Слышал я, что в странах иноземных уставы-законы по писаному соблюдаются. У нас на Руси судится народ по древнему уставу Ярославову… Да только вижу я, отец святой, что устарели те законы древние, что новые обычаи пошли, новые пороки да грехи появились, и против тех прегрешений бессилен стал древний устав князя Ярослава Мудрого. Пришло мне на ум, отец святой, новый устав, ко времени нашему потребный, написать и всеми чинами земли русской утвердить.
Прервал молодой царь свою речь и взглянул на наставника своего, на доброго старца Сильвестра. Сидел отец Сильвестр безмолвно, только очи его новым светлым сиянием засветились: видно было, что сильно обрадовало его неожиданное намерение царя молодого. Но не сразу ответил старый священник владыке земли русской. Глядя на юность царя Иоанна Васильевича, видя его пылкость юношескую, невольно сомневался отец Сильвестр, по силам ли будет молодому царю задача великая.
Потому только и произнес в ответ царю-государю:
- Дело доброе.
Разумом великим наградил Господь молодого царя Иоанна Васильевича; с одного взгляда угадывал он не только желания, а даже и помышления тайные тех людей, на которых взор обращал. Понял он и на этот раз, что не верит ему отец Сильвестр, что смущается его годами юными. Нахмурил брови молодой царь, но скоро себя пересилил, вспышку гнева поборол и опять ровным голосом начал убеждать старого священника:
- Не мыслю я, отец святой, один, без помощников добрых совершить ту задачу великую. Надо в той задаче помочь мне всем приближенным моим, всем избранным моим, всем слугам моим верным, коим дорого счастие и покой земли русской; удумал я, отец Сильвестр, дать земле русской новый Судебник. Будут в том Судебнике все уставы справедливые, все кары и льготы, кои ведать надлежит судиям моим царским.
Дело это великое, и сразу его не совершишь. О многом еще, отец святой, спрошу я твоего совета мудрого, да не только твоего, а еще и других людей добрых, благочестивых. Вот хоть об одном скажу тебе - о недобром обычае, что укоренился среди бояр моих и среди всех людей служивых. Тот обычай недобрый и для блага общего пагубный - местничество… Издавна он идет и много зла принес простому люду, и роду боярскому, и царям московским. Виданное ли дело, чтобы подвластный человек со своим н'абольшим считался? А у нас все так идет: глядишь, какой-нибудь сын боярский, правда, роду знатного, да умом недалекий, на поле бранном неискусный, считается о месте почетном со своими воеводами… Потому-де мой прапрадед в Думе великокняжеской сидел, и посему мне большая честь подобает.
А другой говорит: я-де княжеского роду, и потому не пристойно мне быть под началом воеводы - не князя. Статочное ли дело, отец Сильвестр? От такого обычая всякому делу, а наибольше ратному, военная проруха выходит. По мысли моей, надо бы так установить, чтобы дети боярские и княжата разные не смели родом считаться с воеводами, царем поставленными, чтобы один царь судил о родах людей ратных и чтобы его наказа никто не преступал: коли с кем послан на службу ратную по слову государеву, тому и повинуйся… А для того чтобы не обидеть роды боярские, надо так установить, отец святой, чтобы в большом полку всегда был воевода всех знатнее родом, а прочие воеводы - передового и сторожевого полков - лишь ему одному уступали бы в чести да в знатности, а воеводы правой и левой руки с передовыми да сторожевыми не считались бы, а лишь блюли бы наказ государев.
Опять прервал свою речь молодой царь и взглянул на старца: каково-де ему по душе пришлись слова эти. И понял царь Иоанн Васильевич, что в душе у старца Сильвестра творилось, и много он тому порадовался. Изумлен был отец Сильвестр великим разумом царя молодого, изумлен нежданною мудростью его, его проникновением в обычаи древние…
В самом деле, заедало в ту пору Русь великую местничество проклятое, докучное: много битв и походов трудных потеряны были для витязей русских из-за того, что воеводы местами считались. Часто так бывало, что ведет отважный воевода полка передового в суровую сечу воинов своих, одолевает недругов, сечет их и совсем уже победу готовит, как вдруг прибывают ко врагу новые полчища; шлет передовой воевода гонца к воеводе полка большого, просит помоги, а воевода полка большого заспесивится, говорит: "Что я ему за слуга? Мой отец думным боярином был, а его батька только окольничий… Не хочу я его приказа слушать!..". И вот бьется передовой воевода не на жизнь, а на смерть с полчищами вражескими, разбить их не может, все ждет помоги от воеводы большого полка, а помога не идет да не идет.
Осилят враги передовой полк, посекут его поголовно, а потом нагрянут и на большого воеводу и его воинов стеснят, прогонят и вконец всю рать разобьют. Под Казанью не раз так случалось: подступали к ней рати русские, думали взять то гнездо разбойничье, да из-за раздоров воеводских всегда дело прахом шло. Один воевода степью идет, другой воевода Волгой плывет - никак не сойдутся! А ежели и сойдутся, опять беда! Не знают воеводы, что в ратном деле нужней всего поспешность да удар дружный; почнут воеводы друг с другом спориться, друг друга родом укорять; а тем временем татары проклятые соберутся полчищами несметными, окружат силу русскую, сомнут ее и назад прогонят. Оттого и крепка была Казань разбойничья, оттого и засела она на боку земли русской, как язва болящая!
Помня все это, отец Сильвестр радостно внимал мудрым словам царя молодого.
Полюбовавшись на юношу царственного, воскликнул старый священник с радостью великою:
- Испол'ать тебе, государь юный! Из многих недугов земли русской угадал ты и постиг один недуг важнейший. Коли придумаешь сему недугу исцеление, великая слава тебе будет в потомстве твоем.
- А что же ты думал, отец святой, - молвил молодой царь, слегка похваляясь, - что же ты думал? Или у государя московского разума не стало, или зоркостью да пониманием его Господь обделил? Чай, немало я претерпел во время юности моей от бояр мятежных, от их местничества ненавистного. Было время мне подумать, как их укротить, как свою волю царскую на всех поставить…
При тех словах гневно побагровело лицо государя юного и очи его жгучей молнией сверкнули; только скоро опомнился молодой царь и гнев свой затаенный подавил.
- Поверь мне, отец святой, что забыл я давно обиды бояр моих, пестунов-злодеев юности моей. Мыслю я теперь лишь об одном: как бы землю русскую успокоить, как бы в ней правый суд ввести, как бы ее возвеличить…
Встал отец Сильвестр со своего места, в пояс молодому царю поклонился, рукою пола дощатого коснулся.
- Все мы слуги твои, царь-государь, и я из тех слуг первый. Готов служить тебе опытом долголетним, готов служить тебе помышлением своим многодумным. Ведаю я отныне, что желаешь ты одного лишь блага для земли родной. Знай же, царь, что есть у тебя слуги верные и среди тех слуг первыми будут старик Сильвестр да братья Адашевы.
- Вас-то, верных слуг, я уже познал, - ответил ласково молодой царь. - Вы мои ближние, мои доверенные! Только мыслю я, что мало вас… Втроем иль вчетвером - коли меня считаете - нелегко на земле русской правду ввести! Сами отберите мне еще сподвижников верных, честных и доблестных.
- Есть у тебя государь, слуги добрые. На первый раз назову я хотя бы князя Курбского. Молод он, зато духом бодр и душою светел. Коли будешь, царь-государь, с кем-нибудь брань вести, будет он тебе воеводою отважным и удачливым.
Подумал немного молодой царь Иоанн Васильевич, словно припоминал того князя молодого, о коем ему отец Сильвестр говорил.
- Точно, что достоин князь Курбский нашей милости царской. И по виду он - витязь-витязем, да и говорит не робея, правду-матку прямо в лицо царю режет.
Ладно, отец Сильвестр, запримечу я того князя молодого…
Прервал тут беседу царя и старца Алексей Федорович Адашев; дозволено было ему в покой царский без оповещения входить. Переступил он поспешно порог горницы государевой и прямо к царю Иоанну Васильевичу подошел.
