Они зашли в чайную, где, кроме кипятку и окаменелостей в форме бубликов, ничего не было. Но Василь имел в сумке банку рыбных консервов, а уполномоченный вытащил из кармана пальто женины припасы.
Уполномоченного звали Леонтием Приходько, работал он в райцентре, в редакции газеты.
- Верите, - пожаловался он, - за неделю только одну ночь и ночевал дома. Зато, - он оживился, - у меня без промаха! Не добью до семидесяти процентов - не уеду.
- А как же?
- Вот завтра посмотрите. Запишутся все, как цуцики. Это я сначала такой добрый.
- Не перегнете ли? - усомнился Василь.
- В полном согласии с инструктажем! - самолюбиво ответил Леонтий.
Василь спросил, что он слышал о самоубийстве учительницы.
- Так ведь она сама, говорят, запуталась с деньгами… вместе с братом…
- А кто говорит-то?
- Да тот же председатель… Пусть он мне только пикнет завтра, я его прищучу! - снова вскипел Леонтий.
Они переночевали в избе у солдатки, которая за небольшую плату пускала на постой приезжих.
Леонтий ушел спозаранку, только стало развидняться. Утро было хмурое, безрадостное. Низко висели тяжелые тучи, но снега не было. Василь вышел во двор, толкнув кого-то дверью. Оказалось, вчерашний проводник его - Степа.
- Ты что здесь? - Василь вроде бы и удивился тому, что нашел его здесь. И в то же время где-то в глубине было чувство, что так и должно быть, что есть какая-то недосказанность между ними. А что именно, не угадывалось никак.
На окрик Василя, от неожиданности прозвучавший грубо, парень съежился, как от удара… "Да ведь он мальчишка совсем", - подумал Василь и, словно это открытие что-то меняло в положении дел, решительно сказал:
- Ну, заходи, раз пришел.
На загнетке стоял, видно припасенный для постояльца, глечик с молоком и хлеб, завернутый в полотенце сурового полотна.
- Садись, поснидаем.
- Не. Я - дома…
- Ну, давай, давай. А потом я послушаю, что ты мне хочешь сказать.
- Я? - У Степы сделалось такое страдальческое лицо, что Василю стало ясно: сказать ему есть что, но он все еще не решил, что скажет.
- Ты, Степа, не бойся ничего. Некого тебе бояться, понял?
Степа поднял на него глаза. Это впервые он так прямо посмотрел Василю в лицо и ответил тихо и вразумительно:
- Она вот никого не боялась…
От этих слов Василю не по себе стало: был в них укор и опасение чего-то. Этот укор Василь принял как адресованный ему. Как не бояться, когда такая страшная жизнь тут, у себя, в родном селе!
Все это Василь услышал безошибочно за словами: "А она вот никого не боялась", - и уже твердо знал, что стоит совсем близко у краешка тайны, что осталась между четырьмя стенами, там, где рассыпанная поленница… И, чувствуя, как струйка озноба проходит у него между лопатками, Василь щемяще подумал: "А каково же ему, ее ученику, может быть любимцу"… И, на мгновение войдя в его внутреннее "я", в его душу, вдруг понял больше: это же не ребенок, а юноша. Он любил ее, свою молодую учительницу, сам того не зная…
В водовороте этих мыслей, хотя еще ни слова не было сказано, он ощутил новую близость к этому парню, стоящему на пороге жизни и уже так жестоко ушибленному ею.
- Ты, Степочка, не горюй так. Будь мужчиной. В жизни много всякого. Всегда надо быть мужчиной!
Результат последовал неожиданный: Степа заплакал горькими и обильными слезами, как плачут дети. Василь ждал, пока он выплачется, сейчас юноша обернулся совсем мальцом: прежние догадки Василя начисто смылись этими детскими слезами.
И опять неожиданно Степа умолк, и что-то упрямое, даже мужское проступило в его лице, когда он сказал с силой, удивившей Василя: - От як воно було…
Василь не спросил, зачем Степа шел за учительницей до самого дома, а потом еще ходил под ее окнами, хотя они были занавешены и ничего не видать, кроме силуэта знакомой фигуры, то возникавшего, то удалявшегося. И так прошло совсем немного времени: часов у Степы не было, но, кажется, не более чем минут двадцать. Откуда-то вывернулся Иван Бобыль. Не сам старый Бобыль, тоже Иван, а его сын, который в прошлом году на красную горку женился, но скоро прогнал жену и подался в город. И недавно воротился опять.
