- Согласится ли на это патриарх? - в нерешительности спрашивали стрельцы.
- Экая важность - патриарх! - насмешливо отзывался Шакловитый. - Не тот, так другой будет на его месте, и простого старца патриархом сделать сумеем!
- Да захотят ли бояре? - добавляли стрельцы.
- Нашли о ком толковать! - с презрением возражал Шакловитый. - И бояре отпадут от правления, как листья с зяблого дерева.
Некоторые стрельцы, однако, возражали наотрез.
- Статочно ли дело царевне венчаться царским венцом! только царю достоит такая честь, - говорили они.
Видя колебания стрельцов, Шакловитый на время приудержался от своего замысла. Между тем сама царевна становилась все притязательнее на присвоение царских почестей и приказала в церквах "выкликать свое имя в одной статье с царскими именами" и сильно разгневалась, когда какой-то протодьякон во время богослужения, по забывчивости или по неведению, "обошел ее кадилом", то есть царям покадил особо, а ей этого не сделал.
А в Москве с каждым днем все громче и громче стали поговаривать о намерении царевны-правительницы повенчаться на царство.
XXVI
В Кремле, этой дворцовой крепости, обведенной зубчатыми стенами с башнями и стрельницами и окопанной глубокими рвами, высились палаты московских государей, живших в прежнее время в деревянных хоромах. В начале XVI столетия они были разобраны и на месте их итальянские зодчие выстроили каменный дворец, сохранив, однако, в этой новой постройке весь уклад старинного русского быта. И в новом здании были избы, горницы, клети, гридни, передние, палаты, терема, подклети, чуланы (последнее название носили тогда вообще все жилые покои). Каждая комната в дворцовом здании составляла как бы отдельное помещение, имея свои сени, и соединялась с другими частями жилья крытыми холодными переходами. Нижний этаж, или подклеть, нового дворца был со сводами, и под ним были устроены погреба и ледники. Дворец этот сгорел 27 июня 1547 года, но был снова выстроен; вскоре сгорел опять, и его отстроили вновь. В смутное время он был ограблен и поляками и русскими. Царь Михаил возобновил его, сын Михаила, царь Алексей Михайлович, распространил и украсил жилище своего отца.
У царя Алексея Михайловича было большое семейство; тесен становился прежний Кремлевский дворец, и царь, по мере приращения своей семьи пристраивал для нее около дворца особые деревянные хоромы. В них до 1685 года жила и Софья Алексеевна, а в этом году она перешла в построенный для нее новый, каменный дворец, в котором почти все было устроено на европейский лад.
В Москве долго толковали о той роскоши, какою окружила себя царевна-правительница, но особенный говор шел по поводу одного обстоятельства.
"Затеяла царевна Софья Алексеевна отнять бояр у великих государей; видно, совсем хочет войти в царскую власть. Если бы не замышляла этого, так незачем бы ей было заводить в своем дворце новую боярскую палату", - толковали москвичи.
Действительно, в нижнем этаже нового дворца царевны была устроена обширная и великолепная палата, обитая бархатом и назначенная для заседаний боярской думы. Переводя думу в свой дворец, Софья хотела показать, что бояре точно так же должны служить советниками и ей, как служили они в этом качестве государям-самодержцам.
- Уж больно много князь Василий Васильевич силы набрался, - говорил однажды, при выходе из этой палаты, боярин князь Михаил Олегович Черкасский. - Да что с ним поделаешь! Царевне слишком он люб, горою стоит за него. Снова в поход против Крыма собирается, идет затем только, чтобы людей губить, а сам думает славы себе нажить.
- Не мешай ему, пусть отправится. Ходил раз, да ни с чем вернулся, а теперь, наверно, шею себе сломит. Я и другим боярам толкую: пусть они не только его от похода не отговаривают, а, напротив, подбивают. Пойдет он на этот раз на свою погибель, - отвечал боярин князь Иван Григорьевич Куракин.
