"У подножия вулкана" - роман, действие которого происходит в маленьком мексиканском городке в течение одного ноябрьского дня 1939 г. - Дня поминовения усопших. Этот день - последний в жизни Джеффри Фермина, в прошлом британского консула, находящего убежище от жизни в беспробудном пьянстве. Бывшая жена Фермина, Ивонна, его сводный брат Хью и друг, кинорежиссер Ляруэль, пытаются спасти консула, уговорить его бросить пить и начать жизнь заново, однако судьба, которой Фермин заведомо "подыгрывает", отдает его в руки профашистских элементов, и он гибнет. Повествование об этом дне постоянно прерывается видениями, воспоминаниями и внутренними монологами, написанными в третьем лице, в которых раскрывается предыстория главных персонажей. Неизлечимый запой Фермина символизирует в романе роковой недуг всей западной цивилизации, не способной взглянуть в лицо истории и решительно противостоять угрозе ею же порожденного фашизма. Давая многомерный анализ извращенной индивидуализмом больной психики Фермина, Лаури исследует феномен человека, сознательно отказывающегося от жизни, от действия и от надежды. Однако в образной структуре романа духовной опустошенности и тотальному нигилизму консула противопоставлены внутренняя целостность и здоровье Хью, который выбирает другую формулу жизни: лучше верить во что-то, чем не верить ни во что. Логика характера Хью убеждает, что в надвигающейся решительной схватке с силами мрака он будет воевать против фашизма. Линия Хью, а также впечатляющий, выписанный с замечательным проникновением в национальный характер образ Мексики и ее народа, чья новая, истинная цивилизация еще впереди, сообщают роману историческую перспективу и лишают безысходности воссозданную в нем трагедию человека и общества. Виртуозное мастерство психологического рисунка; синтез конкретной реальности и символа, мифа; соединение тщательной передачи атмосферы времени с убедительной картиной внутренних конфликтов; слияние патетики и гротеска; оригинальная композиция - метафора, разворачивающаяся в многоголосье, напоминающее полифоничность монументального музыкального произведения, - все это делает "У подножия вулкана" выдающимся явлением англоязычной прозы XX в.
Содержание:
Малькольм Лаури - "У подножия вулкана" 1
Предисловие 1
Малькольм Лаури
"У подножия вулкана"
Моей жене Марджери
Предисловие
МАЛЬКОЛЬМ ЛАУРИ (MALCOLM LOWRY. 1909-1957)- родился и умер в Англии, но самые плодотворные в творческом отношении годы провел за ее пределами, с 1940 по 1954 г. жил в Британской Колумбии (Канада), где были написаны его лучшие произведения. Это дает основания считать Лаури англо-канадским писателем. В юности матросом на парусном судне Лаури совершил путешествие в Китай, по возвращении в Англию окончил Кембриджский университет (1932), в следующем году опубликовал свой первый роман "Ультрамарин". Вскоре после этого начались многолетние странствия Лаури по миру. Дольше всего он жил в Мексике, занимавшей в его привязанностях второе место после Канады. Основная часть художественного наследия Лаури, исключая роман "У подножия вулкана", увидела свет только после его смерти. "Главной книгой" Лаури должна была стать задуманная им многотомная эпопея "Путешествие, которое длится вечно", в которой роман под этим названием был бы центральным произведением. В рамках замысла писатель успел написать еще первый, сокращенный вариант повести "Лесная тропа к роднику", несколько рассказов и роман "Тьма, как в могиле, где лежит мой друг", оставшийся незаконченным (опубликован в 1968 г.). Эпопея должна была раскрыть и художественно проанализировать сложные связи человека с историей и природой; показать мытарства человеческой души, одинаково способной сотворить для себя подобие и ада, и рая на земле. Крупнейшее произведение Лаури "У подножия вулкана" и есть притча о человеке, сотворившем для себя земной ад и в нем погибшем.
Со страниц "У подножия вулкана" встает аллегорическая и в то же время чувственно-конкретная панорама немного ада, и котором бьется, терзается и страждет человеческая душа (отнюдь но произвольны в тексте книги частые ссылки на великое Дантово творенье).
