- Чтобы он ко мне не приставал. Но он все равно приставал, - выпалила Элеонора. - В Компьене, в нашем замке, мои покои находятся на самом верху каменной башни с круговой деревянной верандой. - Она немного помолчала и глубоко вздохнула. - Он пришел ко мне, отче. Я была одна. Его уста изрыгали проклятия и грязные оскорбления, его сердце полнилось неистовой злобой, а его брюхо - дешевым вином. Я встретила его в лестничном колодце. Мы подрались. Я толкнула его, отче, и он упал, ударившись головой о стену, а потом - об острые каменные ступеньки.
- Вы толкнули его, защищаясь?
- Отче, мне было радостно видеть, как он падает, - только и ответила Элеонора. Ей не хватило духу признаться в своем последнем грехе, и она не рассказала, как несколько долгих часов не выходила из своих покоев, совершенно не думая о том, что случилось с мужем, а потом втайне радовалась его смерти.
Однако отец Альберик понимающе кивнул, его рука уже двинулась вверх, а уста прошептали: "Absolvo te".
Элеонора покинула исповедальню. Во время отпущения грехов она так сильно прижималась к скамье священника, что теперь ее руки и запястья сильно болели. Отец Альберик сказал, что искуплением грехов станет ее паломничество в Иерусалим. Она прошла через неф и преклонилась в приделе Богоматери, уставившись на вырезанное из дерева лицо Пресвятой Девы Марии. Закрыв глаза, Элеонора снова прошептала покаянную молитву "Конфитеор": "Признаюсь перед всемогущим Господом, а также перед моими братьями и сестрами, что я грешила чрезвычайно много…"
"Обрету ли я, - подумала она, - мир и покой в далеких краях?" Доведется ли ей преклониться в храме Гроба Господня и попросить Бога о прощении? Или же злобное, искаженное ненавистью лицо Одо, полное бешеной ярости из-за собственной мужской несостоятельности, так и будет как тень преследовать ее каждую ночь? Всей правды не знал никто, даже ее любимый брат Гуго и его близкий друг, Готфрид де Сен-Омер, который ей очень нравился. А ее тайные мысли и желания - это тоже грех? Поэтому неудивительно, что Элеонора была решительно настроена отправиться в Иерусалим. Она отбросила возражения брата, а встреча с Готфридом де Сен-Омером лишь укрепила ее в желании присоединиться к Крестовому походу. Больше того, ее ужасала сама мысль о том, что она останется в сыром и холодном компьенском поместье, одинокая и уязвимая, и будет ждать, когда духи умерших снова вернутся, чтобы терзать ее… Элеонора умолкла и вздохнула. Да… Отнюдь не благочестивые и подвижнические мотивы вели ее в это паломничество. Она прикусила губу и подумала: "А что же позвало в путь моего брата?"
Идя на исповедь, Гуго де Пейен тоже надеялся на прощение Господа: за пьянство после смерти жены при родах, за то, что время от времени искал утешения в компании шлюх, а более всего - за страсть к рыцарским турнирам, которая превратилась в одержимость, а также за постоянное, похожее на голод стремление к дракам и стычкам. Как хотелось ему избавиться от всего этого, очистить свою жизнь и положить свой меч к ногам Господа и Святой Матери Церкви!
Отец Альберик выслушал его. Он был рад, что их предводителем станет Гуго. Гуго де Пейен был храбрым и опытным рыцарем, поднаторевшим в военном искусстве и искусстве владения мечом. Он уже очистился от грехов, воюя в Иберии с неверными. "А может, он фанатик?" - подумал Альберик. Лицо Гуго было худощавым, а темные глаза, тонкие губы и слегка крючковатый нос придавали ему хищное выражение. Он был высок и строен, с длинными и сильными руками искусного фехтовальщика, а душа его была возвышенной - к такому заключению пришел Альберик, поднимая руку и отпуская грехи. Он был рад, что Гуго де Пейен встанет во главе их отряда, и очень надеялся, что этот отважный рыцарь окажется верным союзником в его собственных тайных поисках истины.
