- В этом письме говорится, что вы северянин, - Джексон указал на письмо Фалконера, которое теперь лежало на столе.
- Из Бостона, сэр.
- Так почему же вы сражаетесь за Юг? - нахмурился Джексон.
- Это всё женщины, сэр, - дерзко ответил Старбак. Он почувствовал, как за его спиной зашевелился Свинерд, и предположил, что полковник пытается дать ему понять, чтобы перестал вести себя так воинственно, но Старбака раздражало, что он вынужден доказывать этим южанам свою верность.
Кошка громко замурлыкала.
- Продолжайте, - опасно бесстрастным тоном попросил Джексон.
Старбак пожал плечами:
- Я последовал на Юг за женщиной, сэр, а потом остался, потому что мне тут понравилось.
Джексон несколько секунд рассматривал Старбака. Похоже, увиденное ему не понравилось, и он опустил глаза на бумаги.
- Нам нужно решить, как поступить с бригадой. Она не в слишком хорошем состоянии, да, Хочкисс?
Хочкисс слегка пожал плечами.
- Не осталось резервных боеприпасов, нет транспортных средств, и один полк практически без офицеров.
Джексон взглянул на Свинерда.
- Ну?
- Нам просто нужно захватить боеприпасы у врага, сэр, - заявил Свинерд.
Джексону ответ понравился. Он снова посмотрел на Старбака, который внезапно, хотя и запоздало, понял, что эта беседа вовсе не касалась дисциплинарного проступка, а была чем-то большим.
- Какая самая большая беда этой армии? - спросил он Ната.
Мысли Старбака в панике смешались. Самая большая беда? На секунду он вспомнил утреннюю казнь и чуть было не сказал "дезертирство", но до того, как его язык смог оформить в слова эту мысль, как-то сама собой выплеснулась прежняя мысль:
- Отстающие, сэр.
Некоторые полки теряли четверть состава, когда люди отставали от своих на протяжении длительных переходов, и хотя большое число этих отставших появлялось через пару дней, некоторые пропадали навсегда. Он дал генералу хороший ответ, но Старбак всё равно предпочел бы поразмыслить еще немного, чтобы дать более обдуманное объяснение.
А потом, к своему удивлению, он понял, что ответил правильно, потому что Джексон одобрительно кивал.
- И как вы это предотвращаете в своем подразделении, Старбак?
- Просто говорю сукиным детям, что они вольны идти куда угодно, сэр, - ответил Старбак.
- Что говорите? - рявкнул Джексон своим высоким голосом. Хочкисс выглядел встревоженным, а другой штабной офицер покачал головой, словно сожалея о глупости Старбака.
- Я просто говорю им, что они могут покинуть полк, сэр, но что им не позволено уйти с какой-либо принадлежащей правительству Конфедерации собственностью, на случай если они побредут сразу домой или в руки врага. Так что я говорю, что они могут уйти, но сначала раздеваю мерзавцев догола и конфискую оружие. А потом даю пинка.
Джексон уставился на него.
- Вы так делаете? Правда?
Сложно было понять, одобряет ли эти действия генерал, но теперь Старбак уже не мог не рассказать историю до конца.
- Я сделал это однажды, сэр, - признался он, - только однажды. Но мне больше и не понадобилось, сэр, потому что с тех пор у нас нет отстающих. Кроме больных, сэр, а это совсем другое дело.
Когда голос Старбака замер, генерал повел себя самым престранным образом. Сначала он поднял костлявое колено, а потом хлопнул по нему обеими огромными руками, после чего откинулся, насколько позволяло жесткое кресло. Затем он отвел голову назад и широко открыл рот, но не издал ни единого звука. Старбак гадал, не случился ли у генерала удар, но потом заметил, что штабной офицер ухмыляется, и понял, что это странное представление является обычным способом Джексона выражать веселье.
Генерал застыл в этой странной позе на несколько секунд, а потом снова наклонился вперед, опустил колено и затряс головой. Еще несколько мгновений он молчал, а потом повернулся к Свинерду.