- Ну, что приключилось, друже Алексей? - ласково спросил молодой царь любимца своего.
- Да что, царь-государь, - молвил с сердцем Алексей Адашев. - Не сладить мне с боярами твоими, все они на неправду гнут.
Опять молния грозная сверкнула в очах царя молодого.
- Кто же перечить стал тебе, друже Алексей?
Замялся немного Алексей Адашев, да взглянул на отца Сильвестра и царю прямиком молвил:
- Дядя твой государев, боярин Захарьин, правды соблюсти не хочет. Бил мне челом некий гость торговый из Новгорода, что изобидели его люди боярина Захарьина, что побоями да грабежом его изубытчили. Позвал я на допрос и того купчишку, и челядинцев боярина. Вышло, что правду говорит гость заезжий. Наложил я на челядинцев боярских пеню невеликую, да и ту заплатить они не захотели. Послал я за ними дьяка из Приказа судного, а они над тем дьяком недобрую шутку ошутили, избили его, изобидели да еще понасмешничали вдоволь. Пошел я тогда к самому боярину Захарьину: так-де и так - бесчинствуют твои люди, боярин. А дядя твой, царь-государь, мне спесиво ответил: "На моих-де слуг суда нет!". Помня наказ твой, слово за слово сцепился я с боярином Захарьиным и стал его устрашать твоею царской немилостью; а боярин мне в ответ: "Чай, молодой царь - мой племянник! Не боюсь я ничего". И пошел я из хором боярских, словно оплеванный.
Невзначай глянул старый священник на царя Иоанна Васильевича, и страхом исполнилось сердце доброго старца. От гнева великого весь изменился царь: резкие морщины выступили на челе его высоком, загорелись очи пламенем жгучим… Сжал молодой царь свою руку мощную в кулак и ударил по скамье дубовой, на которой сидел.
- Коли так, - воскликнул он грозным голосом, - покараю я и родича своего! Пусть знают бояре, что царь Иоанн Васильевич супротивства не потерпит!
Крикнул грозно молодой царь, и вошел в горницу окольничий, что у дверей царских свой черед держал.
- Позови сюда боярина Захарьина! - грозно повелел молодой царь.
Старец Сильвестр да Алексей Адашев в ту пору молча из горницы государевой вышли: не по душе им было видеть, как карает царь своих ослушников.
СОБОР ЧИНОВ ЗЕМСКИХ
Двадцать третьего февраля 1551 года царский дворец в Кремле был с самого раннего утра полон народу. То не обычная толпа боярская, не привычные царские челядинцы собрались на утренний выход государев; в этот день сошлись во дворце люди всяких чинов, выборные всей земли русской: от людей торговых, от городских людей, от духовенства. Все бояре и князья знатнейшие, все пастыри Церкви Православной тут были.
Несметною толпою стоял народ московский у кремлевских ворот, что на Красную площадь вели; глядели москвичи на целый ряд возков да капт'ан, в которых ехали во дворец царский епископы да князья с боярами. Утро было ясное, с оттепелью, и ничто не мешало толпам народным вдоволь глядеть на проезжающих. В воротах кремлевских все из повозок да капт'ан выходили и через площадь к дворцу царскому пешком шествовали. Старых епископов да тучных бояр поддерживали под руки с двух сторон или послушники, или слуги любимые.
Один за другим подъезжали к воротам возки, шурша полозьями по мягкому талому снегу.
- Глядите-ка, - зашептались в толпе стоящих, - митрополит едет.
Вели коней владыки под уздцы послушники, ехал владыка медленно и народ на обе стороны благословлял. Любили москвичи митрополита Макария за его благочестие высокое, за его приветливость и щедрость.
- Ишь, каков ныне батюшка-митрополит радостен да светел!
- Словно помолодел даже…
- Слушает его теперь молодой царь.
