С этого дня он не обращал больше внимания на палящий зной и не щадил своего здоровья, разъезжая целыми днями по городским улицам, чтобы подстрекать народ к спасительному жертвоприношению девственницы. Горус не уставал твердить мемфитам, что их постигнет неминуемая гибель, если они не воспользуются единственным средством против бедствия. Старик не пропускал ни одного заседания сената, убеждая булевтов, оспаривая все доводы епископа и настаивая на том, чтобы власти города назначили, наконец, день торжественного бракосочетания Нила с его невестой.
Он отлично знал египтян, до безумия любивших пышные празднества. Церемония брачного союза прекрасной дамаскинки с могучим, беспокойным супругом казалась народу особенно заманчивой в период всеобщего уныния. Маститый ученый сумел представить сенату и народу в ярких красках это величественное зрелище, руководствуясь воспоминаниями детства о процессиях в честь Исиды, которые он видел сам или о которых слышал от покойного отца; остальное дополнялось материалом, почерпнутым из книг, где описывались блестящие народные торжества языческого Египта. И каждый, в ком текла египетская кровь, внимательно слушал его рассказы, увлекался заманчивыми описаниями и был готов пожертвовать последним, чтобы придать больше блеска народному торжеству, во время которого всякий мог быть, если не действующим лицом, то по крайней мере зрителем.
Тысячи людей нуждались в насущном хлебе, но для неслыханного брачного празднества еще нашлись средства, и сенат не отступил даже перед новыми займами. "Гибель или спасение!" - таков был лозунг, брошенный Горусом своим согражданам. Если все погибнет, тогда кому достанутся накопленные солиды? Но если жертва будет угодна Нилу и он благословит своих почитателей новым, обильным разливом, тогда Мемфис и вся страна не пожалеют нескольких тысяч драхм, израсходованных на великолепный праздник. Наконец был назначен срок пышной церемонии; в день божественного Сераписа мемфитам предстояло совершить таинственный, спасительный обряд. Следовательно, казнь осужденной должна была состояться менее чем через две недели после приговора. И как красноречиво описывал жрец красоту непорочной невесты! Ему вторили судьи и булевты, видевшие ее. Глаза Горуса горели огнем при этом описании; взгляд влюбленного не мог бы сиять более ярким блеском. Он жаждал отомстить патрицианке за все, что она заставила его перенести. Чудовищное жертвоприношение должно было не только погубить эту женщину, но унизить христианскую веру, ненавистную язычнику.
Однако епископ Иоанн также не дремал; тотчас после увещания народа с балкона Курии он послал письмо в Верхний Египет патриарху и теперь ждал ответа, чтоб энергично приняться за дело. В церкви, перед сенатом и даже на улицах как епископ, так и остальное духовенство употребляли все усилия, чтобы помешать безбожной затее булевтов и городского населения. Однако народные страсти, подогреваемые Горусом Аполлоном, вспыхнули ярким пламенем, перед которым оказались бессильными и преданность вере, и голос рассудка, и даже чувство человеколюбия. Нужда и отчаяние пошатнули веру, уничтожили страх Божий, и самые могущественные орудия церкви - проклятие и благословение - утратили свой былой авторитет. Утопающим показывали вблизи плавающее бревно, и они цеплялись за него, потому что не хотели дождаться спасительной лодки, которая спешила к ним на помощь с хорошими гребцами и надежным кормчим у руля.
Горус Аполлон не вернулся больше в дом Руфинуса. Через несколько часов после того как Иоанна указала ему на дверь, пришли невольники за вещами жреца. Его приближенный слуга принес хозяйке большой закрытый сосуд и письмо следующего содержания:
"Нельзя осуждать людей, не выслушав их оправданий. Однако ты сделала это, и я не сержусь на тебя. Филипп, вернувшись обратно, объяснит, в чем дело, и, может быть, между нами снова водвориться прерванная дружба. Посылаю тебе часть лекарства, оставленного им при отъезде: употребляй его в случае, если к вам в дом проникнет зараза. Помощник Филиппа говорит, что теперь хорошее действие этого средства вполне доказано. Желаю от души, чтобы эпидемия, поразившая соседний дом, миновала вас".
Письмо жреца обрадовало вдову, но, когда она прочитала его своим домашним, маленькая Мария воскликнула:
- Ни за что не давай этой смеси больным! Горус хочет отравить нас, я уверена в этом.
Между тем Иоанна осталась при своем убеждении, что старик, несмотря на необъяснимую ненависть к Пауле, все-таки не дурной человек.
- В противном случае Филипп не уважал бы его, - заметила со своей стороны Пульхерия. - Если бы врач был здесь, все вышло бы иначе.
Мария просидела с обеими хозяйками до сумерек, постоянно возвращаясь в своем разговоре к дамаскинке. Вечером они узнали о приезде Фомы, и снова стали надеяться на помилование осужденной. Теперь, перед разлукой, внучка мукаукаса имела благовидный предлог выказать своим покровительницам всю свою любовь; наконец, она сказала, что ей нужно заниматься с Евдоксией, а так как сегодняшний урок особенно труден, то девочка просила мать и дочь думать о ней и желать ей успеха. Она бросилась на шею сначала к Иоанне, потом к Пульхерии и, видя, что у них навертываются слезы, спросила:
- Не правда ли, какая я дурочка? Но потому-то именно меня и следует пожалеть!
Потом Мария заперлась с наставницей в своей комнате. Прежде всего Евдоксия остригла ей прекрасные шелковистые локоны; невольные слезы покатились из глаз гречанки; они полились еще обильнее, когда она вручила Марии маленький амулет: в нем хранился кусочек шерсти из овечьей шкуры, которую носил Иоанн Креститель. Эта святыня принадлежала еще матери Евдоксии, и старая дева никогда не расставалась с ней; и вот теперь заветная ладанка должна была служить охраной ребенку и принести Марии много счастья. Хотя амулет не сделал особенно счастливой свою прежнюю обладательницу, однако она непоколебимо верила в его спасительную и благодатную силу.
Наконец, Мария предстала перед Евдоксией коротко остриженными волосами и в мужском костюме. В какого очаровательного мальчика обратилась она! Евдоксия не могла налюбоваться на свою воспитанницу. Но та казалась слишком нежной и прелестной для мальчика; гречанка посоветовала ей хорошенько надвигать на глаза широкополую шляпу при встрече с посторонними или даже, для большей безопасности, запачкать лицо.
Гамалиил, приходивший к Иоанне действительно с целью предостеречь ее от козней Горуса Аполлона, рассказал обо всем происшедшем на суде в тот день. Великодушный поступок Паулы, взявшей на себя вину Ориона, еще более возвысил ее в глазах Марии.
Теперь, при встрече с полководцем, она могла объяснить ему все обстоятельства дела. Наступила минута отъезда, и девочка в сопровождении Евдоксии вышла из сада на набережную. Она послала воздушный поцелуй своему любимому жилищу и его обитательницам, а потом указала, вздыхая, на владения Сусанны и прибавила:
- Бедная Катерина, ее заперли в зараженном доме! Знаешь, Евдоксия, ведь я все-таки люблю ее и, когда подумаю о том, что она может схватить заразу и умереть… Но нет!… Попроси мать Иоанну и Пуль, чтоб они относились к ней дружески. Завтра утром ты передашь им мое письмо, и если сегодня вечером они будут очень тревожиться обо мне, успокой их и скажи, что ты знаешь обо всем, но меня было невозможно удержать. Я уверена, ты сделаешь все, как следует.
Мария остановилась перед открытой якобитской часовней, прося гречанку подождать ее, и стала на колени перед распятием. Веселая и спокойная вернулась она оттуда на улицу; когда они подходили к последним домам города, Мария воскликнула:
- Не правда ли, Евдоксия, как грешно с моей стороны радоваться отъезду из Мемфиса? Я покидаю здесь дорогих друзей, а мне так хорошо, точно птице, вырвавшейся на волю! Боже милосердный, как приятно ехать ночью по раздолью пустыни и через горы, мчаться вдаль на быстроногом дромадере и видеть над своей головой не комнатный потолок, а синее небо с бесчисленными звездами! Какое счастье стремиться к прекрасной цели с важным поручением, как будто я уже взрослая! Разве это не чудесно? Если Бог поможет нам, и я найду полководца, и мне удастся тронуть его сердце… тогда я буду самой счастливой девочкой в мире! Не так ли, Евдоксия?
В гостинице Несита они нашли масдакита с дромадерами и необходимой прислугой. Гречанка дала своей воспитаннице еще несколько полезных наставлений, после чего благословила ее как мать. Рустем поднял девочку, посадил на верблюда, тщательно поправил седло, и маленький караван тронулся в путь. Мария долго махала платком своей учительнице, неожиданно превратившейся в подругу. Евдоксия смотрела ей вслед, пока путешественники не скрылись в ночной темноте. Тогда она пошла домой, сначала тихо плача, потом вытерла слезы, выпрямилась и пошла дальше уверенной походкой. С ней происходило что-то странное: гречанка чувствовала небывалый прилив энергии, ей было приятно сознавать, что действует она теперь по собственной воле, а не по стеснительным предписаниям опостылевшей обязанности.
Евдоксия была готова постоять за себя и доказать другим, что она поступила вполне разумно. Отсутствие Марии во время ужина и перед отходом ко сну встревожило хозяек. Воспитательница уклончиво отвечала на их вопросы и не обижалась на колкие намеки. Она охотно приносила эту жертву своей любимице.
Прочитав на другое утро письмо маленькой Марии, Иоанна вышла из себя, несмотря на свою кротость, и стала горько упрекать Евдоксию. В другое время гречанка ответила бы ей злыми, колкими словами, но теперь она терпеливо молчала перед хозяйкой дома. К полудню явился епископ; он приехал за девочкой, чтоб отправить ее в монастырь. Исчезновение Марии привело Иоанна в гнев; он грозил вдове Руфинуса преследованием и уверял, что будет искать пропавшую по всему Египту. Когда взбешенный прелат удалился, гречанка созналась, что содействовала отъезду воспитанницы, желая спасти ее от неволи в стенах монастыря.
Неожиданно вспыхнувшая материнская любовь к ребенку придала неотразимую убедительность ее доводам, и маленькая добросердечная женщина, обидевшая вчера гречанку несправедливыми упреками, обвила теперь руками длинную сухую фигуру воспитательницы, называя ее славной, доброй девушкой и прося извинения за нанесенные обиды.
Отправляясь спать в тот вечер, Евдоксия чувствовала себя будто переродившейся; ей казалось, что она снова обратилась в беззаботную девочку, резвившуюся когда-то в далеком родительском доме со своими сестрами.
XLVIII
Наконец Паула узнала, какая страшная участь ей уготована. Епископ сообщил об этом заключенной, хотя и с большими предосторожностями. Он все еще надеялся помешать греховной языческой мерзости, затеянной жрецом Исиды. Дамаскинка во всяком случае не могла оставаться дольше в неведении; перед зданием тюрьмы ежедневно собирались мемфиты отдельными группами, требуя, чтобы им показали "невесту Нила". Их дикие крики доносились до Паулы из-за высокой ограды.
Иногда молодая девушка слышала обращенные к ней восторженные приветствия, но иной раз толпа, накричавшись до хрипоты, выходила из терпения и осыпала ругательствами невидимую затворницу. Возгласы "невеста Нила!" не умолкали с утра до ночи.
Дочь Фомы встревоженно спрашивала тюремщика, что это значит; но он уклонялся от ответов и был очень рад, когда епископ объяснил ей причину уличных беспорядков.