- Подошел он ко мне и говорит: "Ты чего здесь?" А я отвечаю: "Ничего, так просто". "Вали отсюда!" - говорит он и хватает меня за воротник. "Не трожь, я сам уйду", - говорю и отхожу. Отошел, а сам сховався за деревьями, что у Кузнецовой хаты. И гляжу, подходит к Ивану человек. Я смотрю…
И опять Василю стало ясно: Степа смотрел потому, что ожидал увидеть избранника Софьи… Но не мог заподозрить его в Иване. Это исключалось.
Но и тот незнакомый, который подошел к нему, тоже. Немолодой, бритый, с явственно видным даже вечером косым шрамом на щеке. Увидя его, Степа успокоился: никто из этих двоих не мог прийти сюда "на свиданку". Нет, здесь что-то другое было… Но Степу это уже не занимало, и он ушел домой.
Василь понимал состояние парня.
Он понял и другое: что должен оставаться в Кривой Балке, пока не выяснятся досконально обстоятельства смерти Софьи Бойко. Он телеграфировал обо всем в Харьков, а сам занялся тем, что, казалось ему, он должен сделать до приезда следователя и экспертов. Он думал, что именно они скажут решающее слово. Он знал, что по характеру так называемой странгуляционной борозды на шее повешенного эксперты могут безошибочно определить, имеет ли место самоубийство или преступление.
Думать обо всем этом в связи с Софьей было мучительно, но необходимо.
И, ожидая приезда людей, которые скажут точно об этом, Василь для себя, в своей душе, уже вынес приговор кому-то пока неизвестному, но он верил, что убийца будет найден.
И не хотел сидеть сложа руки: прежде всего, казалось ему, он должен выяснить каждый шаг Софьи после ее возвращения из Харькова.
Конечно, Варвара уже достаточно ясно подвела его к решению. И все же он хотел еще каких-то доказательств. И получил их.
Оказалось, что Софья в короткий промежуток времени после приезда из Харькова встретилась со своей подругой Клавдией. Встреча была мимолетной, накоротке, у колодца. Но Клавдия бесхитростно передала настроение Софьи: "Бона була весела, повна надии. Це точно, бо вона дизналася, що брат скоро буде дома".
Потом Василь говорил со многими людьми для того, чтобы яснее выявить настроение Софьи. И все это укрепляло его предположения.
А затем приехал хорошо знакомый ему следователь Лавренюк с экспертами-криминалистами. И Василю пришлось принимать участие и в эксгумации - этим научным словом определялось отрытие трупа для исследования. И Василь это прошел во имя тех нескольких строк, в которых экспертиза безоговорочно определила свое заключение о том, что имело место убийство, что жертва была задушена, а затем последовала инсценировка самоубийства.
Предстояло детальное и длительное следствие.
Неожиданно делу был дан новый поворот: исчез из села молодой Иван Бобыль. Стало ясно, что он причастен к убийству. Но следы его не отыскались…
Уже было пересмотрено дело Федора Бойко, и он вернулся к семье. Вернулся и на работу. Василь никогда не видел его, но представлял его себе похожим на сестру. И думал, что когда-нибудь судьба сведет его с Федором. Он думал так потому, что чувствовал: Софья Бойко не скоро перестанет жить в его памяти. А может быть, и никогда не перестанет.
5
- Не взят старт! Не взят, как должно, старт, - повторил Косиор. Он помолчал секунду, в которую у него возникло представление иного ряда: спортивного. Когда решал вот этот миг броска, отделение от исходной позиции. Решающее в соревновании. Здесь шло соревнование глобального порядка. Скромный харьковский пригород Лосево привлекал взгляды не только друзей, но и врагов. Без преувеличения - всего мира.
