– Приговор высокого суда должен быть приведен в исполнение… Это так… Но надо учесть и просьбу султана Адилькерея. – Узбек-хан замолчал. Лицо его было величественным и спокойным. – Пусть Ерке Кулан примет смерть от его руки. Трижды проскачет виновный на коне перед султаном, и трижды тот имеет право выстрелить в него из лука. Если стрела Адилькерея поразит Ерке Кулана, то по праву амангерства он возьмет Ажар себе. И женщине не придется нарушать клятву: увидев смерть любимого, она поймет, что такова воля аллаха. Если же стрелы султана не причинят вреда Ерке Кулану, то… – Узбек на миг замолчал, и люди в мертвой тишине услышали, как тяжело и грозно ворочается за холмами море.
И вдруг кто-то не выдержал, крикнул:
– Что же будет тогда?!
Народ зашумел, голоса заспорили:
– Ему не суждено остаться в живых!
– Адилькерей прекрасный стрелок. За сто шагов он попадает в глаз бегущему сайгаку!
– Первая же стрела пронзит сердце Ерке Кулана!
И снова чей-то голос перекрыл остальные:
– Так что же с Ерке Куланом тогда будет, великий хан?!
Толпа затихла и, казалось, подалась, придвинулась к помосту хана.
– Тогда? – переспросил Узбек. – Все в руках аллаха. Если он захочет, чтобы грешник остался в живых, никто не посмеет причинить вреда тому, кому покровительствует сам аллах. Тогда Ерке Кулан и Ажар станут мужем и женой.
Возглас удивления пронесся над площадью:
– О мудрый хан!..
– О справедливый хан!
– Да продлит аллах твои годы!..
Узбек повернулся к Адилькерею:
– Ты согласен, султан?
Лицо того стало бледным, скулы выперли и заострились.
– Да, решение твое, хан, справедливо и угодно аллаху…
– Хочешь ли ты, Ерке Кулан, что-нибудь сказать?
Ерке Кулан, не отрываясь, смотрел в глаза любимой, потом повернул лицо к Узбеку:
– У меня есть одна просьба, о великий хан! Пусть Ажар поставят на моем пути. Вверяя свою жизнь в руки аллаха, я хочу видеть ее перед собой…
– Пусть будет по-твоему… – милостиво согласился хан.
Не ожидая приказа, зрители сдвинулись в сторону, освободили часть площади. Кто-то из молодых воинов торопливо подвел к Ерке Кулану своего коня.
– Возьми его, – сказал джигит. – Быть может, он принесет тебе счастье. Мой конь быстр как птица, и кто знает, может, он обгонит твою судьбу. Если посчастливится – считай коня своим…
Два туленгита отвели Ажар в конец площади, Ерке Кулану развязали руки. Кто-то из телохранителей султана подал Адилькерею тугой монгольский лук.
Узбек-хан поднял руку:
– Я сказал не все. Виновный проскачет перед стрелком на расстоянии ста шагов.
Лицо Адилькерея передернулось.
– Я убью щенка, если он будет скакать даже на расстоянии вдвое большем…
– Начинайте… – велел хан.
Легко вскочив на подаренного ему белого скакуна, Ерке Кулан медленно поехал с площади, и люди молча провожали его взглядами.
Отъехав на значительное расстояние, Ерке Кулан остановил коня и стал ждать сигнала. Наконец распорядитель подкинул свой борик.
Чуть помедлив, Ерке Кулан ударил коня пятками, и тот стремительно сорвался с места. Конь был замечательный. Он был похож на белого ястреба, молнией несущегося над самой землей.
Сощурив раскосые глаза, сведя к переносице мохнатые брови, Адилькерей ждал. И когда всадник поравнялся с тем местом, где стоял султан, тонко свистнув, сорвалась с тетивы стрела с железным восьмигранным наконечником.
Вздох, похожий на удар волны о берег, пронесся над площадью:
– Попа-а-а-ал!
Но всадник продолжал скакать, и люди тогда рассмотрели, что стрела расщепила переднюю луку седла, а джигит невредим.