- Сколько вам лет, полковник?
- Пятьдесят четыре, сэр, - ответил тот пристыженно. Пятьдесят четыре - преклонный возраст для военного, если только он не является главнокомандующим, как Ли. Самому Джексону было тридцать восемь, а сражались в основном мальчишки не старше двадцати одного.
Но вопрос Джексона касался не оптимального для военного возраста, а носил теологический характер.
- Я и сам был уже в зрелых годах, когда обрел Христа, полковник. Я не хочу сказать, что для обращения непременно нужно находиться в зрелом возрасте, но мы и не должны обвинять юношей в том, что они не достигли того, чего не сделали мы сами. Что касается вашего увлечения женщинами, - обернулся он к Старбаку, - то это вылечит женитьба, если не помогает самодисциплина. Я нахожу весьма полезными ежедневные погружения в холодную воду и регулярные упражнения.
Рубите дрова, молодой человек, или подтягивайтесь на ветке. Еще можно прыгать через изгороди. Но делайте упражнения! - он резко встал, схватил письмо Вашингтона Фалконера и поднес его к пламени свечи. Он держал бумагу над пламенем, пока она как следует не разгорелась, а потом аккуратно отнес ее к пустому камину, где смотрел, как она превращается в пепел. - Война приносит перемены, - сказал он, повернувшись к посетителям.
- Она изменила меня, изменит и вас. Я утверждаю ваши новые назначения. Вы, полковник Свинерд, примете командование бригадой Фалконера, а вы, майор Старбак - Легионом. В обмен вы будете для меня сражаться, и сражаться яростнее, чем когда-либо в своей жизни. Мы здесь не для того, чтобы победить врага, а для того, чтобы с Божьей помощью его уничтожить, и в достижении этой цели мне понадобится ваша помощь. Если я получу эту помощь, то буду считать, что вы исполнили свой долг, но если вы не справитесь, то оба последуете за Фалконером. Спокойной ночи.
Старбак не мог пошевелиться. Он вошел в эту комнату, ожидая быть наказанным, а вместо этого получил повышение, и не просто повышение, а командование собственным полком. Боже! Он будет командовать Легионом! И внезапно он ощутил ужас от груза этой ответственности. Ему было всего двадцать два, явно слишком мало, чтобы командовать полком, а потом он вспомнил уроженца Джорджии Мику Дженкинса, который повел целую бригаду на армию янки в сражении у Севен-Пайнс, а Дженкинс был ненамного старше Старбака.
Были и другие офицеры, командующие полками и бригадами, хотя им не исполнилось еще и тридцати, так почему же к этому не готов Старбак?
- Спокойной ночи, джентльмены, - подчеркнул Джексон.
И Старбак, и Свинерд не могли опомниться от изумления. Они позволили адъютанту проводить их из комнаты, и тот поздравил их на освещенном фонарями крыльце.
- Майор Хочкисс, - объяснил адъютант, - вас обоих рекомендовал. Он посчитал, что бригада и так достаточно натерпелась, чтобы еще и принимать чужаков.
- Передайте ему нашу признательность, - сказал Свинерд.
- И должен дать вам совет, джентльмены, - добавил адъютант. - Пусть ваши люди приготовят все свои пайки и будут готовы вступить ранним утром, - он улыбнулся и пошел обратно в дом.
- Боже мой, - выдохнул Свинерд, - бригада.
Полковник, казалось, был скорее готов разрыдаться, чем ликовать. Несколько секунд он молчал, и Старбак решил, что он молится, потом Свинерд направился туда, где они привязали своих лошадей.
- Я не был с вами честен, - сказал он, отвязывая лошадь. - Я знал, что Хочкисс выспрашивает меня относительно назначения нового командующего Легионом, но не осмелился внушить вам надежды. И себе тоже, признаюсь.
Старбак неуклюже взгромоздился на взятую взаймы лошадь.