Роковая весть сначала испугала и поразила Паулу; но прелат старался поддержать в ней надежду на спасение, и девушка сохраняла бодрость, чтобы ее больной отец не мог догадаться об ужасной истине. Днем она была еще сравнительно спокойна, зато ночью возбужденный мозг рисовал ей мучительные картины, от которых отчаяние закрадывалось в ее душу. Несчастная узница видела себя посреди беснующейся черни: ее тащили к реке и бросали в нильские волны перед глазами тысячной толпы. От этих кошмарных галлюцинаций не могли избавить Паулу ни молитва, ни доводы разума, ни письма Ориона, исполненные нежной любовью. Епископ приходил в тюрьму почти ежедневно; кроме него, дамаскинку навешали преданные друзья.
Тюремщик впускал их в ее келью при всяком удобном случае. В числе посетителей Паулы были также сенатор Юстин и его жена Мартина. К счастью для себя, они немедленно оставили дом вдовы Сусанны, как только заболели рабы, находившиеся при купальне. Освобожденный из плена, больной Нарсес остался в зараженном жилище. Он и Элиодора не успели выехать оттуда, до того как захворала сама хозяйка; после этого начальство города распорядилось никого не выпускать из ее дома. Сенаторская чета снова перешла в гостиницу Зострата. Элиодоре, может быть, посчастливилось бы выбраться на свободу, однако эта добрая душа ни за что на свете не соглашалась покинуть своего несчастного деверя, потому что его страдания облегчались только ее присутствием. Он не хотел принимать пищи из других рук и не мог переносить, чтобы кто-нибудь, кроме невестки, дежурил у его постели. Этот, когда-то бодрый и сильный воин, во время болезни стал похож на покойного мужа Элиодоры, что особенно располагало к нему вдову; кроме того, юноша мало-помалу признался, что давно любит ее, но скрывал свое чувство ради спокойствия брата. Молодая женщина неутомимо ухаживала за ним, оставаясь на ногах все дни и ночи. Желание спасти ему жизнь поглощало теперь все ее время и помыслы, и она стала равнодушнее относиться ко всему остальному. Сенатор Юстин сообщил племяннице, что Орион питает к Пауле глубокую страсть. Эта новость оказалась тяжелым ударом для сердца гречанки, однако бедняжку поддерживала мысль, что сын мукаукаса променял ее на девушку с исключительными достоинствами. В минуты тоски она оплакивала любимого человека, но забота о больном отвлекала вдову от бесплодных сожалений.
Что касается Катерины, то она относилась теперь с большим участием к прежней сопернице. После матери Элиодора сделалась главным предметом ее беспокойства. Малейший намек на нездоровье той или другой из них бросал в дрожь девушку. Если Сусанна, изнемогая от жары, ложилась на диван, или молодая гостья жаловалась на свои обычные головные боли, вследствие бессонных ночей у постели Нарсеса, Катерина бледнела от невыносимого сердцебиения. Мать и Элиодора тотчас представлялись ей заболевшими, с ужасными багровыми пятнами на лбу и щеках, с пылающей головой и помутившимся взглядом. В эти минуты она снова чувствовала неприятное давление на голове в том месте, где лежала рука умиравшего Плотина.
Со дня ареста Паулы жена сенатора резко изменила свое отношение к Катерине. Дочь Сусанны читала немой укор в ее взгляде и была довольна, когда почтенные супруги оставили наконец их дом. Но едва они уехали, как на смену явилась страшная гостья - зараза. Невольник, топивший печи в комнате для купания, пожалел уничтожить зараженное платье и спрятал его. Кроме того, кормилица Катерины, мать Анубиса, находилась при ней тотчас после возвращения от ворожеи и больного епископа. Все они заболели одновременно и были тотчас отправлены в палатки для заразных близ некрополя; но старший истопник и кормилица умерли дорогой.
"Покинула ли вместе с ними наш дом страшная эпидемия? - с ужасом спрашивала себя Катерина. - Если нет, то теперь наступила очередь заболеть сначала Элиодоре, а потом и матери! Лучше бы зараза пощадила их и свела в могилу виновницу несчастья - меня!
