- Унялись, разбойники! От боярина Головина они бросились к святейшему патриарху, и тому бух в ноги. Патриарх отправил в Троицкий монастырь архимандрита Чудова монастыря Адриана с грамотами к царям, что бунтовщики де просят их помиловать и обещают впредь служить верой и правдой. Софья Алексеевна прислала в ответ приказ, чтобы до двадцати человек выборных из каждого полка Надворной пехоты пришли в Троицкий монастырь с повинной головой. Собрались все, мошенники, на Красной площади и начали советоваться: идти ли выборным в монастырь? Ни на одном лица нет.
- Какие чудеса происходят на Красной площади! - сказал Андрей, войдя в светлицу. - Такие чудеса, что и поверить трудно.
- Что, что такое? - спросили все в один голос.
- Сотни две главных бунтовщиков надели на шеи петли и выстроились в ряд. Перед каждым из них встали два стрельца с плахой, а с боку еще стрелец с секирой. И Чермной надел на себя петлю…
- О, кстати, - перебил его Лыков. - Хорошо, что вспомнил. Вели-ка, Андрей Матвеевич, моих солдат, что у тебя в сарае сидят, вывести на двор. Я сейчас приду.
Лыков поспешно вышел. Через полчаса привел он на двор Лаптева около тридцати солдат первой роты и поставил их в ряд. Один из них держал пук веревок. Бурмистров, Лаптев и Андрей вышли на крыльцо, а Варвара Ивановна, отворив из сеней окно, с любопытством смотрела на происходившее.
- Ребята! - закричал Лыков солдатам первой роты. - Вы дрались с бунтовщиками по-молодецки! Я уже благодарил вас и теперь еще скажу спасибо и, пока у меня язык не отсохнет, все время буду это повторять!
- Рады стараться, господин капитан! - гаркнули в один голос солдаты.
- За Богом молитва, а за царем служба не пропадают. Будь я подлец, если вам через три дня не выпрошу царской милости. Всех до одного в капралы, да еще и деньжонок вам выпрошу.
- Много благодарствуем твоей милости, господин капитан!
- А покуда сослужите мне еще службу. Всем этим подлецам, трусам, бунтовщикам и мошенникам наденьте петли на шеи. Я научу их не слушаться капитана и таскать его по улицам, словно какую-нибудь куклу! Отведите их всех на Красную площадь.
- Взмилуйся, господин капитан! - заговорили выведенные из сарая солдаты.
- Молчать! - закричал Лыков. Он взошел на крыльцо и вместе с Бурмистровым, Лаптевым и Андреем, войдя в нижнюю горницу, сел спокойно за стол, на котором стояли уже пирог и миска со щами.
Прошло несколько дней. Наконец возвратились в Москву все мятежники, которые пошли в Троицкий монастырь с повинной головой. Софья объявила им, чтобы они немедленно прислали в монастырь князя Ивана Хованского, возвратили на Пушечный двор взятые оттуда пушки и оружие, покорились безусловно ее воле и ждали царского указа. Патриарх Иоаким сочинил между тем "Увет духовный", содержавший в себе опровержение челобитной, которую подал Никита с сообщниками, и призыв ко всем раскольникам, чтобы они обратились к церкви православной.
Восьмого октября собрались стрельцы и солдаты Бутырского полка на площади перед Успенским собором. По окончании обедни патриарх прочел "Увет духовный" и объявил, что цари, по ходатайству его приняв раскаяние бунтовщиков, их прощают. Все после этого целовали положенные на налоях Евангелие и руку святого апостола Андрея Первозванного, изображавшую тремя сложенными перстами крестное знамение. Один Титов полк остался непреклонным, не захотел отречься от древнего благочестия и с площади возвратился в слободу.