- Медликотт не обрадуется.
- Цель этой войны, - язвительно произнес полковник, - исправить ошибочные политические представления Абрахама Линкольна, а не осчастливить капитана Медликотта, - он подождал, пока Старбак усядется. - Я уж подумал, что вы собираетесь расстроить Джексона.
Страбак ухмыльнулся.
- Старина Джек вряд ли одобрил бы ловеласа, так ведь?
Свинерд поднял глаза к небу. Последние облака рассеялись, и над их головами во всём великолепии сияли звезды.
- Полагаю, не стоит передавать сплетни, - сказал полковник, - но поговаривают, что когда-то Старина Джек был весьма любвеобилен. Давно. Возможно, что всё неправда, но кто знает? Может, он познал грех перед тем как возненавидеть его. Может, лучшие христиане получаются из худших грешников?
- Так мне можно не терять надежды? - поддразнил его Старбак.
- Только если вы будете выигрывать сражения, Старбак, если будете побеждать, - полковник посмотрел на юношу. - Легион - это непростая работа, Старбак.
- Непростая, сэр, но я для нее гожусь лучше остальных, - улыбнулся Старбак полковнику. - Я самонадеянный сукин сын, но клянусь Богом, драться я умею.
И теперь с ним будет драться целый полк, и он не мог дождаться, когда же они вступят в сражение.
Генерал Томас Джексон выкинул из головы разговор со Свинердом и Старбаком в ту же секунду, когда они покинули комнату, сконцентрировавшись на картах, старательно разложенных для него майором Хочкиссом. Эти нарисованные от руки карты занимали весь стол, по краям которого стояли канделябры, и показывали местность к северу от Раппаханнок, где предстояло испробовать дерзкую и смелую идею Роберта Ли. Идея нравилась Джексону своей наглостью и потому что предоставляла огромные возможности.
Но также и огромный риск.
Враг окапывался на крутом северном берегу Раппаханнок, предлагая мятежникам расстаться с жизнями в тщетной атаке через глубокую реку. Без сомнений, враг планировал остаться за рекой, пока к нему не присоединится еще больше подразделений Макклелана и, наконец, их число не станет подавляющим, вселяя уверенность, что они сметут потрепанную армию южан с лица земли.
Так что Ли в ответ предлагал нарушить одно из фундаментальных правил войны. Он планировал разделить свою и без того оказавшуюся в меньшинстве армию на две еще меньшие, каждая из которых станет чрезвычайно уязвимой при атаке врага. Это уязвимость будет очень рискованной, но на другой чаше весов была вероятность того, что Джон Поуп не станет атаковать, а вместо этого просто засядет на крутом берегу в ожидании подкреплений от армии Макклелана.
Ли планировал отвлечь внимание Поупа угрожающими передвижениями на южном берегу Раппаханнок, а пока Поуп будет наблюдать за этим обходным маневром, Томас Джексон направится с небольшой армией на запад. Джексон пойдет лишь с двадцатью четырьмя тысячами человек на запад, а потом повернет на север и, с Божьей помощью, на восток, пока не сделает крюк и не окажется глубоко в тылу противника, и позади рядов Поупа маленькая армия мятежников будет резать, давить, сжигать и разрушать, пока Поуп не вынужден будет повернуться, чтобы с ней сразиться.
Тогда этой маленькой армии, такой уязвимой, придется сражаться как дьяволам, чтобы дать Ли время прийти на помощь, но мятежники таким образом сами выберут поле битвы, а не вынуждены будут идти в атаку через несущую смерть реку. Маленькая армия Джексона станет наковальней, а большая армия Ли - молотом, и с Божьей помощью армия Поупа окажется зажатой между ними.
Но если молот и наковальня не смогут сомкнуться, то в учебниках истории напишут, что Ли и Джексон уничтожили свою страну, нарушив самые главные правила ведения войн. Просто по глупости.
Но эта глупость сейчас осталась единственным оружием мятежников. И могла бы сработать.
