Свиньин с апломбом будущего Хлестакова сумел доказать Кокберну, что от плавания "Ганнибала" в Петербург зависит судьба всей войны в Европе, и непреклонный адмирал согласился пропустить корабль через кольцо морской блокады. Море затянул туман, а шкипер спрашивал Свиньина:
– Так мы плывем в Петербург, сэр?
– Но бросим якоря в шведском Гетеборге…
Сначала был шторм, и Моро отлеживался в каюте, читая книги, вместо трубки курил гаванские сигары. "Ганнибал", отличный ходок, быстро летел под парусами. В пути случился пожар, который, к счастью, и загасили совместными усилиями команды и пассажиров… Чарли не раз говорил Моро:
– Господин, почему мне так страшно?
– Не бойся, мальчик. Все хорошо. Но если нас поймают французские корсары, ты, дитя мое, отвернись, когда меня станут вешать. И не бросай Файфа – у него никого нет…
Услышав свое имя, верный пес, лежа под койкою генерала, начинал молотить хвостом. Плавание складывалось удачно, в конце июня завиднелись норвежские берега. На подходах к Гетеборгу английский крейсер остановил "Ганнибала" ядром, выстреленным под нос.
– Обещаю вам, – сказал Павлуша Свиньин, – что я этого английского невежу заставлю сейчас же извиниться…
На шлюпке он отправился в сторону крейсера. Что там наболтал, за кого себя выдал – неизвестно, однако на борт "Ганнибала" скоро поднялся сам британский командор.
– Честь имею, – представился он Моро, – капитан фрегата "Гемодрэй" Джемс Чатон… Чем могу служить?
Павлуша за его спиной делал какие-то знаки. Но Швеция была уже рядом, и Моро не стал предъявлять фальшивый паспорт, назвавшись своим подлинным именем.
– Тогда, – сказал Чатон, – я не жалею того ядра, что запустил под ваш форштевень. Англия уважает вас, и могу порадовать: ваша супруга уже в Лондоне…
27 июня Моро, Свиньин, Чарли и Файф сошли на берег в Гетеборге, где губернатор Эссен отвел для них дом с прислугою; он же сообщил, что Бернадот уже высадил шведские десанты в Померании, с нетерпением ожидая своего друга. В крепости Штальзунд кронпринц Юхан выступал в окружении множества генералов и важных придворных, как настоящий король. Жестом он удалил всех, чтобы обнять Моро:
– Прости. Но приходится блюсти этикет. Ты смеешься? – Моро напомнил Бернадоту о татуировке "СМЕРТЬ КОРОЛЯМ", с которой королю в общую баню с верноподданными не сунуться. – Не смейся, – ответил Бернадот, – такое же клеймо было и на груди Мале, расстрелянного с твоим Лагори…
Моро поделился с ним планами. Он мечтал выступить против Наполеона во главе Французского легиона, рассчитывая набрать его из числа пленных в России.
– Ты мыслишь в духе времен революции, – отозвался Бернадот. – А сейчас для французов понятие славы дороже патриотизма. Они не пойдут за тобою. Им стала противна республиканская дисциплина и честность гражданская. Наполеон за эти годы развратил их грабежами и насилиями, а ты… Не будь наивен, Моро: как ты можешь с этим бороться?
– Я бы расстреливал, – сказал Моро.
– И получил бы пулю в спину. Не забывай, что традиции Рейнской армии – это только прошлое Франции.
– Неужели его не вернуть, Бернадот?
– А кто же возвращает людей к прошлому?
Утром Моро был разбужен знакомым голосом.
– Рапатель, Рапатель! – обрадовался он. – Дай посмотрю на тебя. При мне ты не скоро стал бы полковником…
Рапатель сказал, что за участие в подписании Таурогенской конвенции он причислен к штатам царской свиты. Файф, громко лая, положил лохматые лапы на плечи Рапателя, и тот дал ему облизать свое лицо. Чарли стоял в сторонке, блаженно и глупо улыбаясь, получив замечание от Моро:
– Перестань ковырять в носу. Это так некрасиво…
Сначала Моро спросил, каким образом Александрина вдруг оказалась в Лондоне? Рапатель и сам не мог догадаться:
– Но, судя по ловкости, с какой ее выкрали из-под носа ищеек Савари, тут не обошлось без филадельфов. Стоит ли теперь волноваться. На водах Бата она поправится…
Он сказал, что Александр ждет Моро в Праге:
– Но у вас будет русский адъютант – Мишель Орлов!
Берлин встретил генерала народным ликованием:
– Моро с нами! Да здравствует Моро…
Будущий декабрист князь Сергей Волконский до старости не забыл тех дней: "Моро был предметом восторженности берлинских жителей в пользу его. При месте жительства его было беспрерывное стечение народа и в пользу его манифестации, и беспрестанно вызывали его на балкон его дома восклицаниями народа". Моро смущенно спрашивал Рапателя:
– В чем дело? Отчего мне такие почести?
– Когда садишься обедать с чертом, надо прихватить ложку побольше. Вот вы и есть такая большая ложка для обеда с Наполеоном… Как же не понять, что шведы, немцы и русские надеются видеть вас главнокомандующим армиями всей коалиции против Наполеона. А такое высокое положение в войсках коалиции сопряжено со званием генералиссимуса…
Моро ответил Рапателю, что ему страшно входить в славную семью Валленштейна, Ришелье, принца Евгения Савойского и, наконец, знаменитого Суворова:
– Суворов и на том свете поколотит меня…
* * *
От лазутчиков Бертье узнал, что в обозах русской армии тащатся возы с банными вениками и мочалками – яркое свидетельство тому, что Россия взялась за войну основательно. Наполеон еще не верил, что император Франц объявит войну ему, своему зятю (черта корсиканца, убежденного в святости семейного клана). Мармон допытывался у Бертье: "Где же предел его ненасытности? Неужели наша судьба – прыгать в могилу за этим сумасшедшим?.." Маршалы требовали от императора уже не военного, а политического решения.
Наполеон отчитывал маршалов за их пассивность:
– Вы без меня как дети без няньки. На что вы способны? Теперь вы обогатились в походах, вас окружает царственная роскошь, прелести бивуаков вам стали противны… Я начну все сначала. Я окружу себя молодежью из простого народа, которая еще не думает о титулах и замках, с ней я открою новую свою историю – с новых побед! Без вас…
Плесвицкое перемирие затягивалось. Наполеон согласился на мирную конференцию в Праге, надеясь, что, пока дипломаты болтают, он подтянет резервы. Но союзники тоже усиливались. Меттерних выдвинул перед Францией условия к миру, которые – он знал это – для Наполеона заведомо неприемлемы. Прага встретила русских недружелюбно. Почетом здесь пользовались австрийские офицеры – все с тростями в руках, высокомерные и кичливые… Войска коалиции состояли из трех армий: Богемскую возглавлял князь Шварценберг, Силезскую – генерал Блюхер, а Северную – кронпринц Бернадот, в каждой из трех армий сражались русские. Прусская армия, раньше годная лишь для парадов, теперь для парадов не годилась, но стоило Блюхеру рявкнуть: "Форвертс!" – и его парни как бешеные кидались в штыки. Даже Наполеон пугался их натиска. "Эти скоты кое-чему научились", – говаривал он…
Оставался один день до конца перемирия. Орлов с утра намылил щеки, начал скоблить себя бритвою. К нему вошел неизвестный господин, очень моложавый, в синем дорожном полуфраке, при шпорах. Увидев Орлова, страдающего перед зеркалом, он бросил перчатки на дно своего цилиндра, который ловким движением отправил точно на подоконник.
– Не так, не так! – сказал он нервно. – Ну кто же так делает? – Двумя взмахами бритвы он моментально омолодил лицо Орлова со словами: – Вот только теперь вы вполне годитесь в адъютанты генерала Моро.
Орлов в удивлении привстал с кресла:
– Обычно адъютанты представляются своим генералам.
– Ничего плохого, если генерал представится своему адъютанту. Я только что из Берлина, Рапатель подсказал, где найти вас в Праге… Вы, Орлов, уже завтракали?
– Вы меня побрили, а я вас покормлю.
– Превосходно! – согласился Моро. – Не вы ли автор Плесвицкого перемирия? И что хорошего сказал вам Коленкур?
– У меня от его слов волосы встали дыбом. Мне и Шувалову он задал вопрос: "Когда вы, русские, побьете нас столь хорошо, чтобы наш дикарь образумился?.."
Моро выплюнул на ладонь косточку от вишни:
– Вот одна такая дробина, угодив в Наполеона, способна принести всей Европе долгожданное спокойствие. Но среди его маршалов не сыскать нам Курция, согласного кинуться в пропасть. Им страшно с ним, но еще страшнее без него…
Орлов спросил его об отношении к войне. Моро сразу же сказал, что вопрос поставлен неправильно:
– К войне можно относиться двояко – глазами Марса или сердцем Макиавелли. Если вас тревожит политическое будущее войны, то вы спешите заглянуть в бездну загадок.
– Разве не ясно, что борьба идет за свободу?
– В моем представлении, – ответил Моро, – любая война – линия, вытянутая в бесконечное пространство. Разве мы способны предвидеть, что ждет прямую там, где мы еще не бывали? Так же и с войнами. Начиная войну с одной целью, в конце ее народы приходят к обратным результатам. В истории бывало, что борьба за свободу оборачивалась народам новым закабалением, еще более худшим. А иногда бывало и так: народ, брошенный в войну силами тирании, вдруг освобождался от тиранов… Да, мы сражаемся за свободу, но в конце этой борьбы, Орлов, будьте готовы к новой!
"Какое правительство, – писал в эти дни Моро, – следует установить, если будет разрушено существующее (Наполеона)? Я не знаю, какие господствуют взгляды в этом отношении в стране, которую роялизировали в продолжение десяти лет. Что же касается меня, то я совершенно свободен от предрассудков…"
С политикой они покончили, перешли к делам батальным. Орлов к слову помянул многих полководцев России, сознательно умолчав о Суворове, что не осталось незамеченным генералом Моро:
– Не надо щадить мое самолюбие. Потерпев поражение от Суворова, я не изменил к нему отношения… Будь я на месте Наполеона, я бы ставил в Париже не Вандомскую колонну, а именно памятник вашему полководцу. Ведь если приглядеться к сатанинской кухне Бонапарта, легко заметить, что самые горячие блюда он готовит по рецептам Суворова… Не удивляйтесь! Бонапарт еще в начале карьеры многое похитил из его тактики, но замаскировал это столь непроницаемым флером, что не всякий теперь догадается – где тут Бонапарт, а где Суворов? Поверьте моему опыту, Орлов: когда историки будущего станут ковыряться в победах Наполеона, они вскроют их первоисточник – победы вашего Суворова…
В конце Пражской конференции Меттерних отверг все мирные предложения Коленкура, жестко указав ему:
– Вы опоздали! Срок перемирия истек…
От пригородов Праги и далее, через холмы и леса, сразу запылали громадные костры, видимые очень далеко, и пламя этих костров возвещало народам Европы, что война продолжается. Меттерних объявил – Австрия примыкает к коалиции.
– Вене уже надоело смотреть на войну из окошка, наш император скорбит о положении своей дочери Марии-Луизы…
* * *
Французы укрепились с армией в Дрездене. Через ночной город передвигалась артиллерия, канониры шагали с зажженными фитилями, отчего было еще страшнее. Несчастные саксонцы, боясь репрессий, торопливо сжигали карикатуры на Наполеона, брошюры о французских зверствах.
Вступив в войну, Австрия заполонила коммуникации нескончаемыми обозами. Со стороны казалось, что вся империя Габсбургов переставлена на колеса: скрипучим таборам не было конца, а союзники не могли продвинуть свои войска – дороги плотно забиты. Самой армии Шварценберга пока не было видно, зато из края в край перемещались телеги и фуры, из которых торчали прически женщин и головы детей, следующих за солдатами, дабы подбирать добычу.
– Глядя на это, – сказал Орлов царю, – я вижу наших казаков благороднейшими рыцарями. Даже в армии французов мародерство намного пристойнее: их жены остаются возле домашних очагов, а детям они не показывают ужасы войны…
Александр навестил Моро в восемь часов утра, когда генерал еще был в постели. Жестом царь предупредил, что вставать необязательно. (Кстати, Доде считал, что именно в это утро Моро подал царю совет – уклоняться от битвы лично с Наполеоном, но всегда навязывать бой его маршалам. Так это или не так – неизвестно.) Александр звал Моро к обеду, обещая представить императору Францу и прусскому королю. Орлов предупредил Моро, что ему предстоит свидание с сестрою царя, Екатериною Ольденбургской, бывшей невестой Наполеона, ныне – вдовой. Первое свидание с русским императором произвело на Моро приятное впечатление:
– Он прост. Очень мил.
– Да, – согласился Орлов, – наш государь не только умеет, но и очень любит очаровывать людей…
За обедом прусский король был приветлив с Моро, и только лишь, зато император Франц удивил его словами:
– Мы, конечно, не забыли унижения при Гогенлиндене, и все-таки я благодарю вас за человеколюбие, правил которого вы всегда придерживались в войне с нами. Ваша славная Рейнская армия не разбила на кухнях моих верноподданных ни одного горшка, не задрала юбки ни одной девице. Поверьте, Моро, я говорю это вам от чистого сердца…
Бернадот уже вошел в среду монархов Европы, которые, кажется, простили ему якобинское прошлое. Но с Моро было все иначе, и, сидя между двумя императорами, генерал ощущал некоторую скованность. Проницательный, как бестия, Александр искусно перестроил разговор с войны и политики на театральные новости. Серьезный разговор состоялся позже, в покоях Александра, где царила его обаятельная сестра Екатерина Павловна, глядевшая на Моро с большим женским любопытством. Моро догадался, что именно женщина станет говорить все то, что не хотел бы говорить Александр.
Но беседу начал именно он – с вопроса:
– Как вы относитесь к Шварценбергу?
– Раньше, – ответил Моро, – я сам не стал бы его даже бить. Я послал бы против него любого дежурного генерала при штабе, и от князя Шварценберга уцелела бы лишь память в аристократическом "Готском альманахе".
– Пожалуй, – сказал царь с улыбкою. – По милости Вены у меня по ночам уже шевелится под головою подушка. Сейчас австрийцы выдвигают именно Шварценберга… Создание любой коалиции – всегда процедура противная, ибо каждый из союзников прежде думает о себе. А как вы мыслите об Англии?
– Англия на особом положении в Европе, в коалиционных войнах она может позволить себе проиграть все сражения, но зато выигрывает последнюю, самую последнюю битву, чтобы предстать перед Европой в ореоле главного победителя.
– Боюсь, что так и случится, – сказал царь, глянув на сестру. – Вы, конечно, и сами уже догадались о той роли, которую я предназначал вам, вызывая вас из Америки.
– Да, государь. Вызвать человека из Америки – это не то что позвать человека из соседней комнаты…
– А я давно уважаю вас, – подхватила Екатерина Павловна. – На мне от Меттерниха шевелится даже одеяло. Нашей доблестной армии не пристало, чтобы ею командовали из Вены всякие оборотни. Не станем поддерживать и Блюхера: очень милый и храбрый старик, но он пользуется головой Гнейзенау. Теперь о Бернадоте: он не имеет значения в коалиции, ибо в Померании выставил шведскую армию в скуднейших размерах. Вот и получается, что один лишь вы, давний соперник Наполеона, способны возглавить все армии коалиции…
* * *
Рапателю и Орлову, своим адъютантам, Моро жаловался, что плохо высыпается, по ночам его опять преследует давний кошмар: дороги отступления, разбитые конницей, и кузнечный фургон, опрокинутый в канаву, из которого неопрятной грудой вывалились на дорогу новенькие подковы и гвозди.
– Это нервы, – утешил Рапатель. – Каждому из нас не грех почаще вспоминать ту надпись, что была на кольце мудрейшего царя Соломона: "И это пройдет…"
– Не все в жизни проходит. Я никогда не был суеверен, но этот проклятый ящик мучает меня уже много лет. Я избавлюсь от него, увидев его пустым, и усну спокойно!
14. Ядро
Косная, реакционная империя Габсбургов не могла смириться с тем, чтобы ее войска подчинились генералу Моро – республиканцу! Меттерних соглашался ввести Австрию в состав коалиции при неукоснительном условии: все союзные армии обязаны быть под жезлом их маршала Шварценберга. Александру, очевидно, было неудобно перед Моро, и Екатерина Павловна снова звала его к себе – на чашку чая.
– Мы в дурацком положении, – сказала она. – Вы и сами понимаете, что, не уступи мы Вене с их Шварценбергом, и коалиция сразу даст такую трещину, что потом ее не заделать никакими клятвами… А мы так рассчитывали на вас!
Моро ответил, что служить под окрики битых им австрийских генералов он не намерен:
– Я совсем не желаю переносить те унижения и муки, что сократили жизнь великого Суворова.
– Потому-то, – сказала Екатерина Павловна, – мы предлагаем вам пост военного советника при русской ставке.
– Благодарю. Покидая Филадельфию, я ведь заранее согласился на все условия, какие мне предложит Россия.
– Ах, милый Моро! – удрученно произнесла женщина, подливая ему в чашку сливок. – Все было бы иначе, и этот мерзавец Меттерних не мог бы ни к чему придраться, если бы вы хоть на время войны отказались от своих убеждений.
– Научите, как это делается, – пошутил Моро.
– Об этом вам лучше всего расскажет Бернадот.
– Suum cuique. Бернадоту светит королевская корона, а у меня фригийский колпак якобинца, который еще с юности приколочен к моей голове большими гвоздями…