- Просто не понимаю, что с тобой делается… Ты меня просто огорчаешь! И в кого только ты могла пойти? Отец твой далеко не был Аполлоном… и сама я, скажу не хвастая, никогда не блистала красотой…
Людмила, рассмеявшись еще громче, соскочила с кресла и, подойдя к матери, обняла ее и поцеловала в макушку:
- Мамочка, ну ты у меня просто прелесть!
- Бог с тобой, Люда, ты меня задушишь… Ты всегда выражаешь свои восторги как-то неумеренно, учись быть сдержанной…
- Да вовсе я не хочу быть сдержанной! И так уже Танюша называет меня деревяшкой…
- Эта Танюша… - Галина Николаевна вздохнула и покачала головой. - Если я никогда не протестовала против вашей дружбы, то только потому, что надеялась, что ты будешь на нее влиять. Получается, кажется, наоборот: ты начинаешь перенимать от этой пустышки все ее манеры.
- Неправда, Таня вовсе никакая не пустышка!
- Предоставь мне разбираться в людях, у меня для этого больше опыта. Таня, может быть, и не плохая девочка, но это воплощенная женственность в самом чистом виде…
- Ну и что плохого быть женственной?
- …а женственность часто проявляется в худших человеческих качествах - кокетстве, нелогичности, способности к необдуманным действиям. Она несовместима со сколько бы то ни было серьезной деятельностью, помни это. Ну иди, иди, ты не даешь мне писать.
Людмила уселась на место и снова принялась за добывание конского волоса из-под обивки.
- Как твое здоровье, Люда? - спросила через минуту Галина Николаевна, продолжая быстро писать и придерживая бумагу левой рукой с дымящейся папиросой, зажатой между средним и указательным пальцами. - Все нормально?
- Все нормально, мамочка.
- Ты соблюдаешь все мои инструкции?
- Ага…
- Тебе стоило бы поговорить с Таней.
- Я уже говорила…
Некоторое время в комнате было тихо - слышались только чириканье воробьев за открытым окном, торопливый шорох бегающего по бумаге пера и поскрипывание кресла.
- А знаешь, - сказала Людмила, - я тебе купила новую шляпу.
- Какую шляпу? - удивилась Галина Николаевна.
- Очень красивую, английского стиля - немножко похожа на твою, но только модная. Такая с небольшими полями, так, так, и потом спереди немного вот так - знаешь, немного примято. Ты в нее влюбишься с первого взгляда, вот увидишь…
Галина Николаевна улыбнулась:
- Спасибо за внимание, Люда, но вряд ли я стану ее носить, говорю сразу.
- Но почему?!
- Странное дело! Во-первых, я привыкла к старой. А во-вторых, я и в твоем возрасте не была кокеткой, не меняться же мне теперь, на старости лет.
- Господи, ну какое в этом кокетство? - горячо запротестовала Люда. - Твоя старая - это уже просто гриб! И вообще ее больше нет, понимаешь? Ее просто нет, так что тебе волей-неволей придется носить новую…
Она соскочила с кресла и направилась к двери.
- Люда! - строго сказала Галина Николаевна. - Что случилось с моей шляпой?
- Со старой? - Людмила, уже стоя на пороге, задумалась. - Я ее отдала нищенке. Не веришь? Правда, отдала, нищенка подошла к калитке вместе со мной, и я ей сразу вынесла. Подожди, сейчас я покажу новую…
Галина Николаевна пожала плечами и подозрительно прислушалась к шуршанию бумаги в прихожей.
Вернулась Людмила, с торжественным выражением неся шляпку на вытянутой руке.
- И у тебя хватит духу сказать, что не нравится? Мамочка, это создано специально для тебя! Надень, сейчас увидим. Ну, надень!
- И не подумаю, - решительно сказала Галина Николаевна, бросив взгляд на подарок и снова пожав плечами. - Я не хочу стать посмешищем для всего института. Тоже, скажут, старая дура, еще пытается соблазнять.
- Ну знаешь, мамочка! Ты просто сошла с ума!
- Отнюдь. Когда ты, наконец, научишься элементарной вежливости?
Людмила пропустила замечание мимо ушей.