- Знаешь, князь Михайло Олегович, не место, кажись, здесь говорить об этом, - заметил, боязливо озираясь, боярин князь Борис Иванович Прозоровский. - Лучше соберемся мы к тебе да в сторонке потолкуем об этом.
Говоря о Голицыне, Черкасский и Куракин вспоминали о неудачном его походе, предпринятом в Крым с осени 1686 года. Медленно продвигаясь вперед, Голицын только в конце апреля следующего года проходил лежавшую на пути его степь, когда в воздухе стал проноситься запах едкой гари, а на южной стороне степи начал подниматься дым, ночью же в том же месте стало видно зарево. Ясно было, что в степи начался пожар и что южный ветер нес его прямо на московское войско. На захватываемом пожаром пространстве, по иссохшей степной траве стелились и быстро ползли вперед черные клубы удушливого дыма, при малейшем ветре над почерневшею степью вставало пламя. Его красные языки поднимались вверх и извивались точно огненные змеи, пепел кружился в воздухе, словно снег в сильную вьюгу. Измученные походом и истомленные палящим зноем и жаждою, ратные люди выбивались из сил и едва дышали воздухом, раскаленным и пропитанным дымом. Голицын увидел невозможность дальнейшего похода и повернул назад, а степной пожар без устали гнался по пятам отступавшего войска.
Несмотря на неудачу этого похода, Голицын был встречен в Москве правительницею, как победитель, и такая незаслуженная встреча еще более восстановила и озлобила бояр.
- Я знаю, что меня обвиняют в неудаче первого похода на Крым, но мог ли я предузнать, что гетман Самойлович изменит нам со своими казаками и подожжет степь, чтобы погубить московское войско? - оправдывался Голицын перед Софьей. - Нужно еще раз сходить мне на басурман и одолеть их.
Царевна вздохнула.
- Опять ты, Василий Васильевич, надолго покинешь меня! А знаешь ведь хорошо, как мне тяжела разлука с тобою! - печально проговорила Софья.
- И мне тяжка разлука с тобою, да ведь из-за меня ходит против тебя ропот! - сказал твердо. Голицын.
- Не со мною тяжело тебе, Васенька, расставаться, грустить ты станешь по жене, - с чувством перебила Софья. - Ведь знаю, что ты любишь ее больше, чем меня!
- От жены у нас в Москве всегда легко избавиться, - глухо проговорил Голицын. - Пусть идет в монастырь, там ей жить будет лучше, нежели с мужем, если он невзлюбит ее. И своей почасту говорю об этом.
- Что ж она? - с волнением спросила царевна.
- Плачет только. Впрочем, что же мне рассказывать об этом! Смутно у меня на душе от таких речей становится. Спроси у Ивана Михайловича, он все тебе расскажет, у меня от него никакой тайности нет!
Лишним было бы царевне спрашивать об этом у Милославского, который затеял теперь развести княгиню с мужем. Милославский внушал Голицыну, чтобы он убедил княгиню, урожденную Стрешневу, уйти добровольно в монастырь, и так как в то время пострижение жены освобождало мужа от брачных уз, то Милославский и рассчитывал обвенчать после этого Голицына с царевною. На эту смелую мысль навел его Шакловитый, и он, со свойственною ему беззастенчивостью, высказал об этом предположении Софье. Она же решилась сама заговорить с Голицыным об этом щекотливом предмете. И, как ни тяжело было ей расстаться с князем Василием, она признавала необходимым доставить ему случай прославиться бранными подвигами и заставить умолкнуть злобную молву о неудаче первого его похода.
Второй крымский поход под начальством Голицына был решен правительницею.
Покончив с Голицыным вопрос о втором крымском походе, Царевна, с обычными предосторожностями, отправилась в Преображенское, чтобы предварить об этом брата и царицу. Софью считали там немилою гостьею, но царица притворно соблюдала все, даже самые мелочные, обычаи тогдашнего радушного гостеприимства. С поклонами и упрашиваниями предлагались царевне и яства, и пития, и лакомства, но царевна отказывалась от всякого угощения, опасаясь отравы, и чем настоятельнее подливали ее, тем более усиливалась ее подозрительность.