Когда дом царский возвращался в столицу, по обеим сторонам дороги стояли безоружные стрельцы и громко благодарили царей за оказанное им милосердие. Царь Иван Алексеевич, бледный и задумчивый, ехал, потупив глаза в землю, и не обращал внимания на происходившее. Огненные взоры юного царя Петра, бросаемые на мятежников, выражали попеременно то гнев, то милость.
Ивана Хованского сослали в Сибирь. Чермной по ходатайству Милославского получил прощение. Цыклеру пожалована была вотчина в триста дворов, а Петрову в пятьдесят, и все многочисленное войско, собравшееся к Троицкому монастырю для защиты царей от мятежников, было щедро награждено и распущено. Софья, повелев разослать всех непокорившихся стрельцов Титова полка по дальним городам, назначила начальником Стрелецкого приказа думного дьяка Федора Шакловитого и пожаловала его в окольничие.
X
Когда в Москве все успокоилось, Бурмистров тайно выехал ночью из города. Лаптев, Андрей и капитан Лыков проводили его до заставы. Лаптев при прощании обещал неусыпно наблюдать за Варварой Ивановной, чтобы она кому-нибудь не проговорилась о том, что Василий жив.
Начинало светать, когда Бурмистров въехал в село Погорелово. Расплатись со своим извозчиком, он купил в селе лошадь, надел на нее седло и сбрую, взятые им из Москвы, и немедленно поскакал далее. Вскоре увидел он проселочную дорогу, которая вела в Ласточкино Гнездо. Сердце его забилось сильнее. Нетерпеливо погонял он лошадь, которая и без того неслась во весь опор. Он не знал, что случилось в Ласточкином Гнезде несколько дней назад, но будто чувствовал. А случилось вот что.
Крестьянин Мавры Саввишны Брусницыной, Иван Сидоров, под вечер пошел по ее поручению в Чертово Раздолье, чтобы настрелять дичи. Не смея зайти далеко в бор, бродил он между деревьями шагах в двадцати от озера, на берегу которого стояло Ласточкино Гнездо. На беду его не попалось ему на глаза ни одной птицы до позднего вечера. Уже стемнело. Бедный охотник так и ждал, что попадется ему навстречу леший ростом с сосну или пустится за ним в погоню Баба Яга в ступе. Наконец с большим облегчением заметил Сидоров на березе тетерева. "Слава тебе, Господи! - прошептал он. - Застрелю этого глухого черта да и домой вернусь! Нет, Мавра Саввишна, вперед изволь сама ходить сюда за дичью по вечерам".
Прицелившись в тетерева, Сидоров уже хотел выстрелить, как вдруг услышал позади себя чей-то голос. Руки опустились у него от страха, ноги подкосились, и он, упав на землю, пополз, извиваясь, как змея, и скрылся под ветвями густого кустарника. Вскоре услышал он, как сухие листья и ветви хрустят под чьими-то ногами. Голос, его испугавший, становился все громче и громче. Прижавшись к земле от страха и творя молитву, Сидоров услышал следующие слова:
- Сядем на кочку. Не знаю, как ты, а я очень устал.
- И я чуть ноги волочу, - проговорил другой голос. - Ведь целый день бродим. Ну и лесок! Нечего сказать! Если бы не солнышко, точно бы заблудились. Думали ли мы, когда жили в Москве, что будем скитаться в этаком омуте. Злодей этот Милославский!
Вдруг они встали. Сидоров услышал, как они двинулись в его направлении. Сидоров замер, вжавшись в землю. Неизвестные прошли мимо него, приблизились к берегу озера и остановились шагах, в пятнадцати от Сидорова, повернувшись к нему спиной. Они долго стояли там и смотрели на Ласточкино Гнездо, а один из них, продолжая говорить, несколько раз указал на дом Мавры Саввишны. Потом они возвратились к той самой кочке, на которой прежде отдыхали, и сели боком к Сидорову на таком от него расстоянии, что он мог рассмотреть их лица и явственно слышать все их слова. Это были стрельцы.