- По-твоему, надеть новую шляпку - это значит кого-то соблазнять? - спросила она тем же возмущенным тоном.
- Боюсь, что да, - подумав, сказала Галина Николаевна. - Шляпка - это наряд. А функция всякого наряда общеизвестна.
- Мамочка! Но это же зависит от того, кто его носит! Неужели ты считаешь, что я тоже одеваюсь с этой целью?
- Люда, Люда, - примирительно заговорила Галина Николаевна, - это недостойный и демагогический прием… Ты отлично знаешь, что я не имела в виду тебя. Ступай мыться, сейчас пойдем завтракать.
- Так, значит, это правило относится не ко всем? - торжествующе спросила Люда. - Вот и к тебе никто его не применит. А если ты откажешься от моего подарка, то я обижусь совершенно серьезно, так и знай!
Люда водрузила злополучный подарок прямо на загромождающие стол книги и отправилась умываться. Когда она вернулась в кабинет матери, та сидела за столом в новой шляпке и задумчиво разглядывала свое отражение в застекленной дверце книжного шкафа.
- Ага, мамочка! Ведь идет?
- Гм… не знаю, идет ли. Но я готова признать, что легкомысленным это и в самом деле не назовешь. Когда это я успела стать старухой? Странно. Ты готова? Идем, уже поздно, неудобно заставлять ждать официанток…
На следующий день Людмила отправилась в дом комсостава, разузнать о Тане. Полковника, как и следовало ожидать, дома не оказалось, и она зашла к матери-командирше. Та встретила ее со своим обычным грубоватым радушием, распекла за раннее возвращение и усадила есть арбуз. Пока Людмила ела, мать-командирша сидела напротив и ругательски ругала все на свете - жару, базарные цены, немцев, которые продолжают бомбить английские города, коменданта, вторую неделю не присылающего водопроводчика починить кран в кухне, Татьяну, от которой не дождешься писем, и "старого дурня" полковника, которого черти умудрили оставить девку одну-одинешеньку в чужом городе.
- Мне она тоже не пишет, - сказала Людмила, нарезая аккуратными столбиками истекающую соком крупитчатую арбузную мякоть. - То есть я получила всего одно письмо. А что рассказывает Александр Семенович?
- А что он будет рассказывать, - отозвалась мать-командирша, сердито обмахиваясь сложенной вчетверо газетой. - Чуть, слышь ты, не потопла наша Татьяна, вот что он рассказывает…
- Каким образом?
- А шут ее знает каким… плавать вздумала, поганка! Не знаю уж, куда ее нечистая сила понесла… а только заплыть сумела, а назад стала ворочаться - только пузыри и пошли…
- Господи, - со страхом сказала Людмила, отложив вилку. - Ну, и что?
- Что… вытащили, ясно дело. Кавалеры всем скопом и вытаскивали… небось еще передрались, кому первому. После оживляли, дыхание какое-то делали. А он, слышь ты, после этого и уехал, оставил ее там. Господи прости, и дурень же этот Семеныч… до седых волос дожил, четыре шпалы таскает, а ума ни на грош… Она, говорит, мне обещала далеко не плавать!
- Ну… в конце концов, Таня уже взрослая девушка.
- Какая там она, к шутам, взрослая! Ты не гляди, что вы с ней одногодки. Ты-то, может, и разумная девка, а Татьяну эту учить еще и учить… И вот что я тебе скажу: что Семеныч в ней души не чает, это ладно, потому она и мне все равно как родная дочь, а вот что он потакает ей во всем - так к этому, прямо тебе говорю, Людмила, не лежит у меня сердце и не лежит. Что она ему - кукла какая, чтобы с ней только и знать что цацкаться? А что он ее еще в люди должен вывести - про это он думает? Ты вот гляди, ей через какой месяц восемнадцатый год пойдет, такие в мое время уже к венцу шли, домом своим обзаводились… а эта? Как была дитем, так и осталась - только и есть на уме, что шкоды разные да кино, да книжку какую позанятнее прочесть… вот и все ее заботы. А все потому, что живет как у Христа за пазушкой… и, главное дело, привыкла, что ей все с рук сходит…
Идя домой по тенистой стороне улицы, Людмила думала о Тане и о словах матери-командирши. Отчасти верно - в Танюше действительно еще слишком много детского. С другой стороны, этот ее роман с Дежневым… Она чувствовала, что эта история нисколько не похожа на обычные школьные влюбленности. Сама она, например, была влюблена в Володю Глушко почти месяц, но от этого ничего не осталось. Было немного забавно вспоминать, и только. Они "разлюбили" друг друга как-то сразу, и никто не страдал, и отношения между ними остались самые товарищеские.
