- Как откуда? Россия создает новый флот - Северный, началось строительство морской базы в бухте Иоканьга. Плавмастерская "Ксения" уже там. Эсминцы "Грозовой" и "Властный" давно бросили якоря в Кольском заливе, а с Дальнего Востока вышла на Мурман броненосцы "Пересвет" и "Чесма", откупленные нами из японского плена… Наконец, легендарный крейсер "Варяг" тоже будет скоро на Мурмане… Что? Разве не так?
- Но откуда вам стало известно, что наш крейсер "Аскольд" должен войти в состав этого флота? Честно говоря, меня знобит, как я подумаю об этом ужасе… Льды, холод - бррр!
Левка промолчал, лицо его было загадочным.
- Вы не до конца представились мне, - намекнул Федерсон.
- Что ж, - ответил Левка с усмешкой, - могу и до конца. Я служу при московском охранном отделении, которое и командировало меня во Францию для наблюдения за русскими эмигрантами.
- Позвольте, - придержал его Федерсон. - Может, это и так. Но команда крейсера "Аскольд" не состоит из русских эмигрантов. Как же вы оказались на "Аскольде", если исключить вашу сомнительную любовь к церковному пению?
Левка заказал вина. Не такой благородной дряни, какую ему предлагал скупердяй Федерсон, а настоящего вина. И расплатился как джентльмен.
- Так вот, слушайте. - Он придвинулся поближе к механику. - Я пришел на "Аскольд" по доброй воле. Когда я узнал, что пораженческая пропаганда на крейсере уже ведется, я пришел сам. Вы меня не звали, это верно! Вы провели обыск по точному адресу - у артиллеристов и кочегаров. Но вы плохо искали. К сожалению, сюда наших филеров из Москвы не свистнешь! Они бы нашли, уверяю вас… Ну, какие еще вопросы ко мне?
- Назовите людей.
- Могу. Только не записывайте. Терлеев, Дубня, Захаров, Лепков, Бешенцов, Бирюков, Шестаков…
Записать Федерсон не мог, но и запомнить трудно. В голове механика четко зафиксировались только четыре фамилии:
Шестаков… Бешенцов… Бирюков… Захаров… Это были матросы, уже изрядно послужившие, на хорошем счету у начальства. И, может быть, именно потому Федерсон так точно запомнил их фамилии. Он с удовольствием распил вино (свое и Левкино) и вежливо откланялся московскому агенту.
Он вернулся на крейсер, и здесь… Здесь случилось нечто неожиданное. Едва Федерсон открыл рот, чтобы доложить каперангу о разговоре с Виндингом-Гариным, как вдруг Иванов-6 поднял ладонь, задержав его речь.
- Не нужно! - сказал. - Ничего не нужно. Читайте, что ответили мне из Парижа на мой запрос…
Русская полиция в Париже (самая точная и деловая) ответила на запрос следующее: "Неизвестный, именующий себя Виндингом-Гариным, на службе в тайной русской агентуре никогда не состоял, являясь мелким авантюристом, и его показаниям верить не следует…"
- Верить не следует, - с удовольствием повторил Иванов-6. - Извините меня, Гарольд Карлович, что я обеспокоил вас этим неприятным поручением… Увы, не верить!
Но все дело в том, что Федерсон-то как раз и верил.
Еще как верил!
Глава шестая
Мало того! Этот сукин сын нашел себе единоверцев в лице старшего офицера крейсера и артиллерийского лейтенанта фон Ландсберга. В узком кругу они договорились:
- Господа, надобно довести это дело до конца…
Но, будучи офицерами строевыми, голубой крови и белой кости, Быстроковский и Ландсберг (подобно Иванову-6) свято берегли чистоту своих мундиров. Грязное дело сыска строевики Морского корпуса его величества препоручили опять-таки инженер-механику крейсера. И вот тут-то во всей своей мерзости и выступила на передний план событий фигура альбиноса с красными веками и с прозрачной кожей.
Гарольд Карлович - это надо признать - был вдохновенен.
* * *
- Господин мичман, потрудитесь встать.
