Да, тут только успевай смотреть. Ника сказала однажды, что жаль, люди в массе так некрасивы, вот уж дурацкий, поистине бабский взгляд. "Красивы", "некрасивы"! Люди прежде всего великолепны своей выразительностью - в большинстве случаев. Нужно только уметь видеть. И даже самое "невыразительное" лицо попадается иной раз такое, что так и просится в альбом: тупость, уродство - все что угодно может быть прекрасным, если правильно смотреть. Ведь вот как хорош этот толстяк - выражение лица начальственно-брюзгливое, настолько брюзгливое, что совершенно непонятно, почему он пользуется метро, а не сидит развалившись на переднем сиденье черной "Волги", снисходительно болтая с водителем о футболе или рыбалке; и негр в пиджаке с металлическим отливом, весь тонкий и какой-то немного развинченный, тоже хорош; и подмосковная бабка в платочке и плюшевом жакете, хлопотливо волокущая огромную коробку с кинескопом; и интуристка с круглым вертлявым задом, лихо обтянутым синими когда-то, а теперь вытертыми и вылинявшими до блеклой голубизны джинсами; и двое парней, узколицый и широколицый, оба стрижены коротко, под каторжников, оба в очках, с портфелями и тубусами (сразу видно - не лирики), - все они, калейдоскопически мелькающие перед его жадными глазами, прекрасны в своей неповторимой выразительности, и весь мир вообще прекрасен, если воспринимать его как надо, то есть зрительно, как безграничное по богатству сочетание форм, красок и линий… Однако родителю пора бы уже быть здесь.
Сегодня у них мужское дело - покупка новых часов Старые Андреевы часы, после того как над ними хорошо потрудился Игорь Лукин, уже не поддавались никакой регулировке; поэтому, когда встал вопрос о подарке к знаменательному дню перехода в десятый класс, он сделал заявку на часы; собственно, придумать что-то другое, оставаясь трезвым реалистом, было трудно. Конечно, неплохо бы иметь дома стереофонический проигрыватель, но это пока не по карману. Вот если летом удастся подзаработать в стройотряде… Андрей рассеянно огляделся, увидел отца и соскочил с парапета.
- Здравствуй, сын, - сказал Болховитинов-старший и коротко потрепал младшего по плечу. - Извини, задержался немного, вернее, меня задержали Давно ждешь?
- Двадцать пять минут Ничего, я не скучал, здесь интересное место в смысле наблюдений, - баском ответил Андрей. - Что же, пойдем прямо по магазинам, или ты хочешь закусить? Тут вот, рядом, есть сосисочная.
- Да я, признаться, не думал, - сказал Кирилл Андреевич - Мама, вероятно, будет ждать с ужином. А ты проголодался?
Андрей вовсе не проголодался, и о сосисочной на углу он сказал лишь потому, что в ней были установлены пивные автоматы. Разумеется, он давно уже мог бы побывать там с кем-нибудь из приятелей, но такого рода эскапада отдавала бы мальчишеством: ничуть не лучше, чем тайком курить в школьной уборной. Вот зайти в пивную с отцом, как мужчина с мужчиной, это было бы здорово, и на это он главным образом и рассчитывал. А вовсе не на сосиски как таковые. Но раз отец не догадывается, придется отложить до более благоприятного момента.
- Нет, - ответил он честно, - я вовсе не проголодался. Просто я думал, что ты…
- Я, признаться, побаиваюсь всех этих сосисок - и так приезжаю из каждой командировки с больным желудком, лучше уж воздержимся. Ты куда хотел пойти, в универмаг какой-нибудь?
- Я думаю, заглянем на Сретенку, там хороший фирменный магазин. Тут недалеко. Кстати, ты сколько ассигнуешь мне на подарок?
- Сколько? - Кирилл Андреевич пожал плечами. - Я не знаю. Ты говорил, кажется, что хорошие часы стоят рублей сорок?