Конечно, Володя еще мальчишка, самый настоящий щенок с горячими ушами. Дежнев не только старше его на два года - он вообще производит впечатление совершенно взрослого юноши. Может быть, дело объясняется именно этим? Но в их с Таней любви есть что-то очень серьезное… В школах такого обычно не бывает, о таком пишут в книгах со взрослыми героями. А с Танюшой это случилось в девятом классе. Какой же она после этого ребенок? Но и Зинаида Васильевна тоже права - кое в чем (и очень во многом) Таня действительно осталась самым настоящим "дитем". Интересно будет с ней встретиться - наверное, изменилась за лето, повзрослела…
Вот теперь-то она отдыхала по-настоящему! Строго говоря, ее путешествие в Ленинград вовсе не было отдыхом - это была скорее экспедиция в жизнь, интересная, но утомительная. Теперь же Людмила отдыхала в полном смысле слова.
Вставала она рано, вместе с Галиной Николаевной, делала обязательную пятиминутную зарядку, готовила чай, убирала в комнатах. После завтрака и ухода мамы она доставала из тайничка томик Платона и отправлялась в сад - в самый его тенистый угол, где возле заросших лопухами развалин дедушкиной оранжереи был вкопан в землю покосившийся одноногий стол и висел гамак. Здесь она проводила целые дни, выходя из дому только на обед в институтскую столовую.
Интерес к Платону появился у нее в Ленинграде. Однажды за обедом у Бахметьевых, как обычно многолюдным, зашел разговор о теории любви, изложенной в одной из работ этого философа. Людмила слушала с интересом, мало что понимая, и очень боялась, чтобы не спросили ее мнения, - она никогда и в глаза не видела ни одной строчки Платона. К счастью, ее так и не спросили; но ей очень запомнилось неприятное чувство стыда за свое невежество. Вернувшись домой, она на другой же день дождалась ухода Галины Николаевны и принялась рыться в книжных шкафах. Не может быть, чтобы Платон отсутствовал в дедушкиной библиотеке! Действительно, ей удалось отыскать один потрепанный томик "Диалогов" - "Тимей" и "Критий". Она решила тайком от мамы проштудировать хотя бы это. Тайком, поточу что можно себе представить, как отнеслась бы к такому занятию Галина Николаевна.
Теперь она раскачивалась в гамаке и упорно грызла страницу за страницей. Втайне она была разочарована, но боялась в этом сознаться. Что ж, Платон был забавен, но никакой особенной мудрости, которую так превозносили у Бахметьевых, она в нем пока не открыла. "Критий" был интереснее - там, по крайней мере, рассказывалось про Атлантиду; а в "Тимее" Платон решил, по-видимому, просто изложить все знания того времени. Там говорилось и об астрономии, и о геометрии, и о происхождении Земли, и об анатомии и физиологии человека, и о том, откуда берутся разные животные. Оказалось, это просто-напросто души умерших людей, принявшие тот образ, которому больше всего соответствовал характер человека при его жизни. Людмилу очень развеселило утверждение, что птицы, "покрытые перьями вместо шерсти", получаются из людей незлых, но легкомысленных и легковерных. "Вот что ждет Танюшку", - думала она, поглядывая на купающихся в пыли воробьев.
Когда надоедало читать, она просто лежала, закинув руки под голову, и глядела в сияющее сквозь листву небо, от яркой синевы которого успела отвыкнуть на севере; иногда, устав от бездействия, отправлялась под громадный старый орешник за домом и, вооружившись жердью, сбивала орехи с нижних ветвей. Орехи еще не совсем созрели, и их приходилось очищать от зеленой кожуры. От этой работы пальцы ее были теперь несмываемо окрашены в коричневый цвет. Каждый день, обедая в столовой НИИ, Людмила стыдилась своих рук и при малейшей возможности прятала их под стол, - ей казалось, что все смотрят на ее пальцы, коричневые от орехового сока.
Двадцать седьмого, придя на обед, она столкнулась с матерью в дверях столовой. Галина Николаевна коротко поцеловала ее в лоб, осведомилась, не было ли писем, и сказала:
- Чтобы не забыть - сегодня мне звонил Николаев…
- Александр Семенович?
- Разумеется, Люда, никакого другого знакомого с этой фамилией у нас нет! Он получил от Тани телеграмму, но сам должен уехать на несколько дней и просит тебя встретить ее завтра в пятнадцать тридцать, она приезжает сочинским скорым. Номера вагона она, разумеется, не сообщила, тебе придется поискать ее вдоль поезда. Я просто отказываюсь понять, что у этой девочки в голове…
Людмила не ожидала, что Таня приедет раньше тридцатого. Она очень обрадовалась новости, хотя и было обидно, что подруга не подумала известить ее о своем приезде. За обедом, нехотя цепляя на вилку кружочки жареного картофеля, - жара отбивала всякий аппетит, - она окончательно обиделась и уже придумывала всякие колючие фразы, чтобы распечь Татьяну за невнимание. Прислать за все время одно письмо и даже не потрудиться отправить телеграмму! Свинство со стороны этой Таньки, просто свинство. Еще неизвестно, действительно ли ей суждено превратиться в птицу. Если так будет продолжаться, то она запросто превратится в поросенка. Именно в поросенка, "покрытого щетиной вместо перьев". Так ей и надо!
Дома Людмиле пришлось убедиться в своей несправедливости: соседка принесла полученную в ее отсутствие "молнию" из Сочи. Телеграмма была длинной и очень бестолковой и кончалась вполне в Танюшином духе: "Целую зпт целую зпт не сердись страшно по тебе соскучилась зпт люсенька тчк татьяна тчк". Нет, все же из нее получится птица!
9
На следующий день Людмила опоздала, не рассчитав время, и примчалась на вокзал в двадцать семь минут четвертого. Но оказалось, что сочинений скорый поезд опоздал еще больше. Почти полчаса, изнывая от жары, встречающие бродили по перрону и привычно поругивали порядки на транспорте. Наконец закаркал громкоговоритель, возвещая о прибытии долгожданного поезда - почему-то не на второй путь, как было объявлено раньше, а на пятый. Обгоняя других, Людмила спустилась вниз и побежала по прохладному подземному коридору. Когда она снова выбралась на поверхность, скорый уже вкатывался в вокзал.
Мимо нее, сотрясая перрон и медленно, словно усталый бегун, двигая стальными локтями, прогрохотал окутанный паром локомотив. Заслонив ладонью лицо от обдавшей ее волны горячих машинных запахов, Людмила всматривалась в плывущие навстречу запыленные в долгом пути вагоны, из окон которых уже торчали цветы, головы и жестикулирующие руки. Началось шумное столпотворение; Людмила со страхом подумала, как ей разыскать Танюшу в толчее.
В этот момент мимо нее торжественно проплыл международный вагон, тускло отсвечивая золотом букв и широкими окнами, наглухо закрытыми в отличие от шумных - душа нараспашку - остальных вагонов состава. Увидев за пыльным зеркальным стеклом знакомую рожицу с озабоченно сморщенным носом, Людмила сначала не поверила своим глазам, но сомнения тотчас же рассеялись - Таня, тоже увидев ее, просияла и отчаянно замахала рукой.
Возле международного образовалось пустое место - какая-то девушка в очках, трое военных и Людмила, больше никого. Первым важно сошел некто в орденах и ромбах - трое на перроне вытянулись и взяли под козырек; потом, пересмеиваясь и гомоня, высыпала кучка иностранцев, человек пять. Девушка в очках, очевидно переводчица из "Интуриста", подошла к ним и заговорила на незнакомом языке. За иностранцами показался человек с толстым портфелем и, наконец, Таня - какая-то совсем не похожая на себя, очень стройная и очень длинноногая, в белом платье, по-модному узком и коротком. Было в ней и еще что-то незнакомое, но Людмила не успела определить, что именно, - прямо с подножки Таня бросилась ей на шею, торопливо поцеловала и зашептала трагически, делая большие глаза:
- Люсенька, я в кошмарном положении. У тебя есть какие-нибудь деньги?