- Как знаешь, Софьюшка, так и делай, ты разумнее нас! На то ты и правишь царством, чтобы указывать другим, а Петруша тебе прекословить не станет, - с напускным смирением говорила Наталья Кирилловна, охотно, впрочем, разделяя мнение преданных ей бояр, что Голицына ждет новая неудача.
Петруша действительно по внушению матери не стал противоречить сестре, да, казалось, он пока и не думал вовсе о делах государственных, усердно занимаясь обучением "потешных".
Накануне выхода войска из Москвы Голицын пришел к царевне, печальный и мрачный. В этот день в дом князя какие-то неизвестные люди принесли для боярина наглухо заколоченный ящик. Голицын велел его вскрыть и, когда приподняли крышку, в ужасе отшатнулся: в ящике был гроб и в нем записка: "Вот что ожидает тебя, если поход твой в Крым будет неудачен".
Мрачное предчувствие овладело Голицыным при виде такой страшной посылки, и напрасно царевна старалась ласками ободрить и рассеять тоску своего друга.
Настали минуты их разлуки, рыдая, обнимала Софья Голицына.
- Я оставляю тебя под охраною Федора Леонтьевича, он со своими стрельцами обережет тебя до моего возвращения. Доверяйся ему во всем, пиши мне через него, и от него ты будешь получать вести обо мне и мои письма.
Осилив свое волнение, правительница с патриархом и боярами приехала на Девичье поле для провода войск. Болезненно замерло у ней сердце, и жгучие слезы подступили, когда грянули барабаны и московская рать с распущенными белыми знаменами двинулась в дальний поход, предводительствуемая князем Василием.
XXVII
С томительною тоскою возвратилась царевна во дворец и поспешила в опочивальню, чтобы там наедине выплакаться вдоволь.
Печальные дни потянулись для царевны, и как обрадовалась она, когда получила первое письмо Голицына, принесенное ей Шакловитым. Он уже и прежде был вхож к царевне, как начальник стрелецкого приказа, и засматривалась порою на него царевна. Шакловитый был мужчина представительной наружности. Его большие темно-карие глаза смотрели то нежно, то сурово; из-под длинных черных усов виднелись свежие губы с привлекательною улыбкою, а черные, слегка вьющиеся, вол осы подходили к смуглому цвету его лица. Много, однако, он терял в глазах царевны при сравнении с князем Василием, умное лицо которого и величавая осанка гораздо более нравились Софье, нежели молодцеватость Шакловитого. Она беспрестанно долилась за Голицына, ходила по монастырям служить молебны об его благоденствии.
"Свет мой, братец, здравствуй, батюшка мой, на многие лета! - писала ему царевна. - И паки здравствуй! Свет мой, веры не имеется, что ты возвратишься, тогда веру пойму, как увижу в объятиях своих тебя, света моего. Велик бы мне день хоть был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Свет очей моих! Мне веры не имеется, сердце мое, чтобы тебя видеть, по всем монастырям сама пеша бродила, чтобы молиться о тебе".
"Радость моя, свет очей моих! Мне не верится, сердце мое, что тебя я увижу. Если бы было возможно, я единым бы днем поставила бы тебя перед собою". Так начиналось другое письмо Софьи, тоже наполненное нежностью и ласками.
В то время, когда царевна так тосковала о князе Василие, поверенный его, Шакловитый, все чаще и чаще стал являться к царевне то с письмом, то с вестями от Голицына, то с донесением царевне о том, что делается в Москве, или с известием о том, что намерены предпринять противники царевны.
- Ты, благородная царевна, соизволила бы взглянуть хоть раз на твое стрелецкое войско, хочет оно зреть твои пресветлые очи, - сказал однажды Шакловитый Софье Алексеевне.
Правительница давно уже приняла на себя все обрядовые обязанности царей, являясь вместо братьев всюду, где, по заведенному обычаю, требовалось присутствие государя. Она принимала благословение патриарха при празднествах, первенствовала на всех торжествах и председала в боярских собраниях, принимала иностранных послов, отпускала войска в поход, а также лично жаловала чины и награды.
Предложение Шакловитого понравилось царевне. В назначенный день она с большим поездом, окруженная боярами и ближними людьми, отправилась в раззолоченной карете на Девичье поле и там, войдя в разбитый для нее на высоком помосте шатер, смотрела на производимые по команде Шакловитого движения стрелецкой рати.
Смотр кончился. Ловко подскакал к шатру на лихом коне Шакловитый и осадил его перед царевною. Шакловитый был в бархатной ферязи вишневого цвета, обложенной широким золотым кружевом; из-под ферязи виднелась голубая шелковая однорядка. Подскакав к царевне с булавою в левой руке, он правою рукою проворно снял с головы бархатную шапочку с большим околышем, султанчиком из белых перьев и большою алмазною пряжкою.
- Что повелишь объявить, великая государыня-царевна, твоему верному стрелецкому войску? - спросил Шакловитый.
- Объяви ему мое милостивое слово, - величественно проговорила царевна, приветливо и страстно взглянув на молодцеватого наездника, который показался ей на этот раз гораздо красивее Голицына.
Тем же торжественным поездом возвратилась царевна в свой дворец.
- Оставил меня князь Василий под твоей охраной, а ты, Федор Леонтьевич, не всегда находишься у меня под рукой, хотя и часто бываешь мне нужен. Перебрался бы ты на время в хоромы позади моих палат, тебе сподручнее будет являться ко мне оттоль, да и дело идет теперь к лету, тебе можно будет ходить через сад, - говорила царевна Шакловитому на другой день после смотра.
Пришел май месяц. В так называемом комнатном саду царевны, устроенном на высоких каменных столбах и окруженном расписанными живописью стенами, с прудом в свинцовом водоеме, зацвели розы, сирень, гвоздика, фиалки и тюльпаны. С "ранжерейных" палат сняли стеклянные рамы, и появились в них на открытом воздухе виноград и грецкие орехи. Запели в саду в золоченых клетках соловьи, канарейки, жаворонки, щеглы и перепела. Начал в этом саду все чаще и чаще показываться Шакловитый, и не зря май месяц зовется у поэтов порою любви. Прежняя сердечная привязанность царевны к князю Василию заменилась страстною любовью к Шакловитому. Случилось то, что нередко случается в любовных делах: поверенный заступил место своего опрометчивого доверителя.
Старомосковский быт не оставил нам романтических преданий, которыми так богат запад Европы. Затворничество русских женщин лишало их возможности любовных похождений. Но царевна Софья выбилась из прежней неволи и могла дать свободу, своей сердечной страсти. Как начиналось в давнюю пору на Руси любовное сближение, как кокетничали в былое время русские боярыни и боярышни, об этом молчат московские сказания, и только суровый "Требник" делает на это намек, предписывая, между прочим, духовным отцам спрашивать у кающихся грешниц: не "подмигивали ли" они мужчине и "не наступали ли ему на ногу"?
Шакловитый сделался теперь самым близким к царевне человеком.
- Скоро возмужает царь Петр, и скоро не станет царя Ивана. Помяни меня, царевна, что младший твой брат будет злейшим твоим врагом. "Медведица" учит его ненавидеть тебя. Нужно было извести ее еще при первом стрелецком восстании, да на беду тебе она уцелела. Изведи ее теперь! - говорил с ожесточением Шакловитый, который, пользуясь отсутствием Голицына, сдерживавшего Софью от решительных и кровавых мер, хотел покончить с царицею Натальею и ее сыном до возвращения князя из Крыма, чтобы быть первым человеком не только при царевне лично, но и во всем государстве.