Женька Вальронд с трудом разлепил глаза. Ах, какие чудесные сны показывала ему эта ночь! Было еще рано. Но за переборками, где-то под самой палубой, по всему крейсеру шла странная суетня, хлопали двери, стучали люковицы. А перед плутонговым стоял механик Федерсон.
- В чем дело? - спросил мичман, сладко потягиваясь. - Судя по ранней побудке, мы травим тараканов?
- Обыск!
- Что? - Вальронда так и выкинуло из койки.
- Да, голубчик. В прошлый раз мы плохо искали. В этом же обыске нам помогут добрые французы.
- Механисьён! - возмутился мичман. - Вы вольны обыскивать самих себя с любых точек зрения, даже в самом неудобном ракурсе. Но забираться в каюту офицера…
- Все офицеры, - сказал Федерсон, - покорились чувству долга. Покоритесь же и вы, мичман.
Французская полиция уже вовсю рыскала по крейсеру.
- Свинство! - кратко выразился Вальронд и, полуодетый, схватив со стола папиросы, выскочил в коридор кают-компании, где уже было полно офицеров, таких же, как и он, растерянных и униженных.
- Господа, как вы могли позволить? - спросил мичман.
- А что делать? - пожался в ответ Корнилов. - Не драться же нам с французами… Теперь только ворота растворяй пошире: беда на крейсер поперла!
Тут же, повизгивая, крутился и корниловский дог Бим - без хвоста. Между офицерами проталкивался плечом взолнованный Иванов-6, стараясь на ходу застегнуть мундир.
- Господа, господа, - говорил он потупясь. - Как раз балаган, только вашей ярмарки не хватало… Что вы здесь торгуетесь? Прошу разойтись по командам. В Париж из Петрограда уже выехал военно-морской следователь - подполковник Найденов, и скоро он прибудет в Тулон…
Это была новость. Каша, по-видимому, заваривалась крутая. На выходе из коридора кают-компании мичмана Вальронда задержал барон Фитгингоф фон Шелль.
- Женечка, - сказал минер с опаской, - виноват во всем Володька Корнилов! Я говорил ему, чтобы он не резал газеты…
- Да! Он перестарался и запорол нам всю выкройку. Нет хуже дураков, нежели дураки убежденные. Особенно, если дурак имеет чин лейтенанта, которого не заслуживает.
- Я все продумал, - сказал минер печально. - Этими обысками и подозрениями мы сами революционизируем команду… Верно?
Вальронд пожал плечами, и погоны вздернулись - крылышками.
- Что тебе сказать, баронесса, на это? Я всегда и всем говорил, что ты у нас… умная девочка!
Теперь обыскивали весь крейсер. А это значило - ни один отсек, ни одна машина, ни одна башня, ни один погреб (не говоря о кубриках) не минуют рук опытного сыщика. Команда стояла навытяжку вдоль верхнего дека - и не уйдет отсюда вниз, пока обыск не закончится.
Вальронд подошел к комендорам.
- На этот раз, - сказал, - я могу смотреть вам в глаза, ибо в мою каюту уже залезли. Боюсь, что филеры нескоро вылезут оттуда, ибо у меня много портретов нелегальных барышень…
Матросы весело посмеялись - в общем, настроение было ничего.
- Евгений Максимович, - раздался вдруг окрик Быстроковского, - с командой не разговаривать… Следуйте в башню!
В башне, под креслом вертикальной наводки, полиция обнаружила револьвер. Держа этот револьвер в руке, мичман вернулся к своим матросам:
- Мне ведено узнать - чей это? Я надеюсь, что…
Он хотел сказать далее: "нам его кто-то подсунул", но тут честный Захаров шагнул вперед:
- Мой, ваше благородие.
Матросы переглянулись.
- Лыко… - сказал кто-то сдавленно.
- А ты, - спросил мичман, - придумал ли причину, по которой этот револьвер тебе был нужен?
- Чего уж тут… мой, - упрямо повторил Захаров.
- Ну, смотри, тебе виднее. - И Вальронд задумался, обеспокоенный.
Искали тщательно. Правда, выискали немало нелегальщины (весьма смутной политической окраски); разрозненные номера бурцевского "Былого", парижское "Наше слово"; был обнаружен еще один револьвер - в груде боцманского тряпья, но хозяин этого оружия, конечно, назвать себя не пожелал. К вечеру, когда люди уже измотались от напряжения, вдруг раздался торжествующий выкрик Корнилова:
- Нашли-и-и.
Быстроковский рысцой сорвался с места, побежал гуда:
- Что нашли?
И долетел ответный вопль:
- Список!
- Сколько?
- Шестьдесят девять человек…
- Список… список нашли, - зашептались матросы. И тут Вальронд заметил, что Павлухин пристально глядит на Перстнева. Мичману стало как-то не по себе, и он тоже помчался туда, где нашли этот список.
- Позвольте глянуть. Роман Иванович, - сказал Вальронд, выискивая среди фамилий своих людей, из носового плутонга.
Да, они оказались здесь. Не было, правда, Павлухина.
- Вот она, тайная немецкая агентура, - говорила полиция. - Вот именно эти люди и хотели взорвать крейсер…
Вальронд вернулся обратно и плачуще сказал матросам:
- Ребята, в уме ли вы? Взрывать крейсер? Как можно?..
И за всех ответил один - Павлухин, оскорбленно:
- Ваше благородие! Неужели и вы поверили в эту басню? Да мы же старые комендоры и хорошо знаем, что "Аскольд" несет в погребах полный комплект боезапаса. Нам свои головы дороже, и мы не хотим лететь к черту заодно с крейсером…
Быстроковский лаял матросов матерно, его рука трясла список.
- Попались? - спрашивал он. - Попались, мать в вашу… Очумевший от паники дог Бим лаял тоже, и лейтенант Корнилов тянул его за поводок.
- Мой Бим стоит вас всех! - кричал лейтенант.
- Унтер-офицер Павлухин, - вдруг подскочил Быстроковский к гальванеру, - я давно знаю тебя как исправного матроса… Отвечай: что значит этот список? А вы, Корнилов, уберите своего кобеля, пока я его за борт не сбросил…
Стало тихо. И в полной тишине произнес Павлухин:
- Команда крейсера собирала деньги на граммофон!
По шеренгам пошло шепотом: "Граммофон… говорить, что граммофон… подписка на граммофон". Но в граммофон не поверили, и обыск продолжался. Держа перед собой чертеж продольного разреза отсеков крейсера, комиссар префектуры щелкнул по схеме пальцем и сказал:
- Осталось вот только здесь, и… спокойной ночи! Это "здесь" было каютой шифровальщика Самокина.
- Стойте! - задержал сыщиков Иванов-6. - Входить туда имею право только я, как командир крейсера. Только военно-морской министр. И только его величество - государь-император.
И, "поцеловав" секретный замок, филеры отчалили…
Павлухину накоротке удалось свидеться с Самокиным.
- Что же дальше? - спросил Павлухин.
- Если бы знать…
К ночи Иванов-6 постучался в каюту Самокина:
- Кондуктор, это я… откройте. - И каперанг протянул текст своего рапорта в Адмиралтейство. - Пожалуйста, зашифруйте как можно точнее, и пусть радиовахта сразу передает.
- Есть! - ответил ему Самокин.
Донесение морскому министру Иванов-6 заканчивал так:
"Никаких волнений, неудовольствий или тревожного настроения в команде за все время обыска не замечалось; наоборот, команда, зная о возбуждении дела, чувствовала себя подавленно".
Самокин зашифровал этот текст как можно ближе к подлиннику, старательно отыскав в кодовых книгах такое сочетание ключа, которое точнее всего отвечало бы слову "подавленно". Он хотел предотвратить грозу, нависшую над командой крейсера. Будь это на Балтике, среди товарищей по партии, он бы, может, поступил иначе. Но сейчас кондуктор понимал: боя не будет - будет избиение.
* * *
До приезда следователя из Парижа дело повел сам Федерсон, ретивый и настырный. Никто бы раньше не подумал, что в этом механике кроется такая черная страсть к политическому сыску, омраченная неистовым презрением к России и вообще к русским людям. Через каюту Федерсона, в которой извергался Везувий, рушилась Ниагара и замерзал в Альпах одинокий путник, прошли все шестьдесят девять человек, обозначенные в списке. Теперь как угорелые носились по трапам рассыльные, давали дудки, выкрикивали в распахнутые люки:
- Эй, Захаров… тута Захаров? Стегай к механику.
Два зеленых хамелеона трясутся в банке противными гребнями, стучат по стеклу длинными липкими языками. А сам Федерсон издевательски вежлив:
- Садитесь, комендор… Вы не станете отрицать, что револьвер, обнаруженный под креслом вертикальной наводки носового орудия, принадлежит именно вам?
- Нет, не стану. - Захаров глядит испуганно.
- Объясните, зачем он вам нужен?
- Ваше благородие кой годик служу… Не все же воевать. Кады-нибудь и вчистую пойдем. А деревенька-то моя, Решетиловка, в лесу темном пропала… Почитай, на самой опушке стоит. Конокрады балуют. Опять же, кады и на гулянку пойдешь в соседнее Киково… Мало ли чего не бывает?
- Хорошо. Допускаю такой вариант. А вот расскажите нам, Захаров, какие пораженческие разговоры вы вели в жилой палубе?
- Не! - мотает головой матрос. - Таких не было… Федерсон жмет электрическую грушу, висящую над головой.
- Пусть войдет, - говорит он рассыльному. И входит матрос Ряполов.
- Ряполов, - напоминает ему Федерсон, - не забывайте, что вы тоже обозначены в этом списке подпольной организации. А потому - отвечайте честно… Допускал ли матрос Захаров высказывания антивоенного свойства?
- Так тошно!
- А что говорил? Вспомните… не волнуйтесь, Ряполов! Ряполов, глядя на хамелеонов, вспоминает.
- Шкажу… Говорил так: "Табаним мы тут, табаним. От Рошии шовшем отбились. А на кой хрен воюем? Это Шашка ш Гришкой мутят народ…"
Федерсон машинально впивается в список:
- Ряполов! Кто такие Сашка с Гришкой? Из какой палубы?
Выясняется, что палуба эта - Зимний дворец, Сашка - императрица Александра Федоровна, а Гришка - известный варнак Распутин-Новых, и Федерсон задумчиво поправляет манжеты.
- Ну-с, так что, Захаров? Были такие высказывания?
Захаров встает - руки по швам отутюженных клешей:
- Какие, ваше благородие?
- Ну вот, вроде этого: "на кой хрен?" и так далее.
- Да таких-то матюгов я на дню сотни три-четыре выговариваю, рази ж все упомнишь? Ну да, - вдруг соглашается, - говорил. Потому, как сами посудите, кой уже годик… от дому совсем отбился… матушка без меня померла… баба моя гулящей стала!
- Позволите так и запротоколировать?
Захаров долго думает и машет рукой:
- Где наша не пропадала… Пишите!
Надсадно скребет перо по бумаге - словно режет по сердцу.
Федерсон зачитывает Захарову его показания.
- Так? Теперь подпишитесь.
- Ваше благородие… Ну да, не отрицаю, говорил: на кой хрен!.. А вы иначе пишете. Будто я кайзеру продался и на деньги германские поражал всех… Так я же не шкура, чтобы за деньги продаться!
- Послушайте, Захаров, вы ведь умный матрос. Между словами "на кой хрен воюем" и словами большевиков "долой войну!" совсем незначительная разница…
Федерсон глядит на большие руки матроса, перевитые узлами пульсирующих вен. Он думает о ночной тиши над деревней Решетиловкой, где живет гулящая баба, а по опушке леса гуляют в красных рубахах веселые конокрады… Представив себе эту картину, далеко неприглядную, механик со вздохом вычеркивает "германские деньги" и снова подсовывает протокол Захарову:
- Может, теперь подпишете?
Захаров долго мечет рукой над бумагой - подписывает.
- Вот и все, - говорит ему Федерсон облегченно.
Запаренным конем несется по палубам рассыльный:
- Шестаков из машинной команды… тебя к Механику!