- Деньги? - удивилась Людмила. - Не знаю, рублей пять… А что такое?
- Ой, я тебе сейчас все объясню, подожди…
Таня схватила деньги и вернулась к двери, из которой проводник уже выносил ее чемодан. "Не извольте беспокоиться, - говорил тот, - я вам сейчас найду носильщика…" - "Нет, нет, пожалуйста", - бормотала Таня, почти насильно отбирая у него чемодан. Проводник сдался, она сунула ему деньги и стала пожимать руку: "…Очень вас благодарю, правда… так обо мне заботились… очень приятно…" Кончив прощаться, она по-мальчишески поклонилась проводнику и, подхватив чемодан, с помощью Людмилы поволокла его к выходу.
- А где же Дядясаша?
- Его сейчас нет в городе, он приедет завтра или послезавтра. Слушай, ты сошла с ума - ездить в международных…
- Господи, что я, виновата, если так получилось… Идем тогда, сдадим его на хранение. Я тебе все расскажу…
- Татьяна! - воскликнула вдруг Людмила, только сейчас заметив главное новшество в облике подруги. - Где твои косы?
- Ой, Люсенька, я их обрезала, правда… только ты не сердись. Так ведь лучше, правда?
Людмила выразительно пожала плечами. Они сдали чемодан, потом Таня долго причесывалась в туалетной комнате, поглядывая на себя то справа, то слева.
- …Это кошмар, ты понимаешь - не было никаких билетов, я два дня проторчала на городской станции… Наконец какой-то тип предложил мне достать, я дала деньги, и он на другой день приносит - в международный вагон… Ну ладно, я даже обрадовалась - все-таки интересно, ни разу не ездила в международных… ну, и больше не поеду никогда в жизни! Не знаю уж, за кого этот проводник меня принял - или за интуристку, или за дочь наркома, не знаю… Он меня терзал всю дорогу - то принесет чаю, то букет цветов… и за все нужно платить, правда? Неудобно, ведь международный… кошмар! У меня в конце концов не осталось денег даже выпить фруктовой воды! Люсенька, как я выгляжу?
- Как на картинке, - улыбнулась Людмила.
- Правда?
Таня порозовела от удовольствия и, в свою очередь, выразила восхищение внешностью Людмилы, которая за лето "стала гораздо красивее и совсем взрослая".
- Ну ладно, это уже получается кукушка и петух. Идем, довольно тебе любоваться…
Выйдя из вокзала, Таня задумчиво сморщила нос, оглядывая залитую солнцем площадь.
- Значит, Дядисаши нет? - спросила она глубокомысленно.
- Нет, он собирался вернуться завтра.
- А мать-командирша есть?
- Мать-командирша есть, - улыбнулась Людмила.
- Хм… ох и достанется мне сейчас. Знаешь, поедем немножко позже. Вечером она добрее, когда не так жарко…
- За что же тебе достанется?
- Так… - ответила Таня уклончиво. - Ну, вот за косы… этого она мне никогда не простит.
Людмила сочувственно покачала головой:
- Да, Танюша, я тебе не завидую.
- Мне никак нельзя завидовать, - согласилась Таня. - У меня просто кошмарное положение, правда. Косы - это еще ничего… я там немножко тонула и забыла сказать Дядесаше, чтобы он не рассказывал. Если он рассказал матери-командирше, то…
- Он рассказал, это я знаю точно, - улыбнулась Людмила.
- Правда? О нет, я не еду. Я лучше пересижу до вечера у тебя, а потом приду жалкая и несчастная. Скажу, что у меня болит голова, - она разжалобится. А сейчас пойдем, мне страшно пить хочется… У тебя еще осталось что-нибудь?
Людмила пересчитала деньги: