и глухо:
Распылила молодость я среди степей,
И гитар не слышен перезвон,
Только мчится тройка диких лошадей -
Тройка таборных лошадушек, как сон…
Просто не верилось, что под настилом палубы, на которой сейчас спорили и дрались люди, - здесь, немного ниже, даже не вздрогнул обывательский мир… Ванька Кладов быстро затерялся среди каютных дверей, почти неисчислимых, как в лабиринте, и вернулся, возбужденный от спекулятивного пыла:
- Десять кранцев калибра в пять дюймов. Порох - бездымный. Просят недорого: два ящика консервов и шампанеи. Тушенка-то у меня есть, а вот шампанеи… где достать?
И тут Небольсин понял, с чего живет этот табор. Линкор - мощный завод боевой техники, и на распродаже ее можно безбедно прожить половину жизни… Даже хорошо прожить! И, возвращаясь с "Чесмы" на катере-подкидыше, он долго переживал:
- Как можно? Сегодня - пушку, завтра - торпеду… Что останется? Коробка с тараканами?
- И коробку пропьют! - хохотал Ванька Кладов. - Англичанам только мигни, они тебе черного кобеля ночью темной, даже не щупая, купят. Покупателей на это дело хватает. А на что жить? Ты об этом подумал? У них же ничего не осталось. А семьи - вот они, под боком. И каждый день давай, только давай…
На берегу их ждала новость: немцы вступили в Ригу.
Еще несколько дней - и началась корниловщина…
Страна переживала шторм. Ее валило на борт в затяжном крене - то справа, то слева. Нужен был опытный кормчий. Но всюду, куца бы ни пришел, смотрели наспех отпечатанные портреты Керенского, и глаза адвоката излучали не уверенность, а - напротив - беспокойство…
Для Небольсина это значило беспокойство за Россию. О себе он старался в это время не думать. Раньше помогала работа. Но дистанция вдруг освободилась. Сначала не понимал: в чем дело? Шла такая грызня с консулами из-за вагонов, а теперь… Не сразу, но все же Небольсин понял: союзники сократили (резко сократили!) число поставок в Россию, потому что боялись нарастания революции, которая могла вывести Россию из блока воюющих держав. Тогда зачем же помогать России? Подождем…
В этом Небольсин не ошибся. Прирожденные политики, англичане заранее умели предугадывать события. В один из дней британский консул Холл нажал одну из потаенных кнопок - и сразу началась нужда. Эта нужда еще не была голодом, который валит человека - тем более русского! - на землю…
Но вот ее результат: на кораблях флотилии ввели три постных дня в неделю, и сразу увеличилось число матросов-дезертиров, которые драпали на Мелитопольщину, на Полтавщину - под сень своих сытых кулацких хуторков. "Чесма" обезлюдела первой.
Впрочем, об этом никто тогда особенно не жалел - стало меньше воплей, грабежей, драк и насилий.
* * *
И началась осень, она надвинулась из-за скал - ветрами.
Ветлинский вернулся из Петрограда в сентябре, когда Россия уже была провозглашена республикой. Каперанг возвратился в чине контр-адмирала, заработав лампас на штаны лично от Керенского. Поговаривали, что контр-адмирала ждет высокое назначение. Пока что - слухи, как всегда.
Небольсина однажды вызвали в штаб флотилии, и он был очень удивлен, когда из-за стола под громадной картой навстречу ему поднялся незнакомый контр-адмирал с выпуклыми глазами, ярко блестевшими.
- Вы ожидали увидеть каперанга Короткова, - сказал Ветлинский. - Но… увы, каперанг снят ныне с должности.
- За что? - вырвалось у Небольсина. - Такой славный и добрый человек…
Сухие пальцы контр-адмирала отбили нервную дробь, глаза он спрятал под густыми бровями.
- Коротков удален с Мурмана как непримиримый монархист (Небольсин поднял глаза: портрет Николая был убран). Нужны люди, - продолжал Ветлинский, - новых, демократических воззрений. Скоро последует реорганизация всего управления Мурманским краем, и вам, господин Небольсин, очевидно, придется служить со мною… Прошу, садитесь.