Вскоре на "Аскольд" прибыл подполковник Найденов - умный, толковый следователь. Он никого не шантажировал, вызывал к себе в каюту изредка то одного, то другого, разговаривал просто, по-человечески. Подавленность в настроении команды (сразу, как только дело было вырвано из рук Федерсона) стала рассасываться.
В один из дней Найденов навестил Иванова-6.
- Господин каперанг, я следствие закончил…
- О батенька, преотлично! Позвольте, я кликну в салон и своего старшого, дабы обсудить выводы сообща…
В салоне три человека: Иванов-6, Быстроковский, Найденов.
- По моему глубокому убеждению, - говорил Найденов, - на крейсере даже подготовки к восстанию не было.
- Не было! - просиял каперанг. - Слышите, Роман Иванович?
Быстроковский суховато кивнул.
- Показания же обормота Виндинга-Гарина явно провокационные. Чего он хотел? Добиться авторитета в агентурных кругах. С тем чтобы, завоевав этот авторитет, впоследствии поступить на службу во французскую полицию. Перед матросами он выставил себя революционером, изгоем, несчастненьким, и команда ему доверилась… Это - отщепенец! Да, он русский подданный. Но, будучи солдатом Иностранного легиона, Виндинг-Гарин давно уже наполовину эмигрант…
- Конечно, - горячо заговорил Иванов-6. - Как не понять и матросов? Оторванные от родины, отбитые от своих семей, они охотно идут навстречу любому земляку. И попался вот этот негодяй!
- А Ряполов? - вдруг спросил Быстроковский. - А Пивинский? Разве их показания - показания "полуэмигрантов"?
- Согласен, - охотно поддакнул Найденов. - Но их показания о взрыве крейсера, который якобы готовится, никак не отражают настроения всей команды. Может, какой-то пьяный дурак и ляпнул так. Но общий импульс крейсера - боевой.
Иванов-6 от такой похвалы "Аскольду" готов был расцеловать следователя и даже вольненько потрепал его по коленке:
Быстроковский, однако, заметил:
- Но, господин полковник, вы не можете не отметить в своем заключении признаки… Да! Именно признаки смуты!
- Признаки существуют, - согласился следователь. - Но, скажите мне, господин старший лейтенант, где в России сейчас этих признаков революции не существует? Они - всюду…
- Абсолютно так, - подтвердил Иванов-6. - А теперь расскажите нам, что будет далее?
Найденов подмедлил с ответом.
- Далее… Далее будет суд.
Иванов-6 встал - толстый, рыхлый, неуклюжий, словно чурбан. Его бульдожье лицо вдруг сморщилось как печеное яблоко.
- А вот суда, - сказал он, хихикнув, - суда-то и не будет!
- Помилуйте! - возмутился Быстроковский. - Для чего же тогда была проделана вся эта громоздкая работа?
- Не знаю… Но суда, заверяю вас, господа, не будет. Во всяком случае, пока я - командир крейсера. И я сейчас же телеграфирую в Париж графу Игнатьеву и каперангу Дмитриеву, нашему морскому атташе, чтобы суда над "Аскольдом" не было.
- Почему? - спросил Найденов невозмутимо.
- Потому что здесь не Кронштадт! Потому что здесь, во Франции, стране республиканской, существует свобода печати!
Потому что я не желаю пораженческой окраски моих матросов! Потому что я не позволю пачкать честное русское имя…
Найденов подумал и улыбнулся:
- Что ж, по-своему, вы правы… Поддерживаю!
Связавшись с Парижем, командир крейсера нашел поддержку и у графа Игнатьева, и у каперанга Дмитриева. Было сообща решено: неблагонадежных матросов - по усмотрению самого командира - списать подальше от корабля: в окопы!
И вот перед Ивановым-6 лежит список - шестьдесят девять моряцких душ. Выбирай любого. Их надо вырвать с мясом и кровью из брони крейсера и пересадить в унавоженную войною землю. Рано утром Быстроковский по мятому лицу каперанга понял, что командир мучился всю ночь, занимаясь строгим отбором.
- И сколько же мы списываем? - спросил он. - Никого не списываем. Двадцать девять человек я наметил было, но по зрелому размышлению… Никого не списываем!
- Почему? - удивился Быстроковский.
И получил честный ответ честного человека: