– Вот ведь черт! – удивился вахмистр.
К ним подошел еще один рейтар.
– Парень совершенно тупой, я даже не могу заставить его сказать, как его зовут, не говоря уже о том, кто его хозяева – сверчки или жучки, – пожаловался вахмистр.
– А тебе не все равно? – возразил рейтар.
– Мне, пожалуй, было бы легче, если бы я знал, что они еретики.
– А мне, пожалуй, было бы легче, если бы нашлось, что пожрать и выпить, и если бы в следующий раз, после того как я выстою очередь к мохнатой норке, мой змей смог бы в нее заползти, – заявил рейтар и добавил: – И если бы я знал, что швед не свалится нам как снег на голову. Мы ведь сейчас на их стороне реки, вахмистр.
– Да черт с ним, со шведом. Швед сейчас роет себе траншеи где-нибудь на опушке возле Леха и сам с собой забавляется. – Вахмистр встал. – Ну ладно, – вздохнул он. – Посмотрим, сумеют ли остальные поймать птичек.
Мальчик остался в одиночестве. Недолго подумав, он снова занялся овцой. Он решил, что именно этого они от него и хотят.
Овцу уже освежевали, когда появились хозяин с семьей и слугами. Рейтары ввели их в дом. Так как мужчины забрали у него овцу и стали насаживать ее на копье, мальчик тоже последовал в дом. Хозяин, его жена, дочь и оба сына сидели на полу, а солдаты крепко держали слуг. Хозяин часто моргал от страха.
– Два вопроса, – заявил вахмистр и поднял два пальца в латной перчатке. – Во-первых: протестант или католик?
У хозяина задрожал подбородок. Никто не мог сказать наверняка, с какими кирасирами он имеет дело, с протестантами или католиками, когда сталкивался с такими вот мародерами. Во время битвы солдаты императора прикрепляли к шлемам черно-красные лоскуты или перья, а шведы – сине-белые, чтобы не спутать противника с союзником. Вне поля битвы в этом необходимости не видели. Вне поля битвы было тактически правильно оставаться неузнанными во время убийств. Что бы хозяин ни сказал, он запросто мог ошибиться. Тот сглотнул и промолчал.
– Во-вторых, – продолжил вахмистр, – где ты спрятал ценности?
Мальчик увидел, что подбородок хозяина задрожал еще сильнее, а губы побелели – с такой силой он сжал их. Было слышно, как он тяжело, со всхлипами дышит.
Рейтары заставили одного из слуг опуститься на колени, молниеносно обмотали его голову веревкой и принялись скручивать ее с помощью деревянного бруска.
Слуга закричал. Кровь побежала у него из ушей, носа и рта. Он стал лихорадочно дергать за веревки, но они слишком сильно впились в кожу. Глаза его вылезли из орбит, большие и белые, как куриные яйца. Слуга завыл в голос. Раздался треск. Глухо застонав, несчастный обмяк. Мальчик в ужасе уставился на него и нервно сглотнул. Налить Леопольду в горло навозную жижу – это ведь шутка, забавная, хоть и грубая, и слуги постоянно подшучивали так друг над другом; но столько крови… и глаза… Смех застрял у него в груди. Он жалко улыбнулся и посмотрел снизу вверх на вахмистра, но тот не обратил на него внимания.
– Ну как, не вспомнил еще? – спросил вахмистр. – Ладно, посмотрим, что на этот счет думают женщины.
Дочь вцепилась в хозяйку, а та – в хозяина, когда солдаты направились к ним. Они загнали женщин в угол, прямо под образа. Мальчик снова попытался высмотреть, что происходит, но тут его заметил вахмистр.
– Двигай отсюда, – приказал он. – Займись жарким.
Мальчик медленно и нерешительно направился к двери, а в спину ему летели подбадривающие крики и панический визг из угла с образами, неожиданно перешедший в резкий вой, как от боли. Он оглянулся через плечо. Вахмистр стоял, склонившись над хозяином. Рейтары стаскивали с бедолаги сапоги. В одной руке у вахмистра был длинный нож, а другой он не глядя залез в бочку с солью. Голые ноги хозяина вздрогнули. Мальчик заметил, что сыновей тоже разули.