Так что завтра на заре Болван Джексон выступит в поход.
Глава девятая
И они выступили. Они шли так, как никогда в своей жизни, и как надеялись, никогда больше не придется.
Они шли так, как никогда раньше не передвигались никакие войска, шли в жаркий, как преисподняя, и сухой, как кости в аду, день по поднимаемой идущими впереди людьми и лошадьми пыли, которая обволакивала языки, толстым слоем покрывала глотки и залепляла глаза.
Они шли в своих драных башмаках или вообще без башмаков. Они шли, потому что им приказал Старина Безумный Джек, и он ждал, что они выступят, но никто не знал, куда или зачем. Сначала они шли на запад по тучным землям, которые еще не навестили фуражиры ни одной из армий, где народ приветствовал полки авангарда, предлагая печенье, сыр и молоко, но еды не хватало на тех, кто тащился позади - полк за полком, бригада за бригадой, длинные колонны потрепанной, но стремительной пехоты Джексона направлялись на запад, в самое сердце Америки, с пылью на лицах, кровью в башмаках и потом в бородах.
- Куда вы идете, ребята? - крикнул войскам какой-то человек.
- Всыпать янки, папаша! - нашел в себе силы ответить один из солдат, но кроме генерала никто точно не знал места их назначения.
- Всыпьте им как следует, ребята! Всыпьте сволочам по первое число!
Легион разбудили в три часа ночи звуки горнов, и усталые солдаты заворочались, просыпаясь после недолгого сна. Они ворчали и проклинали Старину Джека, а потом раздули костры и вскипятили суррогатный кофе.
Старбак раздал все оставшиеся у Легиона боеприпасы. Каждый солдат нес по тридцать патронов - половину обычного количества, но это всё, что у них осталось. Солдаты взяли с собой по тридцать патронов, оружие, скатку с одеялом и заплечный мешок с таким количеством галет и вареного мяса, которое они могли унести, но больше им ничего не разрешалось взять. Все ранцы и тяжелый багаж пришлось оставить к югу от Раппаханнок под хлипкой охраной раненых и больных, которые были слишком слабы для похода.
Дэниел Медликотт, чье назначение майором стало прощальным подарком Вашингтона Фалконера Легиону, явился вместе со старшиной Толливером, чтобы выразить официальный протест против приказов Старбака. Если Легион столкнется с врагом, заявили они, люди не смогут драться должным образом лишь с половиной обычных боеприпасов. Старбак, обеспокоенный этим первым вызовом своей власти, отсрочил конфронтацию, склонившись над костром и прикуривая сигару.
- В таком случае нам придется сражаться вдвое лучше, - ответил он,пытаясь скрыть легкомысленностью свою тревогу.
- Это не шутка, Старбак, - сказал Медликотт.
- Конечно, не шутка! - огрызнулся Старбак громче, чем намеревался. - Это война! Нельзя перестать сражаться только потому, что у вас нет всего необходимого. Янки могут так поступать, но только не мы. И вообще, мы сражаемся не одни. С нами идут все люди Джексона.
Старшина выглядел недовольным, но не стал продолжать спор. Старбак подозревал, что это Медликотт уговорил старшину присоединиться к выражению протеста, который проистекал скорее от неприязни Медликотта, чем от подлинного беспокойства, а тот, признал Старбак, и правда имеет причины чувствовать себя ущемленным. Мельник уже было посчитал себя командующим Легионом Фалконера, и вдруг ни с того ни с сего за его спиной повысили человека, которого он больше всего невзлюбил. Медликотт попытался придать своим протестам более благородную цель, чем просто спасение уязвленной гордости:
- Вы не понимаете, - сказал он Старбаку, - потому что не местный. Но я - совсем другое дело, они мои соседи, - махнул он в сторону Легиона, - и мой долг - вернуть их обратно к женам и малышам.
- Что заставляет вас сомневаться, зачем мы вообще деремся на войне, - отозвался Старбак.
Медликот моргнул в неуверенности, что понял это замечание.
- Я не считаю, что мы не должны выступать, - поменял он свою точку зрения. - Но если произойдет несчастье, моей вины в том не будет.
- Конечно, не будет, - саркастически заметил Старбак. - Это будет моя вина, как и моей виной будет, если никакого несчастья не случится, - годом ранее, подумал он, его гордость человека образованного не позволила бы ему произнести это слово как "нищастье", но теперь, к его удовольствию, бостонский акцент отправился вслед за верностью Северу. - А ваш долг, майор, - продолжал он, - не только позаботиться о том, чтобы ваши соседи отправились домой, но и чтобы отправились домой янки, и если сволочам не хватает ума сделать это по собственной воле, то ваш долг - послать их обратно к женам и малышам в деревянных ящиках. Вот в чем ваш долг. Доброго дня вам обоим, - он отвернулся от двух удрученных подчиненных. - Капитан Траслоу!
Траслоу с шарканьем приковылял поближе.
- Просто "Траслоу" было бы достаточно, - ответил он.
- Ваша рота - замыкающая, - сказал Старбак, и вы знаете, что делать с отстающими, - он помедлил. - Включая отстающих офицеров.
Траслоу кивнул в молчаливом согласии. Помимо восьмой роты Траслоу получил под свое командование восемь выживших тягловых лошадей полка, которые раньше тащили фургоны с боеприпасами и телеги с провизией. Теперь, когда повозок не осталось, они везли тех, кто действительно не мог поспевать за остальными.
Легион выступил на рассвете. Приказ оставить тяжелый багаж подал солдатам тревожный сигнал, что это будет не обычный поход по сельской местности от одного лагеря к другому, но никто не был готов в такому тяжелому переходу. Томас Джексон обычно разрешал своим людям делать десятиминутный перерыв на отдых каждый час, но только не сегодня. Сегодня они шли вообще без остановок, и вдоль дороги стояли штабные офицеры, чтобы удостовериться, что никто не отстал, а другие штабные офицеры ожидали у первого брода, чтобы убедиться, что никто не замешкается, снимая ботинки и закатывая штаны.
- Продолжайте идти! - кричали штабные офицеры. - Не останавливайтесь! Вперед!
Войска подчинились, прошлепав по броду и оставив на берегу мокрые следы, которые быстро высохли под августовским солнцем.
Солнце поднималось всё выше. Стояло самое жаркое лето в памяти старожилов, но сегодня казалось, что жара достигнет новых ужасных рекордов. Пот струйками стекал по слоям пыли, запекшейся на лицах солдат. Иногда, когда дорога бежала по вершине невысокого холма, они могли окинуть взглядом растянувшуюся далеко впереди и за спиной колонну пехоты, и поняли, что в поход выступил весь корпус, но куда - знали только Господь и Старина Джек. Они шли не в ногу, а расхлябанной походкой опытной пехоты, которая знала, что ей предстоит выдерживать этот кошмар целый день.
- Сомкнуть ряды! - кричали сержанты, как только в рядах рот образовывалась брешь, и этот призыв прокатывался эхом вдоль еле волочащей ноги колонны.
- Сомкнуть ряды! Сомкнуть ряды!
Они шли мимо иссохших полей, высохших прудов и пустых амбаров. С обочин рычали сельские псы, иногда затевая драки с солдатскими собаками, эти драки обычно являлись популярным развлечением, но сегодня сержанты отгоняли псин пинками и прикладами винтовок.
- Продолжайте идти! Сомкнуть ряды!
Примерно каждый час один из кавалерийских патрулей, защищающих этот поход от вражеской кавалерии, мчался по весь опор мимо Легиона, чтобы занять новые позиции во главе длинной колонны, и всадники отвечали на вопросы пехоты, что не видели врага. До сих пор, похоже, янки не подозревали о перемещении армии Джексона по опаленной летним солнцем местности.