- Нет, Иван Борисович, не ропщи на Милославского! - сказал один из них. - Я больше потерял, нежели ты. Я был сотником, а ты пятидесятником. У меня был дом в Москве, а ты жил у приятеля. Конечно, мы всего лишились, однако я за все благодарю Господа! Во всем этом я вижу перст Его, указующий мне путь спасения. Девять лет хранил я тайну, которую тебе теперь открою. Срок, назначенный преподобным Аввакумом, настал, и я должен исполнить его повеление. В изгнании нашем из Москвы, в лишении всех суетных благ земных, в найденном нами в глубине этого леса убежище, в усердии твоем, в покорности всех моих стрельцов, - во всем я вижу знамение, что наступило время совершения дела, возложенного на меня свыше. Священнослужителя только недостает нам, но сегодня в полночь пошлет его нам Господь, в этом я не сомневаюсь.
- В последний раз, - ? - сказал другой стрелец, - как ходил я, переодетый крестьянином, в деревню за съестными припасами, расспрашивал я о ней мальчика и узнал, что ее зовут Наталья. Нам легко будет ее похитить. В доме помещицы теперь нет ни одного мужчины. Она была помолвлена. Жених ее жил некоторое время в этой деревне, но с тех пор, как схватили его в селе Погорелове, ни один мужчина к помещице не приезжал. Крестьян у нее также немного, всего человек семь или восемь; что они сделают против десятерых? Я велел всем взять ружья и дожидаться нас у горы, вон там, на берегу озера.
- Пойдем в деревню ровно в полночь, а покуда отдохнем здесь. В ожидании ночи открою тебе тайну, о которой говорить начал. Ты знаешь, что я учился четыре года в Андреевском монастыре. И вот однажды посетило меня чудное видение: вдруг явился мне преподобный Аввакум в белой одежде. "Иди за мною!" - сказал он мне и повел меня на какую-то высокую гору, с которой спустились мы в густой лес. "Девять лет храни в сердце твоем все, что ты услышишь от меня и увидишь. Нынешний мир утопает в нечестии; нигде нет истинной церкви; все на земле осквернено и нечисто. Удались в глубину леса, сокройся навеки от мира и возроди истинную церковь, которую покажу тебе. Для этого подвига должен ты принять крещение водой небесной, ибо на земле нет воды не оскверненной. Все моря, озера, реки и источники заражены прикосновением слуг антихристовых". Сказав это, повел он меня в самую середину леса и, показав истинную церковь, исчез. Девять лет хранил я молчание о моем видении, терпел часто голод и холод и наконец, по настоянию дяди, вступил в стрельцы. В конце прошедшего августа минуло девять лет с тех пор, как я сподобился беседовать с преподобным Аввакумом. Памятуя слово его, удалился я однажды в лес, наломал ветвей, скрепил их тонкими прутьями, древесной смолой и глиной и устроил купель. В то время шел дождь несколько дней подряд. Когда купель наполнилась до половины небесной водой, я погрузился в нее и принял крещение, мне заповеданное. Возвратясь в Москву, начал я помышлять о воздвижении истинной церкви. Ты знаешь, что потом случилось с нашим полком. Я с радостью услышал весть о нашем изгнании из Москвы, с радостью вышел из этого Содома. Здесь, в этом лесу, сокроемся навсегда от служителей антихриста и от всего нечестивого мира, воздвигнем втайне истинную церковь и достигнем золотой небесной двери.
Вечерняя заря угасла. Стрельцы встали и пошли по берегу озера к горе, у которой их ожидали десять сообщников. Сидоров вылез из-под куста и побежал без оглядки в дом своей помощницы.
- Ну что, принес ли дичи? - спросила его Мавра Саввишна, выйдя по его зову в сени.
- Какая дичь, матушка! Я насилу ноги унес, чуть не умер со страху.
- Ах ты, мошенник! Дуру, что ли, ты нашел, не обманешь меня, плут! Видно, ты в лес-то не ходил, а весь вечер пролежал на полатях.