Поравнявшись со своей любимой, Ерке Кулан нагнулся и поцеловал Ажар.
Не стало на площади тишины. Зрители бушевали. К небу неслись возбужденные крики спорящих, и птицы в страхе облетали площадь стороной.
И снова подбросил вверх свой борик распорядитель, и опять понес стремительный конь Ерке Кулана навстречу его судьбе.
Взвизгнула вторая стрела, и белые щепки от разбитой задней луки седла брызнули во все стороны.
Люди кричали, не слушая друг друга. Кто видел в происходящем руку провидения, кто утверждал, что Адилькерей делает это нарочно, чтобы показать, какой он меткий стрелок, и от третьей стрелы Ерке Кулану не уйти.
Султан молчал. Его лицо злобно побледнело и покрылось крупными каплями пота. Для третьего выстрела он выбрал стрелу с голубиным оперением и, нахмурив брови, стал ждать.
Зрелище захватило Узбек-Хана. Вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники походного трона, он всем телом подался вперед, ожидая кровавой развязки. Бешеный топот копыт обрушился на площадь, и в этот миг отчаянный, полный нестерпимой боли и горя крик ударил в уши людей. Никто не слышал, как пролетела пущенная дрогнувшей рукой султана стрела. Крик словно разбудил людей, и слезы сострадания выступили на многих глазах.
И вдруг наступила тишина. Люди не верили своим глазам – исчез джигит, исчезла молодая женщина со связанными руками. Белой птицей несся по степи белый конь. Бросив поперек седла Ажар, Ерке Кулан мчался прочь от ханской ставки. И вскоре знойное дрожащее марево скрыло беглецов.
Бледный, ни на кого не глядя, Узбек-хан поднялся с трона и, проведя ладонями по лицу, тихо сказал:
– Аллах акбар! Аллах велик!
– Коня! Скорее коня! В погоню за беглецами! – кричал в ярости Адилькерей.
– Остановись, султан! – властно приказал Узбек. – Неужели ты, безумец, станешь спорить с волей аллах? Тем, к кому он милостив, я дарю жизнь…
Площадь ревела от восторга. От топота и криков облако пыли поднялось к небу, и оно из голубого превратилось в мутное и тусклое.
Узбек-хан велел разогнать народ, а сам ушел в свой шатер.
На рассвете следующего дня в его ставку прибыл караван, с нетерпением ожидаемый ханом.
* * *
Значительное место в жизни Золотой Орды занимал Хорезм. Особенно сильным было его влияние в период правления Узбек-хана. Как иссушенная солнцем земля, впитывала, перенимала Орда все лучшее, что было у покоренных ею народов. В древние обычаи степняков с каждым годом входили новые, непривычные для них традиции. Изумленному взору кочевника открывались в городах сказочно украшенные дворцы, мечети с голубыми куполами.
Из разных государств шли в Орду купцы и ремесленники, но, пожалуй, больше она была связана с Крымом и Хорезмом. В Крыму смешались культура Рума и Ирака, Египта и Шама. Хорезм как в тигле сплавил культуры Китая и Индии, Ирана и Мавераннахра. К тому же он находился ближе к Орде, а значит, и общение кочевников с Хорезмом стало более частым и тесным.
Правда, возводили Сарай-Бату и Сарай-Берке мастера, доставленные из Рума, с Кавказа, из Египта и Руси, но руководили строительством хорезмийцы из города Ургенча.
Став ханом, Узбек сделал своею столицей Сарай-Берке, назвав его Сарай-ад джадид (Новый Сарай). Подражая предшественникам и желая еще больше прославить свое имя, Узбек-хан велел построить новый дворец, мечети и медресе. Он хотел, чтобы его столица походила на Ургенч. Краски и не знающие себе равных по красоте изразцы для отделки зданий везли из Медины и городов Хорезма.
В Сарай-Берке появились рабаты, караван-сараи, ханаки для приезжих мастеров и купцов. Купцы вели свои торговые дела, ремесленники имели возможность заниматься тем, что каждый умел и на что был способен. И уже не привозные, а собственные изделия преобладали на ордынских базарах. Учитывая вкусы кочевников, ремесленники изготавливали для них керамическую посуду, золотые и серебряные украшения, оловянные зеркала и медные кувшины.
Но не только ремесленников и купцов собирал в Орде Узбек-хан. Приехали сюда из Хорезма ученые люди и те, кто обладал знаниями и умением управлять государством. Узбек-хан верил им и назначал правителями золотоордынских городов. Так, городом Азак-Тана правил эмир Мухаммед ходжа Аль-Хорезми, выходец из Ургенча. Золотоордынские беки, эмиры и нойоны становились частыми гостями в медресе и ханаках у правоверных мусульман, выходцев из Хорезма. В беседах с образованными людьми узнавали они многое из того, что удивляло их и заставляло по-иному видеть мир. Нередко гостем хорезмийцев бывал и сам Узбек-хан. Особенно любил он посещать ученого шейха Номодана.
Немалую роль в сближении Золотой Орды и Хорезма сыграл наместник Узбек-хана в Ургенче эмир Кутлук Темир. Решительный и смелый, он не только помог Узбеку в свое время стать ханом, но когда началась грызня других потомков Чингиз-хана за трон, он без всякой жалости расправился с двенадцатью эмирами и султанами. Кутлук Темир постоянно подогревал религиозные чувства Узбека и сам, будучи неграмотным, ревностно заботился о том, чтобы в хан-скую ставку отправлялись новые книги, написанные учеными людьми Ургенча или привезенные из чужих земель. Самое лучшее слал эмир в Золотую Орду. Узбек-хан, подозрительный к другим, искренне любил Кутлук Темира и всегда рад был встречам с ним.
В прошлом году эмир заболел и не смог, как обычно, побывать в Орде. Кроме того, до Узбека дошли слухи, что во владениях Кутлук Темира неспокойно. Хан не придал слухам значения, так как хорошо знал эмира и был уверен, что если что-то и произойдет, Кутлук Темир найдет способ, чтобы расправиться с непокорными и установить в землях Хорезма тишину и порядок. И все-таки необъяснимое беспокойство не покидало Узбека. Хан не любил писем. А прибывающий сегодня караванбаши был из тех немногих, кому Узбек доверял. Его слово имело равную цену с золотом.
Была и еще одна причина, заставлявшая хана с нетерпением ожидать караван. Ее он прятал глубоко в сердце, но, помимо его воли, мысль всплывала в памяти, и тогда портилось настроение, накатывалось раздражение. Это случилось вскоре после того, как он стал ханом. Узбек ненадолго приехал в Хорезм. И однажды, возвращаясь с охоты с берегов Джейхуна, остановился на ночлег в ауле рода тама.
Хан был молод, горяч и не хотел сдерживать своих желаний. Ночью он пробрался в юрту к понравившейся ему дочери аульного аксакала и, переборов ее сопротивление, овладел девушкой. Юный хан остался доволен проведенной ночью и, уходя на рассвете, пообещал в скором времени прислать сватов и сделать девушку младшей женой.
Время было беспокойное. Хан еще нетвердо сидел на троне, а Золотая Орда содрогалась от интриг и стычек между чингизидами. Приходилось больше думать о сохранении головы и трона, чем о любовных утехах. В походах и сражениях забыл Узбек о данном им обещании.
Не забыла только она. Вскоре ему стало известно, что девушка беременна. Терпеливо, боясь побеспокоить хана, ждала она сватов, веря, что он все-таки пришлет за нею своих людей.
Но время шло, и о том, что девушка беременна, стало известно всему аулу. Гневу родственников не было предела – велик был позор. В ярости отец был готов убить дочь, но потом, когда гнев утих, он велел отправить дочь в аул ее матери.
Прошел положенный срок, и на свет появился мальчик. Тело его было крепким, а голос громким и требовательным. Родственники, узнав, что ребенок рожден от хана, не посмели его убить. Они поставили для молодой женщины отдельную юрту и зажгли для нее отдельный очаг. Женщина была красивой, и, несмотря на то, что родила ребенка без мужа, многие хотели взять ее в жены, но она не пожелала никого видеть рядом с собой.