– Женщины ничего не знают, – заявил вахмистр. – Или у них слишком заняты рты, и они ничего не могут сказать. Думаю, стоит заняться именно мужчинами в этой семье. Наверное, вы собирались в ближайшее время много ходить? – Даже не глядя на мальчика, вахмистр добавил: – Как, ты еще не во дворе, бездельник? Может, стоит и тебя поспрашивать?
Мальчик, спотыкаясь, вылетел наружу. Он услышал, как, перекрывая шум в углу с образами, один из сыновей хозяина испуганно закричал, а его отец, тяжело дыша, заявил:
– Хорошо, я вам скажу!
На это вахмистр ответил:
– Прекрасно, прекрасно, но позволь нам показать тебе, что произойдет, если ты нам наврешь!
И снова до его ушей донесся высокий вопль хозяйского сына; тот кричал и кричал…
Мальчик выскочил наружу и побежал к костру, мимо смеющихся или скучающих солдат, которые угощали его пинком, если он случайно толкал их. Дрожа всем телом, он схватил копье и попытался повернуть овцу, которая уже почернела внизу. Внезапно силы оставили его.
Кто-то протянул руку и одним рывком повернул копье, а затем дал мальчику подзатыльник.
– Эй, ты, принеси лошадям воды, раз уж ты слишком глуп, чтобы поворачивать вертел!
Мальчик не глядя схватил ведро, наполнил его водой из колодца и, шатаясь под тяжестью груза, поплелся в амбар. Солдаты, ранее толпившиеся у входа, исчезли, и в сумерках раскрытая дверь амбара казалась зевом черной пещеры. Он неожиданно ощутил прохладу апрельского вечера и понял, что тело его покрыто потом. Мальчик смутно разглядел две фигуры недалеко от входа, лежавшие на земле. Одна из них с усилием приподнялась. Взгляд его скользнул к другой. Ведро выпало из рук.
– Беги, паренек, – прошептал хриплый, срывающийся от боли голос, в котором он с трудом узнал голос матери. – Беги, иначе они сделают с тобой то же самое!
2
Ротмистр Самуэль Брахе из смоландских рейтаров нервничал в ожидании возвращения дозорного. Присутствие короля, который сидел на лошади в окружении людей Брахе с таким видом, словно каждый день готовил ему увлекательное приключение, заставляло его беспокоиться. Дело было не в самой личности Густава-Адольфа: для этого он слишком много времени провел в непосредственной близости от суверена и делил с ним еду, питье, отхожее место и жар битвы. Ротмистра тревожило то, что он не знал точно, находятся ли они еще в районе, контролируемом шведской армией.
Сегодня утром они прошли вдоль опушки леса до Леха и поняли, что другую сторону реки держат императорские войска под предводительством Тилли. С виду армия Тилли проигрывала им в численности, но имела большое количество пушек. Пока шведская артиллерия окапывалась, Густав-Адольф приказал разведчикам осмотреть территорию на их стороне Леха. Тактика, насколько понял ротмистр Брахе, состояла в том, чтобы с самого рассвета подвергнуть императорские войска длительному обстрелу, как если бы они собирались перейти реку вброд именно здесь, и в то же время форсировать реку в другом, более подходящем месте. На поиски этого подходящего места были высланы несколько разведгрупп. Король решил не отказывать себе в возможности лично осмотреть местность.
Единственное, в чем был уверен Брахе, так это в том, что они все еще находятся на западной стороне Леха. У него не было времени сориентироваться точнее. Король просто пришпорил коня, и им ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.
Расположение войск Тилли на восточном берегу Леха задержало поход шведской армии на Ингольштадт. Самуэль Брахе знал своего короля: тот ненавидел задержки, особенно когда возникала возможность гнать врага перед собой, как стадо, после побед под Нюрнбергом и Донаувёртом. Когда Густав-Адольф бывал недоволен ходом кампании, он вел себя очень легкомысленно – но не с тактической точки зрения, а в отношении собственной персоны. Даже элитный отряд смоландских рейтаров, знавших короля как свои пять пальцев, с трудом поспевал за ним. Монарх, несмотря на свою комплекцию, был удивительно хорошим наездником и таким смельчаком, каких даже в отряде Брахе имелось весьма немного.
Тем временем запах дыма уже уловили все. Король Густав-Адольф, как всегда, почувствовал его первым. Брахе сразу же выслал вперед дозорного. Он давно должен был вернуться. Брахе считал их врага, Иоганна Церкласа, графа фон Тилли из Брабанта, способным полководцем. Он обязательно защитит свою часть фронта; возможно, они попали на территорию, принадлежащую врагу, и дозорный давно уже лежит под каким-нибудь деревом с перерезанным горлом, в то время как мушкетеры императора медленно продвигаются вперед.
Он с изумлением заметил, что Густав-Адольф подмигнул ему. Длинное лицо с ухоженной белокурой бородкой клином и толстыми щеками расплылось в улыбке. Брахе понял, что король прочитал все его мысли. Он недовольно откашлялся. Младший паж Густава-Адольфа Август фон Лёйблфинг и оруженосец Андерс Йонссон внимательно смотрели на землю; щеки Лёйблфинга горели от едва сдерживаемого усердия.
– Приготовились, – прошептал Брахе и ослабил крепеж второго седельного пистолета.
Он ответил на расплывающуюся улыбку короля скупым кивком.
В нескольких шагах от них в кустарнике запел щур. Брахе расслабился. Прошло некоторое время, прежде чем он вспомнил, что, кажется, такая птичка водится на его родине, но не здесь, в империи. Пение не сильно отличалось от обычных трелей щура, однако достаточно, чтобы смоландец обратил на него внимание. Подданный кайзера не заметил бы этого различия, что делало крик небольшой красной птицы идеальным опознавательным знаком. Брахе покосился на вахмистра Альфредссона и увидел, что тот улыбается. Вахмистр сложил губы трубочкой и ответил на сигнал. Мгновение спустя из кустарника босиком выскочил Торстен Стенбок и вытянулся перед Брахе.
– Сообщение, корнет, – прошептал Брахе.
Он не показал своего облегчения от того, что молодой офицер возвратился благополучно. Торстен Стенбок был племянником полковника Фредрика Стенбока, главнокомандующего смоландским кавалерийским полком. Брахе получил приказ не обращаться с корнетом иначе, чем с остальными рыцарями, однако ротмистр прочитал по глазам полковника, как сильно тот тревожится за сына своего брата.
Молодой человек сглотнул.
– Кирасиры кайзера, – тихо произнес он.
Брахе почувствовал, как король Густав-Адольф приподнялся на стременах.
– Дозорные?
– Мародеры. Они напали на крестьянскую усадьбу.
– Хозяева?
– Никого не видно, но… – Молодой офицер снова сглотнул.
– Но?
– Слышно, ротмистр.
Брахе кивнул. Объяснять ему, что именно услышал Стенбок, нужды не было.
– Сапоги надеть, и в седло, – приказал он. Затем перехватил взгляд вахмистра. – Молодец, корнет.
– Может, мы сумеем им помочь? – жалобно спросил Стенбок.
Брахе мрачно покачал головой.
– Слишком…
– Думаю, корнет прав. – Король не дал ему закончить. – Вы посчитали, сколько там кирасиров?
– Дюжина, ваше величество.
– Столько же, сколько и нас.
– Ваше величество… – начал Брахе.
– Должно быть, эти негодяи где-то переправились через реку, ротмистр, – сказал король. – Как вы считаете, стоит ли спросить у них, в каком именно месте?
– Разумеется, ваше величество, однако не вместе со светлейшей особой вашего величества в качестве…
– В качестве спасителя мы прибыли в империю, а не в качестве зрителя, – возразил Густав-Адольф. – Корнет Стенбок, езжайте вперед. Ротмистр Брахе… за мной!