Философский нигилизм во взглядах на предназначение человека во вселенной был чужд писателю. Его не коснулись модные экзистенциалистские поветрия, и даже в романе, где рок античной трагедии предстает соврем ой историей и рушатся жизни, автор не ограничился одним лишь изничтоженном тех ценностей, которые буржуазное миропонимание выдвигает и качестве единственно сущих и приличных человеку. "Ледья, в конце концом, нелюдей ненавижу, а мерзость, ими творимую по образу и подобию их темного неуважения к земле", - со всей определенностью за явлено в повести, и сама эта повесть рассказывает о людях сильных, гордых и нежных, о прекрасном в жизни.
В мире много сил великих, но сильней человека нет в природе ничего. Мчится он. непобедимый, по волнам седого моря, сквозь ревущий ураган. Плугом взрывает он борозды вместе с работницей-лошадью, вечно терзая Праматери неутомимо рождающей лоно богини Земли.
Зверя хищного в дубраве, быстрых птиц и рыб, свободных обитательниц морей, силой мысли побеждая, уловляет он, раскинув им невидимую сеть. Горного зверя и дикого порабощает он хитростью, и на коня густогривого, и на быка непокорного он возлагает ярмо.
Создал речь и вольной мыслью овладел, подобный ветру, и законы начертал. И нашел приют под кровлей от губительных морозов, бурь осенних и дождей. Злой, недуг он побеждает и грядущее предвидит, многомудрый человек. Только не спасется, только не избегнет смерти никогда.
Софокл, "Антигона"
И благословил я тогда естество пса и жабы, истинно, восхотел я приять естество пса или жеребца, ибо ведал, что не имут души, обреченной погибели через вековечное бремя Прегрешения или Ада, подобно душе моей. Но хотя я сие зрел, сие чувствовал и сим сокрушен был, безмерно печаль моя приумножилась, ибо сколь ни искал я в душе своей, но не находил там готовности обрести спасение.
Джон Беньян, "О благодати, ниспосланной величайшему из грешников"
Wer immer strebend sich bemiiht, den Konnen wir erlosen.
Чья жизнь в стремленьях вся прошла, того спасти мы можем.
Гёте
1
Две горные гряды пересекают республику приблизительно с севера на юг, образуя меж собой множество долин и плоскогорий. На краю одной из таких долин, у подножия двух высоких вулканов, на высоте шести тысяч футов над уровнем моря приютился городок Куаунауак. Он расположен к югу от тропика Рака, а точнее говоря, близ девятнадцатой параллели, примерно на одной широте с островами Ревилья-Хихедо, что лежат к западу от него в Тихом океане, или, если проследить еще западнее, с южной оконечпостью Гавайского архипелага, а к востоку - с портом Цукох на Атлантическом побережье полуострова Юкатан, у границы Британского Гондураса, или, гораздо восточнее, - c портом Джаггернаут в Индии, на берегу Бенгальского залива.
Город стоит на взгорье, обнесен высокими стенами, улицы и переулки его петлисты и запутанны, дороги извилисты. С севера сюда ведет великолепное шоссе, проложенное по американскому образцу, но оно теряется в тесных улочках, превращаясь в простую тропу средь горного бездорожья.
В Куаунауаке восемнадцать церквей и пятьдесят семь питейных заведений. Среди прочих его достопримечательностей можно отметить поле для игры в гольф, не менее четырехсот общественных и частных плавательных бассейнов, питаемых неиссякаемыми горными родниками, а также множество роскошных отелей.
Отель "Казино де ла сельва" стоит еще выше города, на ближнем склоне, подле вокзала. Он выстроен вдали от шоссейной дороги, среди зелени садов, и украшен террасами, с которых открывается вид далеко на все стороны света. Царственное его великолепие исполнено скорбным духом померкшего блеска. Ныне казино уже не существует. Даже сыграть в кости на стакан вина здесь невозможно. Призраки разорившихся игроков витают повсюду. И никто не купается в превосходном бассейне. Трамплины цепенеют в унылом запустении. Спортивные площадки поросли травой. Лишь два теннисных корта от сезона к сезону содержатся и относительном порядке.
В предвечерний час, на исходе Дня поминовения усопших, в ноябре 1939 года, двое мужчин в белых фланелевых брюках сидели на большой террасе "Казино", потягивая анисовую настойку. Они уже сыграли несколько партий в теннис, а потом в бильярд, и теперь ракетки их непромокаемых футлярах - треугольном у доктора и квадратном у его партнера - лежали перед ними ни балюстраде. Когда траурные процессии, спускавшиеся с кладбища по извилистой тропе, приблизились, оба услышали протяжное пение; повернув головы, провожали они глазами печальное шествие, которое теперь удалялось, и вот ужо стали видны лишь сиротливые огоньки свечей, плутавшие где-то вдали, по кукурузному полю, Доктор Артуро Динс Вихиль пододвинул бутылку анисовки мсье Жаку Ляруэлю, который сидел недвижимо, подавшись вперед всем телом. Чуть правее и ниже террасы, под сенью неохватного пламенеющего небосвода, алой кровью окропившего безлюдные бассейны, которые сверкали всюду, куда ни глянь, словно вездесущие миражи, безмятежно и благодатно покоился город. Отсюда казалось, будто и в самом деле ничто не возмущает эту безмятежность. Но если прислушаться внимательно, как ото сделал теперь мсье Ляруэль, можно было различить отдаленный, нестройный гул, явственный и вместе с тем сливавшийся с невнятным ропотом и монотонными воздыханиями траурных шествий, словно звучало какое-то пение, то всплескиваясь, то замирая, и неумолчные, глухие шаги - шум и разноголосица фиесты продолжались весь день.
Мсье Ляруэль налил себе еще рюмку анисовки. Он пил анисовку, потому что она чем-то напоминала ему абсент. У него раскраснелось лицо и подрагивала рука, державшая бутылку с цветной этикеткой, откуда румяный чертик угрожал ему вилами.
- ... Я пытал сделать ему убеждение уехать отсюда и становиться... dealcoholise,- говорил доктор Вихиль.- Он запнулся на французском слове и продолжал по-английски: - Но на следующий день после бала я сам имел такое нездоровье, что совершенно осложнился на весь организм. И это есть плохое дело, потому что мы, врачеватели, обязаны совершать деяния, как будто апостолы. Вы же помните, в тот день мы, подобно теперь, сыграли теннис. А когда я повидал консула в его саду, я слал свою слугу узнавать, не угодно ли ему на минутку, милости просим, жаловать мне визит, а когда не угодно, пускай хотя бы даст узнать по записке, есть ли он еще живой через свое пьянство или уже не есть. Мсье Ляруэль улыбнулся.
- Но они уже там не были,- продолжал доктор,- и тогда, безусловно, я решил узнавать от вас, заставали вы его дома или не заставали.
- Когда вы позвонили мне, Артуро, он был у меня.
- Ну, я, конечно, это знаю, только в ту ночь мы так мертвецки напили себя и были так абсолютментно borracho, что консул, наверное, заболел, мне подобно, и даже был похмельней меня.- Доктор Вихиль покачал головой.- Болезнь не содержит себя только в теле, она содержит себя и там, где обще принято называть "душа". Ваш друг, который был бедняга, ни с какой стати сорил деньги, и жизнь его была сплошная трагедия.
Мсье Ляруэль допил анисовку. Он встал и подошел к балюстраде; облокотясь о лежавшие там теннисные ракетки, он взглянул вниз на одичавшие, заросшие травой площадки, па безжизненные теннисные корты, на фонтан, расположенный совсем рядом, посреди главной аллеи, куда привел лошадь на водопой какой-то крестьянин с кактусовой плантации. Двое молодых американцев, юноша и девушка, затеяли в этот поздний час играть в пинг-понг на нижней веранде. Свершившееся год назад, в этот самый день, представлялось теперь бесконечно далеким, словно с тех пор прошло целое столетие. Казалось, все это канет, как капля в море, среди сегодняшних треволнений. Но нет, это не так. И хотя трагедия мало-помалу отдаляется и обессмысливается, все-таки ему еще памятны те дни, когда каждая человеческая жизнь имела самодовлеющую ценность, а не забывалась после ошибочного упоминания в коммюнике с театра войны. Он закурил.