То же самое касалось и Готфрида де Сен-Омера, который пришел исповедаться следующим. В отличие от Гуго, Готфрид был полноватым молодым человеком невысокого роста, с гладким улыбчивым лицом и копной волос соломенного цвета. На мир он смотрел ясными голубыми глазами удивленного и смущенного ребенка. Готфрид де Сен-Омер, единственный и любимый сын в своей семье, казался всем человеком, не воспринимающим жизнь слишком серьезно. Когда он начал перечислять свои грехи, отец Альберик быстро догадался, что Готфрид, вельможа с правом распределять приходы, был подобен лесному озеру, под гладкой поверхностью которого скрывается густая путаница водорослей и коряг. Несмотря на свою внешность и непринужденные манеры, Готфрид тоже принимал участие в лихих кавалерийских набегах на Иберию. Воодушевленный "Песнью о Роланде", в которой прославлялись геройские свершения Карла Великого и его паладинов, он уже успел повоевать с неверными в скалистых ущельях и на высоких перевалах. Однако после этих боев в душе его поселилась большая тревога. Теперь Готфрид понимал, что война - далеко не славное занятие. Он рассказывал Альберику о мрачных днях, полных беспросветного отчаяния, о ледяном ветре в горах, пронизывающем до костей. О сметавших шатры шквальных градах и проливных дождях, после которых начинали болеть лошади, уже несвежая солонина покрывалась плесенью, а в сухарях заводились жучки-долгоносики. Он рассказывал о том, как дожди и сырость превращали их кольчуги в сплошную ржавчину. Готфрид описывал также случаи массовой резни на пыльных равнинах, когда колодцы и ручьи были забиты трупами. Из этих набегов он возвращался, терзаемый одной мыслью: какое отношение имеет все это к любви Христовой? Этот же вопрос он задал и сейчас и получил обычный ответ: "Такова воля Божья!" Так проповедовал Урбан, и так учила Церковь. И разве в Ветхом Завете не рассказывается о том, как Бог поднял воителя Давида на защиту своего народа? Более того - в Новом Завете Христос велел Петру именно поднять меч, а не бросить его. Отец Альберик мысленно похвалил себя за то, что хорошо овладел этим ловким казуистическим приемом, которому научил его один знаток церковного права из Авранша. Он уже хотел было совершить отпущение грехов и поднял руку, как вдруг Готфрид вскинул голову и посмотрел на него пристальным и искренним взглядом.
- А как же Анстрита, отче? Она ведь была посвящена в наши тайные поиски. И ее смерть глубоко встревожила нас.
- Наш поиск продолжается. А про Анстриту сказали, что она - ведьма.
- Которая пыталась спастись в нашей церкви.
- Я ничем не смог ей помочь, - сердито прошипел Альберик, - и никто не смог бы. Госпожа Элеонора и господин Гуго были в то время в Клермоне. Вы тоже были с ними. Все произошло так быстро; мы не виноваты в том, что пролилась ее кровь.
Готфрид кивнул, поднялся и ушел. Альберик закрыл лицо руками, будто бы молясь, тем самым давая понять следующему исповеднику, что он еще не готов выслушать его покаяния.
"А кому же буду исповедоваться я?" - подумал священник. И воспоминания, словно пророки Судного дня, вихрем завертелись в его памяти, унося Альберика в прошлое. Эти воспоминания были старыми врагами, ревностно хранящими его былые грехи. Вот рушится боевой порядок англосаксов в битве на реке Сенлак. Вот сквозь него пробиваются многочисленные всадники в доспехах и кольчугах; их лица скрыты под коническими шлемами с широкими защитными планками для носа. "Боец", боевой штандарт Уэссекса, обвисает, как крылья раненой птицы. Вокруг слышатся крики окровавленных воинов. Сердце Альберика вздрагивает: крут ближних рыцарей Гарольда Годвинсона трещит и рушится, словно дерево, пораженное молнией. Мужество покидает его подобно вину, вытекающему из треснувшего кубка.
"Трус!"
Это слово кнутом стегало душу Альберика и сейчас, и тогда, когда он бродяжничал с братом Норбертом. Анстрита стала просто свежим порезом на старой ране. Необычайно умная, знавшая толк в лекарственных растениях и травах, эта загадочная женщина шла в поисках истины тем же путем, что и Альберик, Норберт, Гуго и Готфрид. А вдруг все-таки была хоть какая-то возможность ее спасти? Впрочем, ей определенно было суждено умереть. Крестьяне в капюшонах и масках, воспользовавшись отсутствием хозяина поместья, ворвались в ее убогое жилище на окраине деревни и напали на нее. Одному лишь Богу ведомо, почему они это сделали. У кого-то умер ребенок. Всем не хватало еды. Кто-то видел какие-то знамения. Нужна была жертва, и Анстрита стала козлом отпущения. Она скрылась в этой церкви, моля Альберика о помощи. И он собирался ей помочь, видит Бог - собирался! Однако страх парализовал его. А вдруг Анстрита скажет, что он был сообщником в ее таинственных деяниях? Он поспешил укрыться в ризнице, однако толпа выбила задние двери и хлынула в церковь. Альберик спрятался в узкой, пропахшей ладаном нише, а тем временем озверевшая орда приволокла сюда Анстриту и подвесила ее над костром на самодельной виселице. Постепенно ее крики затихли. Господин Готфрид вернулся на следующей неделе, однако, несмотря на его гнев и гнев господина Гуго, злодеям удалось избежать наказания.