- Да, около этого А что, если мы сделаем иначе - купим за тридцать, а десятку ты мне презентуешь наличными? Дело в том, что мне нужны деньги - лишние, понимаешь, сверх обычных карманных. Мы решили отпраздновать в складчину, и не дома у кого-нибудь, а пойти в "Прагу". Ну, не в ресторан, разумеется, а там, внизу. Нас будет человек шесть - значит, платить придется троим… в общем, не хотелось бы подсчитывать в уме каждую копейку!
- Да, это неприятно, - согласился Кирилл Андреевич. - Особенно если ты с девушкой! Ну что ж, ради такой оказии могу снабдить тебя лишней десяткой, а на часах уж экономить не станем.
- Я просто думал, что выходит многовато…
- Ничего, за этот квартал ожидается неплохая премия.
- Спасибо, папа. Между прочим, я хотел у тебя спросить… Ты понимаешь, у меня, кажется, будет возможность записаться в стройотряд…
- Куда записаться?
- Ну, ты знаешь, эти студенческие строительные отряды.
- А какое отношение имеешь к ним ты?
- Школе дали три путевки, по комсомольской линии. Это институт, который над нами шефствует. Я хотел спросить в принципе, не станешь ли ты возражать. Конечно, это еще надо обговорить с мамой, но я хотел выяснить твое отношение.
Кирилл Андреевич ответил не сразу. У спуска в подземный переход он купил "Вечернюю Москву" и на ходу невнимательно просмотрел заголовки. Они прошли низким широким туннелем, наполненным слитным гулом текущих навстречу друг другу человеческих потоков и разноголосыми зазывными воплями продавцов цветов и лотерейных билетов, и снова поднялись наверх к монументальному порталу "Детского мира", где, как всегда, живописными группами сидели обремененные дневной добычей гости столицы. На углу улицы Дзержинского Кирилл Андреевич остановился и задумчиво оглядел площадь.
- Почему, собственно, ты решил ехать с этим отрядом? - спросил он.
- Ну, как тебе сказать, - Андрей пожал плечами. - Прежде всего, там можно что-то заработать, это тоже не лишнее…
- Ну, ехать только ради этого… - скептически хмыкнул отец.
- Ты считаешь, в моем возрасте рано учиться зарабатывать деньги?
- Не то чтобы рано, но… Видишь ли, обычно это получается само собой, и едва ли этому следует "учиться". Просто когда человек начинает работать, он начинает получать вознаграждение за свой труд… так что учиться нужно не зарабатывать, учиться нужно работать - это дело другое. А ты переводишь в несколько иную плоскость. Зря, мне кажется.
- Слушай, тут примерно две остановки - сядем на троллейбус или пешком?
- Я с удовольствием пройдусь, только не беги. Мы ведь не опаздываем?
- Нет, там до семи. Ты понимаешь, я просто хотел сказать, что иногда бывает приятно почувствовать себя материально независимым… ну, в какой-то степени. Купить себе что-то на деньги, которые сам заработал… Но это не главное, конечно. В основном я решил поехать потому, что чувствую, как мне не хватает знания жизни.
Кирилл Андреевич усмехнулся:
- Не такая уж беда в твоем возрасте.
- Ну, это как сказать, - возразил Андрей. - Через полгода мне восемнадцать лет. А что я видел, кроме Москвы и Энска? Так хоть на целине побываю - все-таки новые впечатления…
- Впечатления - дело другое, - согласился Кирилл Андреевич. - Что ж, я не против. Не знаю, правда, как к этому отнесется мама.
- Ну, родительницу мы как-нибудь уломаем общими усилиями.
- Андрей, я просил тебя не употреблять этого дурацкого выражения, и не один раз. Почему ты не можешь просто сказать "мама"?
- Могу, конечно. Я так и обращаюсь - "мама".
- Да, но за спиной называешь родительницей. Что за чушь!
- Вероятно, привык в школе, - сказал Андрей извиняющимся тоном. - Ты понимаешь… у нас в младших классах - ну, в седьмом, в восьмом - как-то не принято было говорить о родителях "папа", "мама"… считалось таким сюсюканьем, что ли. Ну, словно мы уже из этого выросли. Вообще не принято было упоминать о существовании родителей. А поскольку мне упоминать о маме приходилось в связи с каждым уроком литературы…
- То ты и нашел отличный выход из положения. Странная вещь: о "материальной независимости" ты заботишься, заботишься совершенно преждевременно, потому что в этом смысле у тебя никаких проблем пока нет. А вот о том, чтобы стать человеком независимым духовно, человеком со своим собственным отношением к жизни, - об этом ты не думаешь.