- Нет, Мавра Саввишна, не греши! Я пролежал не на полатях, а под кустом.
- Что? Под кустом? Да ты никак потешаешься надо мной?
- Нет, Мавра Саввишна, как можно! Прошу, выслушай меня.
- Ну говори, плут, говори.
- Бродил я долго по лесу, нет ни одной птицы, хоть ты плачь! Напоследок вижу я: сидит на дереве тетерев. Я как раз прицелился, но тут услышал голоса и увидел двух человек. Кто такие - хованские или просто беглые стрельцы - лукавый их знает! Сели они неподалеку от меня и понесли околесицу про какого-то дворянина, про Милославского и про всякую всячину! Один, который постарше и с бородавкой на щеке, указывал, кажись, на твой дом и болтал, что надо сегодня ночью утащить Наталью Петровну.
- Утащить Наталью Петровну?! Да что ты, мошенник, в самом деле меня пугаешь!
- Нет, матушка, нет, все как есть говорю.
Испуганная Мавра Саввишна, приказав Сидорову собрать во двор всех крестьян ее с семействами, побежала в верхнюю светлицу, чтобы сообщить ужасную весть старухе Смирновой и Наталье.
Вскоре все жители Ласточкина Гнезда собрались на двор помещицы. Мавра Саввишна, посоветовавшись со старухой Смирновой и Натальей, осталась при том мнении, что какая-то шайка воров собирается ограбить ее дом, который стоил ей стольких трудов. Она решила защищаться до последнего, приказала Сидорову зарядить ружье целой пригоршней дроби, всем же другим крестьянам, женам их, сыновьям и дочерям велела вооружиться топорами, косами, вилами и граблями. Старуху Смирнову и Наталью из верхней светлицы она переместила на ночь в баню и, уверив их, что опасаться нечего, с косой в руке и в мужском тулупе, надетом поверх сарафана, вышла к своему войску.
- Смотрите вы, олухи! - закричала она. - Не зевать! Только лишь воры нос сунут - колоти их, окаянных, чем попало!
- Слушаем, матушка Мавра Саввишна! - закричало войско на разные голоса, дрожа от страха.
Вскоре после полуночи вдруг раздался у ворот стук. Войско Мавры Саввишны тут же испуганно рассыпалось в разные стороны, как груда сухих листьев от набежавшего вихря. Сама предводительница, кинув оружие на землю, опрометью бросилась в курятник и захлопнула за собой дверь, всполошив его обитателей. Один Сидоров доказал свою неустрашимость. Он подошел к самым воротам, прицелился, выстрелил, влепив всю дробь в ворота, и последний убежал с поля сражения. Предводительница, услышав выстрелы, упала навзничь и потеряла сознание.
Неизвестно, сколько именно пробыла владетельница Ласточкиного Гнезда в курятнике. Известно только, что она, на рассвете войдя в баню, нашла там одну старуху Смирнову, которая горько плакала. От нее узнала она, что два человека, вооруженные саблями, вырвали из рук ее Наталью и, несмотря на крик и сопротивление бедной девушки, унесли прочь.
Нужно ли говорить, что почувствовал Бурмистров, когда приехал в Ласточкино Гнездо и узнал о похищении Натальи? Напрасно расспрашивал он бестолкового Сидорова о разговоре, им подслушанном, и о приметах похитителей его невесты; напрасно искал он ее по всем окрестным местам. Услышав от Сидорова, что похитители упоминали в разговоре не один раз имя Милославского, Василий решил, что Наталья попала в руки сладострастного злодея и что он разлучен теперь с нею навсегда. В состоянии, близком к отчаянию, простясь с ее матерью и со своей теткой, сел он на коня и поскакал по первой попавшейся ему на глаза дороге. Мавра Саввишна стояла на берегу озера и, обливаясь слезами, смотрела ему вслед.
Часть четвертая
I
Был прекрасный майский вечер. Заходившее солнце золотило верхи отдаленных холмов. Поселянки гнали с полей стада свои и при звуке рожка, на котором наигрывал молодой пастух, дружно и весело пели: "Ты поди, моя коровушка, домой!"
На скамье под окнами опрятной и просторной избы сидел священник села Погорелова отец Павел. Вечерний ветер развевал его седые волосы. Перед ним на лугу играл мячом мальчик лет пяти в красной рубашке. Священник задумчиво смотрел на мальчика, и лицо его выражало тихое спокойное удовольствие.
Всадник, по-видимому приехавший издалека и остановивший перед священником свою лошадь, прервал его задумчивость.
- Нельзя ли, батюшка, мне переночевать у тебя? - спросил всадник, спрыгнув с лошади. - Лошадь моя очень устала, и я не надеюсь поспеть до ночи туда, куда еду.
- Милости просим, - отвечал гостеприимный старик.
Всадник, привязав лошадь к дереву, которое густыми ветвями закрывало дом священника, сел возле него на скамью.
- Издалека ли, добрый человек, и куда едешь? - спросил отец Павел.
- Еду я в поместье моей родственницы, с которой уже шесть лет не виделся;
- А как зовут тебя?
- Другому бы никому не сказал своего имени, а тебе скажу, батюшка. Я давно знаю тебя.
- Давно знаешь? - спросил священник, пристально вглядываясь в лицо незнакомца. - В самом деле, я-, кажется, видел тебя. Однако не помню, где. Не взыщи, память у меня уже не та, что в прежние годы.
- А помнишь ли, батюшка, как приезжал к тебе однажды стрелецкий пятисотенный и просил тебя обвенчать его ночью, без свидетелей?
- Да неужто это ты в самом деле? Быть не может!
В это время подошла к разговаривавшим пожилая женщина со смуглым лицом и, взглянув на приезжего, бросилась его обнимать, восклицая:
- Господи Боже мой! Да откуда ты взялся, мой дорогой племянник?
- А ты как попала сюда, тетушка? Я ехал к тебе в поместье.
- В поместье? - сказала, вздохнув, женщина. - Было оно у меня, да сплыло! И домик мой, который я сама построила, попал в недобрые руки. Что делать, видно Богу так было угодно.
- Как, разве ты продала свою деревню?
- Нет, племянничек, ни за что бы не продала. Выгнали взашей. Взвыла голосом да и пошла по миру. Если бы не укрыли нас со старухой, с нареченной твоей тещей, отец Павел - дай Господи ему много лет здравствовать! - так бы мы обе с голоду померли.
- Полно, Мавра Саввишна! - сказал священник. - Кто старое помянет, тому глаз вон.
- Нет, батюшка, воля твоя, пусть выколют мне хоть оба глаза, а я все-таки скажу, что ты добрый человек, настоящая душа христианская. Много натерпелась я горя без тебя, любезный племянничек! Вскоре после того, как ты от нас уехал, Милославский узнал, что невеста твоя жила у меня в доме. Прислал он тотчас за нею холопов, а как услышал, что Наталья Петровна пропала, так и велел меня выгнать, а поместье мое подарил, злодей, своему крестному сыну, площадному подьячему Лыскову, Долго мы с твоей нареченной тещей шатались по деревням, милостыню просили. Как бы не батюшка, так бы мы…
- Ну, полно, же, Мавра Саввишна! - прервал ее священник. - Хватит об этом.
Бурмистров, тронутый несчастьем тетки и оказанной ей помощью, хотел благодарить священника, но последний, желая перевести разговор на что-либо другое, спросил:
- А куда пошла наша старушка?
- Смирнова-то? В церковь, отец мой. Сегодня поминки Милославскому. По твоему совету мы каждый год ходим с ней вместе в храм Божий за его душу помолиться.
- Как, разве умер Милославский? - воскликнул Бурмистров.