- Больше всех бояр чтит…
Проехал митрополит, а за ним потянулись другие возки с духовенством. Каждого из них узнавал народ московский, о каждом в толпе толки шли:
- Это кто же, братцы?
- А это владыка Феодосий Новгородский. Слышно, что строг он больно к священству: грозно карает за поборы неправые и заставляет жизнь вести благочестивую.
- А вот, глядите, владыка Никандр Ростовский; приветлив он до нищей братии, да и ко всем ласков.
Все прибывали да прибывали возки с лицами духовными. Проехали епископ Суздальский Трифон, епископ Смоленский Гурий, епископ Казанский Касьян, епископ Тверской Акакий, епископ Коломенский Феодосий, епископ Сарский и Подонский Савва, епископ Пермский Киприан…
За святителями потянулись князья да бояре; и о тех в народе говор шел - кого хвалили, а кому старые грехи припоминали.
Что же творилось во дворце царском? Для чего собрались в пышные хоромы государевы все те архипастыри, бояре, воеводы и чины двора царского? Для чего созвал царь Иоанн Васильевич тот "собор слуг Божиих"?
А для того собрал царь первых людей земли своей, чтобы благое дело свершить, со времен Ярослава Мудрого на Руси невиданное.
Сидят митрополит, святители, князья, бояре, сановники в большой Думной палате дворцовой, сидят они по сану, по чину, по роду знатному; горят у святителей на облачениях золотые кресты наперсные, светится золотом и серебром шитье на кафтанах боярских богатых, блестят бердыши в руках у рынд - стражей государевых; сияет весь, словно солнце, молодой царь, на троне прародительском сидя, в своей одежде золоченой, в ожерелье царском драгоценном, радостью великою блистают очи его. Глядят древние, седовласые архипастыри, глядят важные, степенные бояре, глядят бодрые, мужественные воеводы; все глаз не отведут от своего владыки молодого, что перед ними в мудрости и славе Соломоновой ныне является. А царь Иоанн Васильевич расточает с высоты своего престола царского слова разумные, поучения глубокие и благостные. Мощно звучит его голос звонкий под низкими сводами Думной палаты, расписанной живописцами искусными, украшенной позолотчиками и резчиками умелыми. Говорит юный царь о былых невзгодах земли русской, говорит о тех годах недавних, когда Русь великая во время малолетства царского, во время своевольства боярского неутешна и беспомощна была, как вдовица печальная, и близилась к гибели полной. Говорит юный царь Иоанн Васильевич, что счастье народное зависит от тех, в чьих руках бразды правления держатся; что люди, власть имущие, великий ответ держать будут перед Господом за народ темный. Горько жалуется юный царь на своих советчиков былых, что ради корысти своей толкали его, малоопытного, на путь греховный, на путь угождения страстям своим; со скорбью глубокой вспоминает он, какой смертью погибли дядья его во время смут боярских… Смиренно кается юный царь в своих прежних потехах жестоких и винит в них все тех же наставников недобрых. Словами красноречивыми изображает царь Иоанн Васильевич перед Собором святителей и бояр последние бедствия - великий пожар Москвы стольной… Слушают все - слова не проронят; изумлены, и поражены, и глубоко все за сердце затронуты пылкой, красноречивою исповедью царя молодого! Да и сам царь Иоанн Васильевич, припоминая невзгоды прошлые, не может удержать слез горячих, покаянных. Вместе с государем своим и весь Собор многолюдный слезы проливает…
- Тогда, - восклицает горестно молодой царь, - ужаснулась душа моя и кости во мне затрепетали; дух мой смутился, сердце умилилось. Теперь ненавижу зло и люблю добродетель. От вас требую ревностного наставления, пастыри христиан, учители царей и вельмож, достойные святители Церкви! Не щадите меня в преступлениях; смело упрекайте мою слабость; гремите словом Божиим, да жива будет душа моя!
Глубоко умилились святители и бояре теми словами царскими. Как бы безмолвно согласясь, посмотрели все на владыку митрополита, благочестивого Макария, чтобы он за весь Собор молодому царю ответ дал. И встал владыка Макарий со своего места, на котором он по правую руку царя сидел, и сказал молодому государю слова утешительные:
- Да будет над тобою, благоверный царь, отныне благословение Божие. Начал ты житие благочестивое и праведное; все мы видим твою заботу неустанную, твое попечение отеческое о земле русской. Все мы - твои слуги верные и благому делу душевно и телесно служить будем.
Благословил святитель молодого царя и опять на место сел.
Снова под сводами Думной палаты раздалась пылкая речь молодого царя. Говорил он, что хочет устроить и осчастливить землю русскую, самим Богом ему вверенную; изъяснил, что хочет он в своем государстве порядок установить, неправду искоренить, а для того дать законы новые, справедливые. Сказал государь, что людьми знающими да опытными написан, по его повелению царскому, новый Судебник и новые грамоты уставные и что теперь отдаст он эти законы новые на суд да на рассмотрение Собору святителей и бояр.
Долго длилась речь царя, долго внимали его словам мудрые князья, бояре и епископы… Уже далеко за пору обеденную было, когда распустил царь Иоанн Васильевич Собор великий, наказав, чтобы назавтра опять все во дворце Кремлевском собрались. Тогда прочтут Собору дьяки царские новый Судебник и новые грамоты уставные, а святители да бояре должны-де о тех законах новых судить да рядить.
Усталый, но радостный вышел царь Иоанн Васильевич из Думной палаты, весело сел он за свою царскую трапезу. Начали стольники подавать государю Иоанну Васильевичу на блюдах золотых да серебряных всякие яства лакомые, стал боярин-кравчий наливать молодому царю в золотые кубки вина заморские сладкие.
Но и за трапезой не оставляли царя Иоанна Васильевича заботы государские. Едва притрагивался он к яствам разнообразным, едва прикасался устами к золотому краю кубка драгоценного.
Быстро окончилась трапеза царская, пошел государь Иоанн Васильевич в свою опочивальню, однако и не подумал он прилечь да отдохнуть, а велел кликнуть к себе, не мешкая, любимца своего - Адашева Алексея Федоровича. Едва Адашев к царю войти успел, как забросал его юный царь вопросами быстрыми да частыми.
- Ну что, Алексей? Есть ли у тебя какая весточка о наших гостях иноземных? Что наш немчин Шлитт, прислал ли тебе грамотку долгожданную? Набрал ли он в чужих землях людей ученых да мастеров искусных на службу при дворе моем?
Низко поклонился Алексей Адашев и с ответом поспешил:
- Удачлив ты, царь-государь. Как раз утром сегодняшним прискакал ко мне на дом гонец из земли немецкой от того самого Шлитта. Угораздился он много людей искусных на твою службу царскую набрать. Вот и перечень тех иноземцев.
Вынул Алексей Адашев невеликую грамотку, вчетверо сложенную, с печатью восковой, и стал царю читать:
- Вот что немчин мне отписывает: "Набрал я в службу его царскому величеству более сотни людей, и теперь только за одним дело стало - как бы провезти их через города Ганзейские и через землю Ливонскую. А среди тех людей много ученых есть и много мастеров славных. Прилагаю для его царского величества список их: четыре теолога, четыре медика, два юриста, четыре аптекаря, два оператора, восемь цирюльников, восемь подлекарей, один плавильщик, два колодезника, два мельника, три плотника, двенадцать каменщиков, восемь столяров, два архитектора, два литейщика, один стекольщик, один бумажный мастер, два рудокопа, один человек, искусный в водоводстве, пять толмачей, два слесаря, два часовщика, один садовник для винограда, другой - для хмеля, один пивовар, один денежник, один пробирщик, два повара, один пирожник, один солевар, один карточник, один ткач, четыре каретника, один скорняк, один маслобой, один горшечник, один типографщик, два кузнеца, один медник, один коренщик, один певец, один органист, один шерстобой, один сокольник, один штукатур, один мастер для варения квасцов, другой - для варения серы, четыре золотаря, один плющильщик, один переплетчик, один портной".