- Интересно, как бы это я собирался стать художником, - возразил Андрей, - если бы у меня не было своего собственного отношения? Или скажем так - если бы я не понимал, что должен его иметь?
- Мы говорим о разных вещах. Ты хочешь сказать, что художник должен видеть окружающее по-своему, не так, как видят его другие? Я имею в виду не это. Просто, понимаешь ли, человек - неважно, кто он по профессии, - человек может быть внутренне независим, но может и подчиняться среде во всем - во вкусах, в мнениях, ну и так далее. Не скажу, что это такой уж криминал… в конце концов, так живут многие, даже люди вполне порядочные, - но это печально. Очень печально, сын. А начинается всегда с малого…
В фирменном магазине "Часы" их ждало разочарование: выбор мужских наручных часов оказался скудным, водонепроницаемых и противоударных не было вовсе, а продавщица, молоденькая и хорошенькая, пребывала в состоянии мрачнейшей меланхолии и едва цедила слова. Кирилл Андреевич поинтересовался, бывают ли вообще в продаже все эти прославленные рекламой шедевры отечественной часовой промышленности - сверхточные, сверхплоские, с автоматическим подзаводом и так далее.
- Бывают, но редко, - ледяным тоном объявила продавщица, глядя мимо него с отвращением.
- Ясно, - сказал Андрей, - их гонят на экспорт. Знаешь, давай не будем строить из себя снобов и купим хотя бы вот эти. В конце концов, от часов требуется одно: показывать время…
Татьяна Викторовна испытывала неловкость, листая альбом. Сын часто показывал ей свои рисунки, но другие, а этот полукарманного формата небольшой альбомчик был у него, вероятно, чем-то вроде записной книжки. Или даже дневника. Поэтому, строго говоря, ей не следовало сюда заглядывать, но она заглянула, увидела отличный, несколькими штрихами набросанный портрет уборщицы тети Вари и уже не могла остановиться.
Все-таки приятно лишний раз убедиться, что у тебя способный сын. Огромный, нелепый и несомненно способный. Может быть, даже талантливый. Она бережно переворачивала страницы, захватанные не очень чистыми пальцами, безжалостно исчирканные то карандашом, то фломастером, с какими-то непонятными, словно зашифрованными, короткими записями среди рисунков.
Рисунки были самые разнообразные. Фрагменты уличных сценок, кошка, подкрадывающаяся к голубю, дог на поводке - его часто можно видеть возле школы. Люди - идущие, сидящие, толкающие перед собой коляски, читающие на ходу. Инвалид на костылях, какой-то франт возле низкого, приплюснутого к земле автомобиля, еще машины, какие-то приборы и аппараты. Архитектурные мотивы - главным образом Замоскворечья - старая, времен Островского, купеческая усадьба, изящный особняк "Моспроекта" на Пятницкой, церковь святого Григория Кесарийского на Большой Полянке, колокольня церкви Всех Скорбящих, решетка Педагогической библиотеки. И, конечно, девушки - много девушек.
На этих рисунках взгляд Татьяны Викторовны задерживался дольше. Некоторых она узнала - Ратманову, например, не узнать было нельзя, ее головка повторялась на страницах альбома десятки раз. Повернутая то так, то этак, со своей характерной (пожалуй, слишком изысканной для девятиклассницы) прической - челка и рассыпанные по плечам прямые волосы. Не только, впрочем, головка. Веронику Андрей тоже рисовал и стоящей, и идущей, и как угодно.
Не слишком ли часто, подумала Татьяна Викторовна и закрыла альбом. Ратманова, которую она впервые отметила среди своих учениц еще в седьмом классе, ей нравилась - неглупая, достаточно для своего возраста начитанная, с зачатками хорошего литературного вкуса. Иногда слишком замкнутая, словно отгородившаяся от всего мира, а иногда способная на нелепую выходку, какую-нибудь совершенно детскую шалость. Татьяна Викторовна с интересом читала сочинения Ратмановой, любила поручать ей устные разборы той или иной книги, - словом, как ученица Вероника вполне ее устраивала. А вот как возможная подруга Андрея - куда меньше.
Татьяне Викторовне трудно было разобраться в своих чувствах к этой девочке сейчас, когда она лишний раз убедилась, что сын явно ею заинтересован. Обычная материнская ревность? Или что-то другое, более серьезное, более обоснованное логически?
Скорее всего, не столько даже ревность, сколько страх, предощущение возможной опасности. Андрей ведь тоже замкнут, порой наглухо, попробуй добраться до его истинных чувств и переживаний. А если в нем действительно есть задатки художника? Тогда он уже сейчас может чувствовать куда глубже, трагичнее, чем другие его сверстники…
Часы пробили восемь - мужчин все не было. Татьяна Викторовна вышла в кухню, достала сигарету из запрятанной в дальнем углу буфета пачки и закурила у раскрытого окна, глядя на вечернее зарево над крышами и думая об этом взрослом уже и отчасти даже незнакомом юноше, в которого как-то постепенно и незаметно превратился ее Андрейка, Андрюшка, Андрюшонок.
Последнее время она все чаще признавалась себе, что не только не знает в чем-то своего сына, но и не понимает его во многом, просто не способна понять. И ей все чаще думалось, что дело тут не в индивидуальном взаимопонимании (или в данном случае его отсутствии), а просто в том факте, что Андрей принадлежит к новому послевоенному поколению. К поколению, которое для нее - после пятнадцати лет работы в школе - все еще остается загадкой. Не просто, очень не просто обстоят дела со сверстниками Андрея. Временами она ловила себя на парадоксальной мысли, что им, выросшим в мире и относительном довольстве, не испытавшим и тысячной доли того, что довелось испытать отцам, - этому "благополучному" поколению шестидесятых годов приходится в чем-то куда труднее, чем приходилось поколению тридцатых.
С лестничной площадки донеслись голоса. Татьяна Викторовна швырнула в окно недокуренную сигарету и замахала руками, пытаясь выгнать туда же предательский дым, потом прислушалась: ложная тревога, голоса отправились выше по лестнице. Но вообще-то и ее повелители должны вот-вот нагрянуть. Она смахнула с подоконника кучку упавшего пепла, достала аэрозольный баллончик и распылила по кухне немного озонола, пошла в ванную и тщательно вычистила зубы. Вот так - пусть теперь кто-нибудь докажет, что она курила.
- Знаешь, я сегодня смотрела твой альбом, - сказала Татьяна Викторовна, когда они с сыном занялись после ужина мытьем посуды. - Просто не утерпела - уж очень он соблазнительно лежал, на самом виду.
- Пожалуйста, - пробасил Андрей, как ей показалось, чуть смущенно. - Только там нечего смотреть - ерунда всякая, наброски…
- Это-то и интересно! По-моему, ты делаешь успехи.
Андрей помолчал, осторожно и неуклюже, по-мужски, протирая чашку посудным полотенцем.
- Не знаю, - сказал он. - Иногда мне и самому так кажется, а иногда такое зло берет… Пытаешься что-то сделать - не получается, хоть руки отруби. Не знаю…
- Тебе еще нужно учиться, чтобы все получалось. Ты уж сразу хочешь слишком многого!
- Не знаю, - упрямо повторил Андрей. - Еще вопрос, можно ли этому научиться… Ученье, наверное, дает что-то другое - технику, теоретические знания… А при чем тут техника? Ты видела, как рисуют дети? Ведь самое главное - способность увидеть и передать не сам предмет, он не так важен, а свое видение этого предмета, - этому вряд ли можно научиться. Наверное, все-таки или оно у тебя есть, - от рождения, заложенное в генах, понимаешь? - или его нет. И никогда не будет, сколько бы ни учился…
- Ну, ясно, прежде всего должны быть способности. Но ведь их можно оставить нераскрытыми, а можно развивать, оттачивать. Любой талант, надо думать, нуждается в обработке. Нет, мне твои эскизы понравились. У тебя, кстати, совсем неплохо получаются портретные зарисовки… Вероника Ратманова кое-где очень удачно схвачена. Нравится она тебе?
- Вероника? Да, у нее лицо такое… - Андрей замялся, подыскивая слово. - Гармоничное, что ли.
- Нет, а как человек - нравится? Я не о внешности.
- А-а, - сказал Андрей. - Так она еще не человек.
- Ты думаешь? Не знаю, девушки взрослеют рано.
- Я хочу сказать - неизвестно еще, что из нее получится, - пояснил Андрей, подумав. - Может стать и вторым изданием своей мамаши.
- Ты знаешь ее родителей?
- Видел один раз зимой, когда провожал…
Татьяна Викторовна молча взялась за очередную тарелку. Слова сына удивили ее - мать Вероники, с которой она не раз беседовала на родительских собраниях, производила скорее хорошее впечатление. Хотя бы уже тем, что не восхищалась способностями дочери и была больше озабочена ее недостатками.
- По-твоему, одного взгляда достаточно, чтобы судить о человеке? - спросила она, передавая вымытую тарелку сыну. - Или хотя бы одного разговора?
- Смотря с кем, - отозвался тот не сразу. - Некоторых, конечно, сразу не разгадаешь. А есть такие, что стоит глянуть, и уже все ясно.
- И что же тебе стало ясно при взгляде на Ратмановых?
- Они мне не понравились. Точнее, мать. Отца я видел мельком.
- Но чем именно она тебе не понравилась?
Андрей опять помолчал.
- Как тебе сказать… Какая-то она… слишком благополучная, что ли.
- Благополучная? - переспросила Татьяна Викторовна. - Чем же это плохо? Всякий человек стремится к благополучию… вопрос лишь в том, что под этим понимать. Чистая совесть, например, это ведь тоже благополучие - душевное.
- Да нет, я не о таком. Ну, понимаешь, есть особый вид интеллигентного мещанства, что ли…
- Вот уж чего-чего, а мещанства я в Ратмановых не замечала - ни в дочери, ни в матери.
- В дочери нет, - согласился Андрей. - Я поэтому и говорю, может, она еще и станет человеком. А мать… ты, наверное, встречалась с ней только в школе? В общем-то, конечно, я ничего плохого о ней самой сказать не могу. Но у них дома все настолько… как бы это определить… Ну, все как полагается в их кругу. Понимаешь? По-моему, более точного признака мещанства просто не придумать. - Андрей вдруг усмехнулся, что-то вспомнив. - У них в гостиной несколько неплохих гравюр, девятнадцатый век, а в прихожей - ну, прихожая большая, вроде такого холла, - так вот, у них там висят две африканские маски, кажется подлинные, отец откуда-то привез, а между ними, посередке, суздальская икона. Старая такая, почти черная покоробленная доска. А ты говоришь - не замечала! Конечно, это не то мещанство, которое проявляется в безвкусной одежде. Если мещанин умеет безошибочно найти цветовое решение интерьера - это куда страшнее… У Ратмановых, кстати, гостиная решена очень здорово: ковер на полу темно-синий, а стены - матовой серой краской, светлой, теплого такого тона. Так что, видишь…
- Погоди-ка, Андрей, - сказала Татьяна Викторовна. - Ты сам, будь у нас такая возможность, отказался бы жить в комнате, хорошо отделанной и обставленной по своему вкусу?
- Нет, конечно.
- Почему же тебя возмущает, если так живут другие?
- Ты, мама, вообще, значит, ничего не поняла! - Андрей в сердцах швырнул на стол скомканное полотенце. - Я что, против хорошо обставленных квартир? Я против того, чтобы жизнь сводилась к одной только погоне за модой, пусть самой изысканной…
- Помилуй, да откуда ты знаешь, к чему сводится жизнь тех же Ратмановых? И есть ли у них другие интересы, кроме ковров и гравюр девятнадцатого века?