Небольсин сел, выжидая: что дальше?
- Я спешу выразить вам благодарность, - говорил Ветлинский, посматривая с умом, остро. - На дорогах России - развал. Была забастовка. Однако я проехал из Петрограда до Мурманска с полными удобствами. Благодарю, что вы, сознавая всю важность нашей магистрали, не дали забастовщикам воли.
- Уточню! - ответил Небольсин на это. - Я ведаю дистанцией, но никак не забастовками. Заслуга в том, что на Мурманской дороге не было забастовки, принадлежит Совжелдору.
- Разве Совжелдор пользуется таким влиянием на дороге?
- Нет. Совсем не пользуется. Однако именно благодаря Совжеддору наша дорога не примкнула ко всеобщей забастовке дорог в России, ибо забастовка эта, насколько я понимаю в политике, была направлена против Временного правительства…
Ветлинский заглянул в пухлое досье с грифом "секретно". Досье было в шагрене из акульей кожи местной выделки (весьма примитивной, но очень прочной - на века).
- Где же та мука, которую доставили на флотилию? Брамсон обвиняет вашу дистанцию в утайке муки и… Впрочем, - спохватился Ветлинский, - я человек здесь новый и еще присматриваюсь.
Обвинять дистанцию - значит обвинять в воровстве его, начальника этой дистанции, и Небольсин сразу вспыхнул: "Ну конечно, Брамсон - скотина известная…"
- Мука, - ответил резко, - используется флотилией и железной дорогой как балласт! О доставке на Мурман заведомо гнилой муки надобно спросить у контрагента Каратыгина, сидящего ныне в Совжедцоре, а еще лучше - у того же господина Брамсона, который ведает гражданским хозяйством.
- Разве мука настолько плоха?
- Уверен, будь она лучше, мы бы не грузили ее как балласт для кораблей, идущих в море в штормовую погоду.
- Так, - сказал Ветлинский, захлопнув досье. - Сейчас в Архангельске скопилось пять миллионов пудов хлеба отличного качества, но мы не можем приложить к муке руку, ибо она закуплена англичанами. Уже не наша - продана. Однако необходимо, господин Небольсин, решительно пресечь бегство рабочих.
- Не могу, - отметил Небольсин. - Я только начальник дистанции, пусть этим вопросом занимается Совжелдор…
Ветлинский отошел к окну, сгорбив плечи. Долго вглядывался во тьму надвигающейся на Мурман близкой полярной ночи. Проблески прожекторов гасли над рейдом, клотик "Аскольда" горел в отдалении красным огнем революции.
- Я думаю, - начал конто-адмирал глухо, - с вами можно говорить вполне откровенно. Перед моим отъездом из Петрограда Александр Федорович Керенский был обеспокоен представлением английского правительства… Лондон категоричен в своих требованиях. Критическое положение в Мурманске заботит англичан более, нежели нас. И они знакомы с настоящим положением дел в порту и на дороге тоже лучше нас! Устройство зимней навигации союзники собираются брать в свои руки, если мы не способны эксплуатировать нормально и порт, и дорогу…
- Что это значит? - вырвалось у Небольсина. - Подобное вмешательство недопустимо. Оно припахивает… колониями!
- Вот именно! - впервые улыбнулся ему Ветлинский. - Я знаю англичан и знаю, как они хватки. Вмешательства в наши дела не допустим. Мне удалось отстоять перед Керенским иную идею! И уже имеется приказ Временного правительства о полном подчинении базы, порта, флотилии и магистрали одному лицу. Причем это лицо будет обладать правами коменданта крепости, находящейся на осадном положении… Что скажете на это?
- Скажу, что при такой ситуации англичанам будет трудно просунуть палец под наши двери.
- Не буду скрывать от вас и далее, - сказал Ветлинский, - что этим человеком в Мурманском крае стану я! - И протянул инженеру цепкую руку. - Очень рад познакомиться с вами. Чтобы противостоять натиску немцев и союзников, мы отныне должны быть активнее… Нужен один кулак! Диктатура!