- Страшно, Федор, решиться на это, - возразила Софья.
- Так венчайся сама скорее на царство, тогда будет у тебя власть постричь и царицу, и ее сына, - говорил Шакловитый.
- Отец Сильвестр мне говорит тоже самое, - заметила царевна.
- А он человек разумный, и советов его слушать можно, - перебил Шакловитый. - Венчайся, царевна, скорее на царство, а Сильвестра сделай патриархом. Стрельцы постоят за тебя, все до последнего лягут они, когда будет нужно.
Царевна сомнительно покачала головою.
- Подождем князя Василия, когда он вернется со славою из похода, тогда можно будет отважиться на все.
Выражение неудовольствия пробежало по лицу Шакловитого.
- И без него сумею я охранить тебя, царевна! - самоуверенно и не без наглости сказал Шакловитый. - Я и теперь оберегаю тебя от твоих недругов: не проходит дня, чтобы я не захватывал и не пытал их, не отсекал бы им пальцев и не резал бы языков. Знай, царевна, что если бы я не охранял тебя…
- Знаю, знаю твою верность, - заговорила, нахмурясь, Софья, недовольная самохвальством Шакловитого, и при этом в памяти ее ожил Голицын, никогда не раздражавший ее неуместными хвастливыми речами и так обаятельно влиявший на нее своим светлым и спокойным умом.
- Я прикажу Сильвестру посмотреть по звездам, - сказала царевна. - Он хороший звездочет, учился у покойного Симеона.
- Звездочет он и вправду хороший. Вот хотя бы мне он пророчит, что женою моею будет та, которой предназначено царствовать, - развязно сказал Шакловитый.
- Безумный и дерзкий холоп! Как ты скоро забылся! Я знаю, к чему ты говоришь это! - вскрикнула с сильным негодованием царевна. - Не думай много о себе и знай, что ты служишь мне только на время пустою забавою!
Шакловитый побледнел и опешил. Неожиданная вспышка Софьи изумила его, так как Шакловитому казалось, что правительница была в его власти.
- Благоверная царевна, великая государыня! - несвязно забормотал он. - Далек я от всякого дерзновения перед твоим пресветлейшеством.
Слегка улыбнувшись, взглянула Софья на смущенного Шакловитого. Самолюбию ее было приятно, что такой дерзкий и отважный человек, каким слыл Шакловитый, робел и терялся от нескольких гневных ее слов.
- Дурак ты, вот что! - засмеявшись, сказала она. - Ты полагаешь, что ты ровня московской царевне? Как же! Пригож ты, правда, да за то глуп же порядком, а глупых мужчин я не люблю.
- Всепресветлейшая великая государыня! - продолжал бормотать Шакловитый.
- Я простила тебе однажды твое дерзновение, - внушительно продолжала царевна. - Вспомни, что осмелился сделать с моею "персоною".
- Без всякого злого, умысла, благоверная царевна, по неосмотру учинил я то, великая государыня. Отец Сильвестр был участником в этом.
- Прощаю я тебя и на этот раз, но впредь не осмеливайся не только говорить так дерзостно, но даже и мыслить! - С этим словом, царевна дала ему поцеловать руку.
Выговаривая Шакловитому, царевна напомнила ему о недавно появившемся ее портрете, или, как тогда называлось, "персоне". Шакловитый без ведома царевны заказал жившему в Москве хохлу-художнику Тарасевичу выгравировать портрет Софьи. На этом портрете она была изображена в царской короне со скипетром и державою в руках.
Кругом портрета были аллегорические изображения семи даров Духа Святого, или добродетели царевны: разум, целомудрие, правда, надежда, благочестие, щедрость и великодушие. Под портретом были помещены вирши Медведева, общий смысл которых был тот, что как ни велико российское государство, но все оно еще мало перед благочестивою мудростью царевны, не уступающей ни Семирамиде вавилонской, ни Елизавете британской, ни Пульхерии греческой делами славы. Кругом портрета шла надпись: