Учреждение это, основанное с целью опыта, продолжалось до тех пор, пока прибывшие из Мекки прочно не основались в Медине, и распространялось оно только на жителей Мекки, бежавших от преследования. В восьмой главе Корана есть намек на это в следующем стихе: "Уверовавшие и бежавшие из своей страны, посвятившие свое имущество и себя борьбе за веру, давшие пророку убежище и оказавшие ему помощь будут почитаться ближайшими родственниками друг друга".
Таким искусным и вместе с тем простым путем положено было начало могущества, которое вскоре должно было достигнуть необычайной силы и поколебать самые сильные государства в мире.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Женитьба Магомета на Аише. Брак Фатимы с Али. Их домашнее хозяйство
Родственные отношения Магомета были сильно подорваны той враждой, которую вызвала его религиозная ревность. Его дочь, Рукайя, и муж ее, Осман ибн аль-Аффан, все еще жили изгнанниками в Абиссинии; дочь его, Зайнаб, с мужем, Абул-Аассом, упорным противником новой веры, оставались в Мекке. Семья, находившаяся при Магомете в Медине, состояла из жены Савды, с которой он недавно только вступил в брак, и дочерей Фатимы и Умм Кульсум от первой жены его, Хадиджи. Магомет быстро увлекался и легко поддавался женскому влиянию, но к Савде он никогда не имел сильной привязанности; обращаясь с ней любовно, он все-таки чувствовал, что ему недостает женщины, которая заняла бы место покойной жены его, Хадиджи.
"О Омар, - сказал он однажды, - самое драгоценное для человека - это добродетельная жена, действующая по воле Бога, послушная и приятная своему мужу; он смотрит с восторгом на ее телесную и душевную красоту; когда он велит ей что-нибудь сделать, она повинуется, а в его отсутствие охраняет его права в чистоте и чести".
И он обратил свои взоры на невесту свою, Аишу, прекрасную дочь Абу Бакра. Два года прошло со времени их обручения, и ей исполнилось девять лет. Нам может показаться, что она была еще ребенок, но дело в том, что женщины удивительно рано складываются под влиянием животворного климата Востока. Свадьба их состоялась несколько месяцев спустя после ее прибытия в Медину и праздновалась очень просто: за ужином подавалось только молоко, а приданое невесты заключалось в двадцати окках серебра.
Вскоре после этого совершилась помолвка его младшей дочери Фатимы с верным учеником его Али, а немного спустя они вступили в брак. Фатиме шел шестнадцатый год, и она отличалась замечательной красотой. Арабские писатели превозносили ее как одну из четырех совершенных женщин, которыми Аллах удостоил осчастливить землю. Али было около двадцати двух лет.
Небо и земля, говорят мусульманские писатели, соединились, чтобы воздать честь счастливым супругам. Медина празднично ликовала, блистала огнями, и воздух был наполнен благоуханием. Когда Магомет в первую ночь провожал свою дочь к новобрачному, небесные силы сопутствовали им: по правую руку Фатимы был архангел Гавриил, по левую - Михаил, а сзади их сопровождали семьдесят тысяч ангелов, целую ночь охранявших жилище молодых.
С такой тщеславной напыщенностью описывали мусульманские писатели каждое событие в истории пророка и этим уничтожали простоту, составлявшую действительное величие его деятельности. Более правдивый рассказ передает, что свадебный пир состоял из фиников и оливок, что брачной постелью была овчина, а приданое невесты заключалось в двух юбках, одном головном уборе, двух серебряных запястьях, в кожаной подушке, набитой пальмовыми листьями, в кубке или чаше для питья, в ручной мельнице, двух кувшинах для воды и одном горшке для масла. Все это вполне соответствовало как простоте арабского домашнего очага, так и имущественным условиям новобрачных. Али, чтобы достать плату, требуемую от жениха, принужден был продать много верблюдов и несколько кольчуг.
Сам Магомет жил не богаче своих учеников. Аиша, рассказывая об этом впоследствии, замечала: "По целому месяцу мы не разводили огня и ничего не готовили, а питались только финиками и водой; изредка кто-нибудь присылал нам мяса. Домашние Магомета иногда по два дня подряд не получали пшеничного хлеба".
Вообще он питался только финиками и ячменным хлебом с молоком и медом. Сам подметал свою комнату, разводил огонь, занимался починкой своего платья, словом, был самому себе слугою. Двум женам своим он построил каждой по отдельному дому недалеко от мечети. Жил он с ними поочередно, но Аиша всегда оставалась его любимицей.
Мусульманские писатели превозносят Магомета за чистоту его прежней жизни; в самом деле, замечательно, что при существующем в Аравии многоженстве, которое и сам он разрешил себе впоследствии, он, несмотря на свое врожденное влечение к женщинам, оставался чистым в своей любви к Хадидже до самой смерти ее: она никогда не имела соперницы ни в доме, ни в сердце его. Даже свежие, распускающиеся прелести Аиши, которые вскоре так властно покорили его, не были в состоянии изгладить из сердца его глубокого и сложного чувства нежности и благодарности к своей прежней благодетельнице. Аиша однажды обиделась, когда он предавался своим страстным воспоминаниям.
- О апостол Божий, - спросила молодая красавица, - разве Хадиджа не была уже стара? Разве Аллах не послал тебе лучше жены вместо нее?
- Никогда! - воскликнул Магомет в честном порыве. - Никогда Бог не давал мне лучшей жены! Когда я был беден, она обогатила меня; когда меня считали лгуном, она уверовала в меня; когда меня преследовал весь мир, она оставалась верна мне!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Меч провозглашается оружием веры. Первый набег на курайшитов. Нападение врасплох на их караван
Теперь наступила очень важная эпоха в жизни Магомета. До сих пор он опирался только на доказательства и убеждения в деле распространения своей веры, предписывая то же самое и ученикам своим. Его увещевания переносить насилия врагов с кротостью и долготерпением почти уподобляются смиренному правилу нашего Спасителя: "Ударившему тебя по щеке, подставь и другую". Но настал момент, когда он проявил полнейшее несогласие с божественным духом христианского учения и заклеймил свою религию примесью человеческой греховности. Его природа человека не в состоянии была сохранить великого смирения, проповедоваемого им же. Тринадцать лет кроткого терпения не вознаградились ничем, а только усилили несправедливость и оскорбления врагов. Гонителями Магомета были курайшиты из его же племени и, главным образом, соперничествующая линия Абд Шима, мстительный глава которой был теперь влиятельным человеком в Мекке. Из-за их враждебной жестокости погибли его богатства, семья его обеднела, терпела унижение и разбрелась в разные стороны, а сам он подвергся гонению.
Все это Магомет продолжал бы переносить терпеливо, если бы неожиданно в руках его не оказались средства для мести. Он явился в Медину беглецом, ищущим приюта, жаждущим только спокойного убежища, но вскоре, вероятно к собственному его немалому изумлению, у него в распоряжении оказалась целая армия. Среди мединских новообращенных, число которых увеличивалось с каждым днем, среди изгнанников, прибывавших к нему из Мекки, среди прозелитов из степных племен было много отважных и опытных бойцов, страстных любителей партизанской войны. Это внезапное увеличение силы пробудило в нем человеческие страсти и смертельную злобу, которые присоединились теперь к религиозной ревности, все еще продолжавшей быть в нем преобладающей побудительной силой. Доходя до экзальтации в своем энтузиазме, Магомет стремился убедить себя, а может быть, и в самом деле убедился, что власть дарована ему как средство для достижения великих целей и что он призван Божественной волей воспользоваться этой властью. Таков, по крайней мере, смысл знаменитого манифеста, изданного им в эту эпоху и изменившего весь характер и всю судьбу ислама.
"Различные пророки, - говорит Магомет, - были ниспосылаемы Богом для проявления различных Его свойств. Моисей был послан для проявления Его милосердия и промысла; Соломон - Его мудрости, величия и славы; Иисус Христос - Его правды, всеведения и могущества. Правду Его Он прославил чистотою своей жизни; всеведение - знанием сокровенных тайников человеческого сердца; могущество - чудесами. Но ни одно из этих свойств, однако, не оказалось достаточным, чтоб вполне убедить людей; они не поверили даже чудесам Моисея и Иисуса Христа. Поэтому я, последний из пророков, послан с мечом! Пусть все, распространяющие мою веру, не прибегают ни к доказательствам, ни к рассуждениям, а убивают тех, кто отказывается повиноваться закону. Сражающийся за истинную веру, погибнет ли он или победит, получит во всяком случае блестящую награду.
Меч, - прибавляет он, - есть ключ от неба и ада; все, обнажающие его за веру, получат в награду временные блага. Каждая капля крови, пролитая ими, каждая опасность и каждая невзгода, ими претерпеваемая, сочтется на небе за нечто более достойное награды, чем даже пост и молитва. Если они погибают в борьбе, их грехи тотчас же стираются, и они переносятся в рай, чтобы упиваться там вечными блаженствами в объятиях чернооких гурий".
Предопределение было призвано на помощь этому воинственному учению. Каждое событие, согласно Корану, предопределено от вечности и неизбежно должно совершиться.
Ни один человек не умирает ни раньше, ни позже назначенного ему часа; когда же настает его час, то все равно, где находит его ангел смерти - лежащим на своей постели или на поле сражения.
Таково было учение и откровение, внезапно превратившее ислам из религии смирения и человеколюбия в религию насилия и меча. Эта религия была в особенности пригодна для арабов, так как вполне соответствовала их привычкам и их хищническим наклонностям. Нет поэтому ничего удивительного, что эти настоящие степные разбойники после открытого провозглашения "религии меча" стали толпами стекаться под знамя пророка. Правда, Магомет еще не разрешал насилия против неверующих, но при условии, чтобы они добровольно подчинялись его мирской власти и соглашались платить подать. Здесь мы замечаем первые признаки широкого честолюбия и желания власти, зарождавшихся в его душе. Однако мы увидим ниже, что требуемая дань служила господствующей его страсти и употреблялась главным образом на распространение веры.
В первых воинственных предприятиях Магомета сказывается то затаенное чувство мести, о котором было уже говорено. Предприятия эти направлялись против караванов, отправляемых из Мекки и принадлежащих злейшим врагам его, курайшитам. Первые три, во главе которых стоял Магомет, не имели никаких существенных результатов. Четвертое же было поручено одному мусульманину, по имени Абдаллах ибн Джаш, который был послан с восемью или десятью отважными последователями на дорогу, ведущую к Южной Аравии. Так как в то время был священный месяц раджаб, когда не допускались ни насилия, ни грабежи, то у Абдаллаха была запечатанная инструкция, которую он мог распечатать только на третий день. Смысл инструкции был выражен туманно. Абдаллаху приказано было идти в долину Наклах, между Меккой и Таифом (в которой Магомет получил откровение от джиннов), и там поджидать намеченный караван курайшитов. "Может быть, - тонко замечалось в инструкции, - может быть, тебе удастся доставить нам о нем какие-нибудь вести".
Абдаллах, поняв истинный смысл предписания, стал действовать сообразно ему. Достигнув долины Наклах, он нашел под охраной четырех человек караван, состоявший из многих навьюченных товарами верблюдов. Следуя за ним в некотором отдалении, он послал одного из своих людей, переодетого богомольцем. После разговора с ним курайшиты приняли его за товарища, который отправляется в Мекку на богомолье. К тому же в священный месяц раджаб путешествие по степи было вполне безопасно. Однако лишь только караван дошел до привала, как Абдаллах со своими людьми напал на него. Один из охранников был ими убит, двое взяты в плен, а четвертый бежал; победители же вернулись в Медину с добычей и с пленными.
Вся Медина была возмущена таким нарушением правил священного месяца. Магомет, находя, что преступил границы дозволенного, притворился, что сердится на Абдаллаха, и отказался принять предложенную ему часть добычи. Основываясь на неясности своих предписаний, он настаивал на том, что не приказывал Абдаллаху проливать кровь или совершать какое-либо насилие в течение священного месяца. Но крики негодования все-таки продолжались, и в особенности со стороны курайшитов Мекки, в результате чего появилось следующее место в Коране:
"Они будут спрашивать тебя, можно ли воевать во время священного месяца.
Отвечай: воевать в это время грешно; но отрицать Бога, преграждать к Нему путь народу, изгонять истинно верующих из священного храма и поклоняться идолам - вот грех, еще более тяжкий, чем убийство в священные месяцы".
Провозгласив таким образом, что это дело освящено Самим Богом, Магомет, уже не колеблясь, принял свою долю добычи. Одного из пленников он освободил за выкуп, другой же перешел в ислам.
Однако, каким бы удовлетворительным ни казались правоверным мусульманам только что приведенные слова из Корана, это едва ли может оправдать пророка в глазах неправоверных. Экспедиция Абдаллаха ибн Джаша явилась прискорбным практическим проявлением новой "религии меча". Она является не только делом грабежа и насилия, позволительным в глазах арабов и оправдываемым новым учением, в применении к врагам веры, но и оскорблением священного месяца, с давних времен не оскверняемого кровопролитием и насилием, что чтил и сам Магомет, по крайней мере на словах. Хитрость и скрытность, с которой все это было придумано и приведено в исполнение: запечатанный пакет с инструкцией Абдаллаху, пакет, который он должен был вскрыть только в конце третьего дня, находясь уже на месте преступления, неясность и двусмысленность предписаний, достаточно, однако, понятных для исполнителя, - все это было в прямом противоречии с поведением Магомета в более раннюю пору его деятельности, когда он решался открыто идти по пути долга, - "хотя бы солнце вооружилось против него справа, а месяц - слева". Из всего этого видно, что он сознавал низость того дела, которое было им разрешено. Отречение от участия в насилии, совершённом Абдаллахом, призвание на помощь Корана, чтобы получить возможность безнаказанно воспользоваться добычей, кладут еще более темное пятно на все это дело и показывают, как быстро и далеко пошел Магомет по ложному пути, с тех пор как отступил от любвеобильного духа христианства, которому сначала старался следовать. Земные страсти и житейские интересы быстро подчинили себе религиозный энтузиазм, вдохновлявший его. Прекрасно кто-то заметил, что "первая капля крови, пролитая от имени его в священную неделю, обнаружила в нем человека, в котором земная тина загасила пламя пророчества".
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Бедерская битва
На второй год хиджры Магомет узнал, что злейший враг его, Абу Софиан, с конным отрядом в тридцать человек провожает в Мекку обратный караван, состоящий из тысячи верблюдов, нагруженных сирийскими товарами. Путь их пролегал недалеко от Медины, между цепью гор и морем, и Магомет решил захватить его. В середине месяца рамадана он выступил, имея отряд свыше трехсот человек, из которых восемьдесят три были мухаджирами, или изгнанниками из Мекки, шестьдесят один аусит и сто семьдесят хазрадитов. Каждый отряд имел собственное знамя. У этой маленькой армии было только три лошади и семьдесят легких на ходу верблюдов, на которых воины ехали поочередно, чтобы продвигаться быстро и без большой усталости.
Осман ибн аль-Аффан, зять Магомета, вернулся в это время с женою своею, Рукайей, из Абиссинии, места своего изгнания. Он готов был также присоединиться к экспедиции, если бы болезнь жены, которая была почти при смерти, не принудила его остаться в Медине.
Сначала Магомет шел по главной мекканской дороге, потом повернул вдоль Красного моря и достиг плодоносной равнины, орошаемой ручьем Бедер. Здесь он устроил засаду близ брода, через который обыкновенно переходили караваны. Он отдал приказание своим людям вырыть глубокую канаву и пустить туда воду, чтобы иметь возможность безопасно от неприятеля утолять свою жажду.
Тем временем Абу Софиан, узнав, что Магомет подстерегает его, чтобы сделать вылазку и напасть на него с превосходящими силами, послал на верблюде гонца с просьбой немедленно прислать подкрепление из Мекки. Запыхавшийся гонец приехал к Каабе в страшном виде. Абу Джаль взошел на крышу и забил тревогу. Вся Мекка была в смущении и ужасе. Хенда, жена Абу Софиана, женщина страстная и решительная, обратилась с призывом к отцу своему Оте, к брату ал-Валиду, дяде Шалбе и ко всем воинам, бывшим с ними в родстве, прося их вооружиться и спешить на выручку к ее мужу. Братья курайшита, которого Абдаллах ибн Джаш убил в долине Наклах, также вооружились, чтобы отомстить за его смерть. К жажде мести примешивался также и личный интерес, потому что в караване этом многие тюки принадлежали кураишитам. В скором времени войско на ста лошадях и семистах верблюдах поспешно двигалось по дороге к Сирии. Во главе его был Абу Джаль, семидесятилетний старик, опытный знаток степи, соединявший в себе почти юношеский пыл, необыкновенную силу и подвижность со старческой злопамятностью. Пока Абу Джаль быстро двигался со своими силами в одном направлении, Абу Софиан приближался в другом. Дойдя до того места, где он ожидал встретить опасность, он обогнал свой караван на значительное расстояние и стал тщательно осматривать каждую тропинку, каждый отпечаток ноги. Наконец, он напал на след маленькой армии Магомета, отличив ее по величине финиковых косточек (в Медине они очень мелкие), разбросанных отрядом по сторонам дороги во время пути. Такими незначительными признаками пользуются арабы, отыскивая в степях следы своих врагов.
Проследив направление, по которому прошел Магомет, Абу Софиан повернул в сторону и шел по берегу Красного моря, пока не убедился, что находится вне опасности. Тут он послал навстречу кураишитам, которые могли уже выступить, другого гонца с известием, что караван спасен и что они могут вернуться в Мекку.