Дочь Сусанны была еще так молода, но уже ненавидела жизнь, которая приносила ей теперь одни унижения, разочарования и обиды. Мучительный, смертельный страх не давал ей покоя ни днем, ни ночью.
Городской врач, пришедший навестить больных невольников, рассказал мимоходом, что судьи приговорили к смерти дочь Фомы, а народ при содействии сената хочет, по старинному обычаю, принести ее в жертву разгневанному Нилу. Все старания епископа образумить мемфитов остаются напрасными. Судьба Ориона будет решена только на следующий день, но якобиты сильно негодуют на него за то, что он выбрал себе в невесты мелхитку.
При этих словах Катерине пришлось схватиться за спинку кресла, на котором сидела ее мать; у нее подгибались колени. Она буквально извела расспросами врача, вся раскрасневшись и едва сдерживая свою мучительную тревогу. Кончилось тем, что тот потерял терпение и поспешил уйти, проклиная в душе праздное любопытство женщин.
"Итак, ненавистная соперница во всеуслышание объявлена невестой Ориона, но все равно Паула не избежит ужасной участи и не достанется своему жениху!" - эта мысль обдала Катерину горячей, живительной волной, ей хотелось рассмеяться громким злорадным смехом и перецеловать всех присутствовавших. Мщение, задуманное дочерью Сусанны, превзошло самые смелые ожидания девушки, и она испытывала теперь ни с чем не сравнимое блаженство; то был адский цветок, но с блестящими лепестками и одуряющим запахом. Между тем его яркие краски ослепляли, а крепкий аромат вскоре сделался отвратительным. Катерина ужаснулась самой себе, но все-таки ей хотелось радостно вскрикнуть всякий раз, когда в ее голове мелькала мысль о близкой гибели дамаскинки.
Сусанна не шутя встревожилась за дочь: ее глаза горели таким странным огнем, а по телу пробегали судорожные движения.
Между тем Элиодора приняла известие о помолвке Ориона и Паулы с непонятным спокойствием; с той минуты пылкая Катерина почувствовала к ней презрение. Из-за этой ничтожной женщины она покушалась на убийство и подвергла опасности жизнь родной матери! Здесь было от чего прийти в отчаяние! Целуя дочь перед отходом ко сну, Сусанна пожаловалась на легкую боль в горле, и губы ее как будто немного припухли. Испуганная Катерина не пустила ее от себя, стала расспрашивать дрожащим голосом, поднесла свечу к ее лицу и, затаив дыхание, отыскивала на нем страшные пятна, но их нигде не оказалось. Сусанна пошутила над страхами дочери и успокаивала ее, говоря, что мнительные люди скорее заболевают эпидемическими болезнями.
Ночью девушка не могла заснуть, она не радовалась больше гибели Паулы; только одни мучительные мысли и жуткие видения осаждали ее наяву и в полусне. На рассвете тревога Катерины до того усилилась, что она вскочила и бросилась в комнату матери, - та крепко спала. Успокоившись немного, дочь вернулась к себе. Едва наступил день, ее опасение оправдалось: Сусанна не могла встать с постели, у нее была лихорадка, а на губах, касавшихся зараженных локонов дочери, действительно показались зловещие пятна. Пришедший врач подтвердил догадки окружающих. Роскошную виллу заперли. Доктор и сама больная, в полной памяти, настоятельно требовали, чтобы Катерина перешла в домик садовника, но она объявила, что скорее умрет, чем покинет мать.
Вне себя от горя, девушка бросилась к больной, порываясь поцеловать багровые пятна возле рта, чтобы заразиться самой. Врач насильно оттащил ее прочь, а мать побранила Катерину, глядя на свое дорогое дитя влажными от слез глазами. Таким образом, дочь осталась при матери; две монахини помогали Катерине в уходе за ней. Беспримерное самоотвержение девушки поражало даже их, привыкших к самым потрясающим сценам.