Обо всем этом Узбек узнал через три года. Сожаление о невыполненном им обещании растревожило сердце. Но не мог могущественный хан взять в жены женщину, которая родила ребенка, не имея мужа. Что из того, что Узбек знал, чей он? Людям прошлого не объяснишь. Имя хана должно всегда оставаться в чистоте, и подданные должны произносить его с тайным трепетом, а не с ехидной улыбкой.
Узбек рассказал о случившемся Кутлук Темиру и повелел ему позаботиться о женщине и ребенке. Эмир сделал так, что хан смог тайно увидеть своего сына. Мальчик удивительно походил на Узбека, и тот, растроганный, велел сообщить его матери, что, как только ребенок подрастет, его заберут во дворец и воспитают из него знатного человека и отважного воина.
С горькой усмешкой отнеслась женщина к словам хана, но в народе говорят, что обещание – это уже половина дела. Оставалось надеяться и ждать, что, быть может, на этот раз хан исполнит то, о чем говорит.
Благодаря заботам Кутлук Темира мать и сын ни в чем не знали нужды. Мальчик рос здоровым и крепким, и настало то время, когда люди стали называть подростка джигитом.
Нынешней осенью Узбек собирался забрать его в Орду, но из Хорезма пришло печальное известие, что мальчик неожиданно умер. Кутлук Темир сообщил, что в его кончине виновата болезнь. И впервые хан не поверил в правдивость слов своего эмира. Он не мог объяснить, откуда взялись сомнения. Ему показалось, что за случившимся кроется какая-то тайна.
Узбек никогда не брал этого мальчика на руки – сын был слишком далеко от него, но голос крови властно требовал узнать истину. Ведь с той поры, когда хан увидел, что мальчик внешне похож на него, он мечтал, что сын со временем и в остальном будет подобен отцу.
Неизвестность не давала покоя, и Узбек тайно послал в Хорезм к купцу Жакупу верного человека. Вот в чем была еще одна причина, заставлявшая хана с нетерпением ожидать прихода каравана.
* * *
Миновав Кафу, караван из трехсот верблюдов, груженных китайским шелком, индийским чаем, хорезмской сушеной сливой и янтарным кишмишом, двинулся в сторону Судака, где его ждали купеческие суда, готовые поднять паруса и выйти в море с привезенными товарами.
Велев каравану двигаться обычным путем, Жакуп в сопровождении четырех воинов повернул своего коня в сторону Старого Крыма, к ставке хана Узбека.
Здесь его ждали и встретили с подобающим почетом.
Выполнив все, что положено по обычаям степи, отведав ханского угощения, Жакуп, не дожидаясь расспросов, сам начал рассказывать о том, что интересовало Узбека.
Не напрасно доверял ему хан. Зоркие, умные глаза купца увидели многое из того, что было сокрыто от взора тех, кому полагалось видеть, а уши слышали не только то, о чем говорят громко.
Неторопливо и обстоятельно рассказал он Узбеку о том, что неспокойно в Хорезме. На базарах ремесленники, дехкане и торговцы все чаще говорят о Кутлук Темире без должного почтения. А совсем недавно взбунтовались рабы, доведенные людьми эмира до отчаяния. В Ургенче произошло настоящее сражение, и Кутлук Темир с большим трудом справился со восставшими. Руководил рабами улем по имени Акберен.
Хан нетерпеливо перебил Жакупа:
– Его поймали?
– Нет. Такие люди неуловимы. Рабы помогли ему скрыться.
Узбек досадливо поморщился.
– Кутлук Темир болен… – осторожно сказал купец. – Если бы не болезнь, быть может, все сложилось бы по-другому…
– Я знаю, что он болен, – резко бросил хан.
– Эмир болен, – поспешно сказал Жакуп. – Но он готовит войско для вашего похода в Иран…
– Когда он собирается выступить?
– Кутлук Темир ждет вашего слова…
– Хорошо. Но сам он не примет в походе участия?
– Разве пристало нездоровому возглавлять тумены? – Жакуп говорил мягко, стараясь не сердить хана. – В Хорезме неспокойно. Народ хмур, как море перед бурей. В такое время эмиру нельзя быть вдалеке от подвластных ему земель…
Узбек долго молчал. Лицо его стало угрюмым. Наконец он сказал:
– Ты должен сказать мне правду, от чего умер мой сын.
Купец опустил глаза.
– Почему ты молчишь?
– Мне нечего сказать… Я ничего не знаю… Но смерть мальчика необычна. Народ сочинил жоктау – песню-плач. Просто так это не делается. Поют только об очень уважаемых людях или когда человек умирает не так, как ему положено умереть, – от болезни или меча…
Хан подался вперед:
– Спой мне ее!..
Жакуп не осмелился посмотреть Узбеку в лицо.
– Я помню только начало… – осторожно сказал он. – Ее знает один из моих погонщиков…
– Я хочу слышать хотя бы начало, – требовательно сказал хан.
Лоб купца покрылся испариной, а лицо залила бледность.
– Хорошо… – помедлив, сказал он. – Песня начинается разговором матери с сыном…
– Пой! – жестко приказал Узбек.
Вздрагивающим от волнения тихим голосом Жакуп запел:
Мать
Скажи, мой жеребеночек, как быть?
Как нарушу я судьбы приказ?
Бог единственного сына хочет взять
И хочет, чтоб служил ты только ему.Сын
Разве бог не забирал многих?
Достаточно ведь ему для службы их.
В иной идти не хочется мне мир,
Оставив близких и друзей своих.Мать
Не обижайся, дорогой ты мой.
Среди людей тебя лишь выбрал бог.
Красавицу из рая даст тебе он,
Когда безгрешным ты к нему явишься.Сын
Безгрешному и на земле чудесно.
Душа не может миром насладиться.
Пускай красива райская девчонка,
Со сверстницей моей ей не сравниться.Мать
Велик всевышний, мудр и справедлив,
Он не обидит сына моего.
Иди и не гневи его.
Он двери в рай откроет для тебя.Сын
Как я пойду туда, милая мать,
Все близкие ведь остаются здесь…
Ну, для чего мне нужен чей-то рай,
Коль я с тобою разлучусь навек?Мать
Мой дорогой, что делать мне, как быть,
Коль в небесах звезда моя потухла?
С тобою лучше вместе я пойду,
Чтоб ты не знал, родимый, одиночества!Сын
Не говори так, дорогая мать.
Останься здесь, придумав что-нибудь…
Быть может, явит мне всевышний доброту,
И на земле с тобой останусь я…
Жакуп замолчал, покорно склонив перед ханом голову. Не могло такого быть, чтобы хитрый купец не знал песню-плач до конца. Страх перед Узбеком заставлял его притворяться.
Хан, казалось, не заметил, что Жакуп закончил песню. Лицо его нахмурилось. Теперь он точно знал, что в смерти сына скрыта какая-то тайна. Странная песня, непонятная… Почему сын должен отправиться в рай и почему он не хочет? Что заставляет его отказаться от того, что уготовлено аллахом правоверному мусульманину? Почему он предпочитает променять рай на грешную жизнь на земле? Узбек задавал себе вопросы и не находил ответа. Неспроста сложена эта песня…
– Кто сочинил ее? – с подозрением глядя на купца, спросил хан.
– Песню поет народ… – уклончиво сказал Жакуп.
– Народ? – глаза Узбека зло блеснули. – Разве достойный народ, который верит в аллаха и следует путем пророка Мухаммеда, станет петь ее? Это песня черни, и у нее есть сочинитель… Должен быть…
Хан ждал ответа и смотрел в упор на купца. Лицо того залилось смертельной бледностью.
– Никто не знает всего до конца, великий хан… Ходит слух, что песню сложил улем Акберен, тот, что возглавил восстание рабов в Ургенче…
Ладони Узбека сжались в кулаки.
– Поймать! Во что бы то ни стало поймать! И отрубить голову!..
– Он достоин смерти… – согласился Жакуп. – Осмелившийся взбунтовать рабов…