Громкий кашель вывел отца Альберика из задумчивости, и он отнял руки от лица. Перед ним стоял староста Роберт с гримасой нетерпения на подвижном лице. Он едва сдерживал свое раздражение. Священник подозревал, что Роберт имеет отношение к убийству бедной Анстриты, однако сомневался, что староста когда-либо в этом сознается. Как бы там ни было, а в глазах многих селян Анстрита была ведьмой, заслуживающей смерти, и потому ее убийство стало справедливым и богоугодным делом. За Робертом стояли остальные: Имогена, хорошенькая темноволосая вдова, которую госпожа Элеонора согласилась взять с собой в паломничество в качестве помощницы и попутчицы; кузнец Фулькер; Пьер Бартелеми, молодой горбун, которому в сырых и темных лесах являлись видения. За ним стояли еще несколько человек, включая Норберта, монаха-бенедиктинца и близкого друга Альберика. Однако Норберт не стал преклонять колени в исповедальне. Вместо этого он припал к земле подле колонны, а тем временем остальные бесцельно переминались с ноги на ногу. Они с нетерпением ожидали, когда священник закончит отпускать грехи и они смогут наконец полакомиться хлебом, вином и различными мясными блюдами, расставленными на грубых деревянных столах, где красовались также кувшины и графины. Сегодня они отпразднуют, а через неделю присоединятся к Раймунду Тулузскому, графу Сен-Жильскому, чтобы вместе с ним выступить в поход на Иерусалим. А тем временем исповеди и отпущение грехов шли своим чередом, хотя громкий шепот все больше и больше заглушался растущим гулом разговоров. Голодные глаза все чаще взирали на ломящиеся от яств тарелки, и люди уже начинали побаиваться за безопасность лошадей и вьючных пони, которых они оставили на привязи в церковном дворе возле кладбища. Наконец отец Альберик закончил отпускать грехи. Он поднялся на грубую деревянную кафедру, а присутствующие собрались вокруг него.
- Господь есть воин, - сказал священник нараспев, заглянув во вторую книгу Моисееву, Исход. - Поэтому и вы должны…
Описывая подвиги великих воинов Господних из Ветхого Завета, отец Альберик перешел с провансальского наречия на язык севера Франции. Элеонора, которая слушала, опершись на колонну, невольно вздрогнула, когда входная дверь громко хлопнула, прервав речь священника. Резко обернувшись, она увидела человека в короткой черной накидке, и гетрах того же цвета. На широких сапогах из бычьей кожи позвякивали шпоры. Из-под краев накидки выбивалась белая туника. На ремне, переброшенном через плечо, висели меч в ножнах, короткий колющий меч и нож. В первый миг Элеоноре показалось, что к ним пожаловал дьявол, чтобы вступить с ними в спор: коротко стриженный, с угрюмым лицом и умным взглядом, он, казалось, излучал глумление, затаившееся в глубине души.
- Меня зовут Бельтран, - сказал он на провансальском голосом громким, как у трубадура. Бросив на Элеонору иронический взгляд, он добавил: - Я - поэт и воин, но прежде всего я - посланник его превосходительства Раймунда, графа Тулузского, а также верный солдат Господа Бога и Папы. - Он взмахнул небольшим свитком, перевязанным красной лентой. - Я явился сюда по просьбе графа Раймунда, чтобы быть вашим предводителем.
- Но у нас уже есть предводитель, - указала Элеонора на своего брата.
- Тогда я буду его советником. - На лице Бельтрана расплылась улыбка. - Я также принес вам дубликат личного знамени графа.
- Мы уже принесли присягу Господу! - запальчиво воскликнул Готфрид. - Мы никому ничего не должны, и никакой господин не имеет права нам приказывать.
- Нет, вы меня неправильно поняли, - весело ответил Бельтран. - Граф предлагает вам защиту под своим знаменем. - С этими словами он расстегнул кожаную накидку и извлек золотисто-голубой флаг владетеля Сен-Жиля. - Я должен также проверить ваши запасы и снаряжение. Итак, - он поднял руку, - под каким именем вы выступите в поход?