Далеко слева, на северо-востоке, за долиной и уступчатыми предгорьями Восточной Сьерра-Мадре высились два вулкана, Попокатепетль и Истаксиуатль, горделиво сиявшие в пламени заката. Чуть ближе, милях в десяти, внизу, под главной долиной, виднелся поселок Томалин, уютно пристроившийся у самого леса, где над деревьями тонкой голубой струйкой противозаконно курился дымок от костра углежога. Впереди, по ту сторону американизированного шоссе, лежали поля и рощи, рассеченные излучинами реки и дорогой на Алькапансинго. Тюремная вышка торчала над лесом, меж рекой и, дорогой, которая исчезала вдали, за сиреневыми склонами, словно скопированными с иллюстраций Доре к "Раю". Выше, в Куаунауаке, вдруг вспыхнули огни единственного городского кинематографа, политого на крутом склоне, поодаль от домов, мигнули, погасли и вспыхнули снова.
- "No se puedе vivir sin amar",- сказал мсье Ляруэль...-
Как написал этот estupido на стене моего дома.
- Ладно, amigo, отведите свою душу,- сказал доктор Нихиль, стоявший у него за спиной.- ... Но, horabre, ведь Ивонна вернулась! Этого мне никогда но попять. Она вернулась к нему! - Мсье Ляруэль подошел к столику, налил себе стакан теуаканской минеральной воды и выпил залпом. Потом сказал:- Salud у pesetas.
- Y tiempo para gastarlas,- задумчиво отозвался его друг.
Мсье Ляруэль взглянул на доктора, который, позевывая, полулежал в шезлонге, на этого мексиканца с красивым, до невероятия красивым, темным, непроницаемым лицом, на его добрые, глубокие, карие глаза, как у тех прелестных и печальных индейских детишек, которых можно увидеть в Теуантепеке (этом земном раю, где женщины работают в поте лица, а мужчины с утра до вечера купаются в речке), на его маленькие, тонкие руки с нежными запястьями, где на тыльной стороне щетинились неожиданно жесткие черные волоски.
- Я давно уже отвел душу, Артуро,- сказал он по-английски, вынул изо рта сигарету и держал ее в тонких, нервных пальцах, слишком уж щедро, он сам знал это, унизанных кольцами.- И даже больше того...
Мсье Ляруэль заметил, что сигарета его погасла, и выпил еще анисовой. - Con permiso.- Доктор Вихиль с такой непостижимой ловкостью извлек горящую зажигалку, словно она уже горела у него в кармане и он исторг пламя из своего тела,- движение руки и появление огня были нераздельны; он поднес зажигалку мсье Ляруэлю.- А вы хоть раз шли в здешнюю церковь всех скорбящих? - спросил он вдруг.- Там есть статуя Пресвятой девы, покровительницы всякому, который есть один как перст.
Мсье Ляруэль покачал головой. - Никто туда не шел. Только тот, который есть один как перст,- сказал доктор задумчиво. Он спрятал зажигалку и взглянул на часы, стремительно вскинув руку.- Allons-nous- еn,- сказал он.- Vаmonos.- Он рассмеялся коротко, словно зевнул, быстро закивал головой, подался вперед всем телом и спрятал лицо в ладонях. Потом встал у балюстрады рядом с мсье Ляруэлем, дыша всей грудью.- Ах, вот возлюбленное мной время, когда солнце уходит и всюду пение и псиный гав... Мсье Ляруэль тоже рассмеялся. Пока они разговаривали, небо на юге грозово потемнело; траурное шествие давно спустилось со склона. Стервятники, лениво парившие в высоте, плыли по ветру.- Итак, встретимся около половины девятого, а покамест я зайду на часок в cine.
- Bueno2. Мы еще будем увидаться в этот вечер, сами знаете где. И помните, все равно я не есть уверен, что вы завтра уедете.- Он протянул руку, и мсье Ляруэль ответил ему крепким, теплым пожатием. - Постарайтесь приходить вечером, а если нет, пожалуйста, поймите, я всегда думаю о вашем здоровье.
- Hasta la vista.
- Hasta la vista.