И король поскакал за лошадью Торстена Стенбока, вырвавшись из кольца охранников. Лёйблфинг и Йонссон помчались за ним. Смоландцы нерешительно переглядывались и косились на ротмистра. Брахе увидел, как вахмистр Альфредссон качает головой. Больше всего ему хотелось громко выругаться.
– Чего вы ждете? – прошипел он. – В атаку!
Они рассыпались по лугу, который сейчас, в сумерках, лежал перед ними как серое покрывало. Над вершиной соседнего холма поднимался толстый столб густого дыма, подсвеченный снизу красным. До них долетал едкий запах. Брахе подъехал к королю Густаву-Адольфу, обогнавшему Лёйблфинга и Йонссона, и поскакал рядом с ним. Он остерегался обгонять короля: однажды он поступил так, чтобы своим телом закрыть сюзерена от пуль. Густав-Адольф отправил его тогда, прямо посреди суматохи боя, в арьергард. Король, колосс в желтом кожаном колете, в шлеме с поднятым забралом, на котором в сумерках развевались перья, словно разноцветные снежинки, падавшие у него за спиной, улыбнулся и кивнул ему. Бок о бок они поскакали галопом по холму, окутанные дымом, запахом лошадиного пота и грохотом копыт.
Брахе увидел несколько зданий, между которыми суетливо бегали овцы, обезумевшие от страха перед огнем. Языки пламени вырывались из самого большого строения, наверное, жилого дома, а над ними в небо поднимался толстый столб дыма. Вокруг огня стояли солдаты; они не обернулись, хотя гул лошадиных копыт был более чем громким. Должно быть, этот шум не был слышен из-за треска пожара. Брахе показалось, что один из мужчин держит в руке длинную жердь и заталкивает что-то назад в огонь, что-то, очевидно, пытающееся ускользнуть, что-то, наверное, бывшее человеком…
Его обуяла ярость; он опустил поводья и схватил второй седельный пистолет, выпрямился в седле и поскакал вперед, вытянув обе руки с пистолетами, приготовившись к стрельбе. Краем глаза он заметил, как его люди разворачиваются, образуя полукруг, увидел, как с другой стороны от короля появился вахмистр Альфредссон, размахивая усеянной гвоздями дубиной, с которой он был куда опаснее, чем с любой шпагой.
Мужчины, сидевшие вокруг второго костра, над которым расположили вертел с жарким, вскочили и, пораженные, наблюдали за их приближением. Несколько человек потянулись к мушкетам. Брахе казалось, что солдаты кайзера движутся медленно и вяло, словно во сне.
Ему не терпелось подъехать к ним на расстояние пистолетного выстрела и увидеть, как двое убийц замертво упадут на землю. Лошадь под ним была частью его собственного тела и словно летела над землей. Он парировал удары не задумываясь; его движения были такими уверенными и спокойными, как будто действие происходило на плацу. Неожиданно к ним бросилась какая-то тень. Руки Брахе вздрогнули, дула пистолетов опустились, пальцы согнулись. Одна часть его закричала: "Это ребенок!", а другая возразила: "Защищай короля, чего бы это ни стоило!"
Тень рухнула на землю и скорчилась. Лошадь Брахе одним прыжком перелетела через маленькое тело, ротмистр снова поднял пистолеты и прицелился в солдат: они уже поняли, что на них напали, и теперь бестолково носились в поисках оружия. Лошадей нигде не было видно; должно быть, глупцы разместили их в амбаре. Когда-то давно один человек сказал ему: "Если драгун падает с лошади, на ноги он поднимается уже мушкетером". Однако солдаты императора на скотобойне, в которую они превратили мирную крестьянскую усадьбу, были не драгунами, а кирасирами, не привыкшими сражаться, стоя на собственных ногах: они не смогли бы всерьез противостоять нападению, даже если бы были готовы к нему.
Брахе видел, как один солдат лихорадочно заряжает мушкет и берет его на прицел. Хорошо! Ему еще никого так сильно не хотелось убить, как этих негодяев. Он и его рыцари сейчас окажутся на месте резни, сейчас он сможет стрелять. Ярость его была настолько велика, что ребенок, в которого он все-таки не выстрелил в последний момент, уже исчез из его мыслей. Он громко закричал, и слева и справа от него раздался боевой клич рейтаров – "Магдебургская свадьба!" Но воспоминание о жестоком разрушении Магдебурга одиннадцать месяцев назад солдатами Тилли было всего лишь символом всех ужасов, которые они увидели, начиная с изнасилованных и убитых женщин и девочек, лежавших по сторонам императорских трактов, и заканчивая кострами Вюрцбурга, на которых сжигали детей. Каждый член отряда смоландцев жаждал смерти кирасиров ничуть не меньше, чем их предводитель.
Дюжина всадников Апокалипсиса, скачущих галопом прямо в ад, чтобы убивать чертей.
3
Мальчик, шатаясь, добрел до спасительной кромки леса и упал за первым же рядом деревьев. Тело его билось в судорогах озноба. Он пытался представить себе мать, но это ему не удалось – он не сумел вспомнить ни румяное лицо с понимающей улыбкой из лучших дней, ни перепачканную кровью, разбитую, обезображенную до неузнаваемости гримасу, которую он видел в темноте амбара. Перед его глазами возникло тело Леопольда: полностью обнаженное, брошенное на землю, как зарезанная на бойне скотина, с ужасной раной между бедер. Плоть на груди и животе растрескалась от ударов кулаками и ногами, глазные яблоки вывалились из черепа, а непроизносимую часть тела ему воткнули в рот, из-за чего он задохнулся. Мальчик свернулся калачиком и жалобно стонал.
С той стороны, где раскинулась крестьянская усадьба, доносились сухие щелчки выстрелов, крики, лошадиное ржание, грохот скачущих галопом коней, яростные команды и панические вопли. Огонь по-прежнему бушевал и ревел.
Он зажал себе уши руками, но это не помогло. Он зажмурился, но взгляд мертвого Леопольда по-прежнему преследовал его. Он закричал. И начав, уже не мог остановиться.
Наконец он все-таки затих, хотя причиной тому было одно лишь истощение. За холмом стало тише, даже треск огня, кажется, ослабел. Он слышал приказы и постоянно повторяющийся одинокий резкий крик: "Пощады! Пощады!" Прогремел выстрел, и голос умолк. Мальчик медленно встал и попытался рассмотреть холм через густой кустарник. С одной стороны к нему приближались раскаты грома, и он теперь знал, что это идет в атаку кавалерия. Паренек застыл от ужаса. Он увидел всадников, на которых наткнулся во время бегства: они снова показались над холмом, на этот раз сомкнув ряды вокруг толстяка в желтой одежде, и вели за собой полдюжины запасных лошадей без всадников. Они галопом проскакали мимо его убежища. Если бы они погнали лошадей в лес через то место, где он лежал, то сбили бы его с ног, так как он был не в состоянии двигаться. Через несколько мучительно долгих мгновений другая группа всадников проскакала галопом на холм, но перед опушкой леса остановилась. Лошади пританцовывали и вращались вокруг своей оси, закованные в латы всадники ругались и размахивали оружием.
– Если мы войдем туда и окажется, что швед еще там, нас всех перестреляют! – крикнул кто-то.
– Так что, ты предлагаешь оставить их безнаказанными, старая ворона?
– Накажем их на поле битвы, завтра! За каждого из наших товарищей по одному мертвому шведу, и еще по одному в качестве довеска!
– По два довеска!
– И жирная задница Густава-Адольфа!
Мужчины громко расхохотались. Затем они круто развернули коней и снова помчались вниз по холму.
Мальчик тихонько выдохнул. Его пальцы с такой силой вцепились в ветви, которые он осторожно раздвинул, что ему с трудом удалось разжать их. Он осмотрелся и понял, что испачкался от испуга. Горло ему сдавило комом.
И тут сзади его что-то схватило, чья-то лапа зажала ему рот, его прижали к чему-то шершавому, воняющему столетним потом и грязью. Это что-то поволокло его прочь, а в снова завертевшийся от ужаса разум проник прерывистый шепот: "Дьявол… дьявол… д… д… дьявол!"