- "Бедные братья храма Гроба Господня", - ответил Гуго, сделав шаг вперед. - Мы взяли эту идею из псалма, в котором говорится о желании прожить в доме Господнем остаток наших дней.
- Да, я знаю этот псалом.
Взмахнув знаменем, Бельтран резко бросил его Гуго. Тот поймал его и поднял высоко над головой. Церковь загудела радостными возгласами. Присутствующие, потрясая мечами, кинжалами, дротиками и топорами, выкрикивали: "Такова воля Божья!" и "Тулуза, Тулуза!". Пожав плечами, отец Альберик сошел с кафедры, и Гуго распорядился начинать празднество.
На следующее утро отряд "Бедные братья храма Гроба Господня" отбыл немного позже назначенного, и солнце уже успело высоко подняться над покрытыми травой склонами и вулканическими скалами окружающего ландшафта. Причиной задержки стала неожиданная смерть старосты Роберта, который, хватив лишку, упал в ручей и утонул. Это было достойное всяческого сожаления событие, ибо неподалеку находился пешеходный мостик, и непонятно было, какая нелегкая понесла Роберта через кладбище в темноте. Как бы там ни было, а его нашли в воде, лежащего лицом вниз. Отец Альберик скороговоркой пробормотал отпущение грехов, и Роберта поспешно похоронили под старыми тисами. Имогена, будущая попутчица Элеоноры, не преминула сделать едкое замечание, что Роберт уже находится в Новом Иерусалиме. Услышав это, отец Альберик мысленно помолился, чтобы это действительно было так, ибо кто-кто, а староста Роберт действительно заслужил милосердие Господа.
Часть 2. Склавония
День святой Лючии, 13 декабря 1096 г.
Diesque mirabillium, tonittruorura fortium
Святой Колумба. Dies irae
"Умываю руки свои среди непорочных и обнимаю алтарь Твой, о Господи. Люблю красу дома Твоего и места, где обитает слава и блаженство неземное".
Элеонора де Пейен пробормотала эти строки из псалма, стоя у входа в свой шатер из козьих шкур. Она вглядывалась в пелену тумана, которая окутала все вокруг, заглушая звуки и размывая свет костра и огонь фонаря. Где-то в лагере заплакал ребенок. Элеонора вздрогнула; этот плач отозвался эхом первого - и последнего - крика ее собственного ребенка, когда он, окровавленный, выскользнул из ее лона. Она до сих пор чувствовала его тепло и видела его маленькую сморщенную головку с моргающими глазками и трепещущим язычком, который жадно искал ее грудь.
"Бог дал, Бог взял", - пробормотала Элеонора и перекрестилась. При этом твердое деревянное распятие, прикрепленное к четкам, задело кончик ее носа, который и без того болел, замерзнув на холоде. "И это тоже воля Божья", - мысленно усмехнулась она, ибо не привыкла жалеть себя. Вернувшись в шатер, она села на маленький ларец, который служил ей стулом. Вытянув руки в перчатках над жаровней, где тлели угли и сухие веточки, она уставилась на Имогену, сидевшую на кожаной суме. Вдова была одета как монахиня - во все черное, а смуглое лицо и черные как смоль волосы почти полностью были скрыты под засаленным апостольником. Она сильно обморозила кончики пальцев и теперь сидела, грея руки над огнем и беззвучно шевеля губами. Подле нее, как всегда, находился резной ларец с запечатанной крышкой, на которой виднелась монограмма IHS, что значило "страсти Христовы", а под ней - слова "Dues vult". Имогена, жившая в одном шатре с Элеонорой, утверждала, что в том ларце лежит сердце ее мужа, которое она надеялась захоронить в Иерусалиме. Однако Элеонора сомневалась в этом. Имогена многое скрывала; впрочем, Элеонора вынуждена была признать, что большинство попутчиков-пилигримов тоже о многом недоговаривали, как и ее родной брат.
- Когда же, сестра? - неожиданно спросила Имогена, пристально взглянув на нее в упор. Элеонора уже заметила, что ее спутница чутко спит и быстро просыпается. Как сказал поэт, истина всегда приходит в снах.
- Что - когда? - улыбнулась Элеонора.
Имогена вздрогнула от холода. Элеонора поднялась, подошла к выходу и плотнее задернула полог шатра.
- Мы идем уже несколько недель, - сказала Имогена, кутаясь в шаль. - Эти горы… - Голос ее задрожал.