- Почему я говорю о старте? Когда стоит такая грандиозная и небывалая задача: постройка Тракторного завода… с такой мощностью: пятьдесят тысяч тракторов в год… В такой срок: полтора года… тогда вопрос о темпах становится кардинальным. И момент старта - решающим. Я говорю об этом потому, что старт Тракторостроя затянулся. И так как понятие старта в данном случае сложное - в него входят многие элементы, - то следует и дифференцированно судить обо всем, что вызывает опасения… Я прошу у товарищей прощения за то, что буду излагать эти опасения, не выстроив их в порядке их значительности, а в том, в каком они у меня возникали…
Косиор своим характерным жестом горизонтально провел рукой по воздуху, как бы подводя итог.
Несмотря на открытые окна, в зале было душно и неспокойно, как обычно бывает на таких совещаниях, где собираются представители разных отраслей промышленности и ведомств. Люди расположились "кустами", и отчетливо просматривалось, как реагируют на слова оратора в том или другом "кусте".
Внутри общего вопроса о положении Тракторостроя существовало много других - конкретных. Они и вызывали волнение то в одном, то в другом углу зала.
Секретарь ЦК выезжал на строительство Тракторного столь часто, что приезды его и встречи с людьми принимались там как явление обычное. Совещания, наоборот, были редки.
Задумавшись об этом, Евгений Малых решил, что, пожалуй, это - в стиле работы Косиора, поскольку он всегда предпочитал решать вопросы на месте и немедля. Одновременно накапливались мысли, входившие уже в какие-то обобщения. И последние становились предметом рассмотрения совещаний или конференций. Сейчас Евгений отчетливо видел, какие именно наблюдения и выводы легли в основание речи Косиора. Весьма разнообразные, эти выводы касались в общем одного: как выполняются партийные Директивы об оказании помощи Тракторострою.
…Впереди по шоссе двигался грузовик со строительным материалом, и водитель ловчился обогнать его по накатанному уже краю кювета. Но Косиор остановил его, приказав ехать следом за грузовиком. Евгений понял, что он хочет проследить путь машины с грузом к строительной площадке Тракторного.
И тотчас вспомнил жалобы на неритмичность грузопотока к стройке из-за простоев автотранспорта в пути. Евгений удивился тогда: какие могут быть путевые задержки? В своих частых поездках с Косиором на Тракторострой он не отмечал никаких помех.
Сейчас, когда их легковушка валко двигалась в хвосте грузовика, дело обернулось по-другому. Встречные машины то и дело заставляли грузовик замедлять ход и прижиматься к обочине. Происходило это на тех участках дороги, где велись работы по ремонту шоссе.
Дорожная бригада в такие моменты прекращала ремонт, охотно оторвавшись от грунта, рабочие выпрямлялись и дружно принимали участие в судьбе притормозившего грузовика.
Кое-где, заметив легковую машину, по всей видимости "с начальством", бригадир подавал знак продолжать paботу, делая вид, что не замечает маневров легковушки.
На одной из вынужденных остановок грузовика Косиор вышел из машины. Евгений последовал за ним.
Руководящий работой на шоссе плотный человек в выгоревшей на солнце спецовке скинул кепку, узнав секретаря ЦК.
- Здравствуйте, Станислав Викентьевич! - Он улыбнулся как знакомому.
И действительно, Косиор сразу вспомнил:
- Сдается, Смирнов-второй?
- Так точно, товарищ секретарь. Вспомнили?
- А как же! "Война за бетон"! А тут каким образом оказались?
- Дирекция заводская распорядилась - с глаз долой! - скучно сказал Смирнов.
Они отошли в сторону и остановились. На глинистом взгорке при дороге Косиор раскурил трубку, а Смирнов затянулся самокруткой, деликатно выпуская в сторону дым.
- Значит, переквалифицировались на дорожного мастера, товарищ Смирнов? - спросил Косиор с иронической интонацией.
Тот ответил резко:
- Тут о квалификации уж говорить нечего! Это же… - Смирнов повел рукой в сторону своих рабочих: - Видите, медленно поспешают…
- Ну, темп от вас зависит.
Евгений подумал, что Косиор ждет от Смирнова чего-то, каких-то нужных ему слов.
- Мартышкин труд! - сказал Смирнов и даже отвернулся от вида своей бригады, копающейся на шоссе.
- Я тоже так думаю, - сказал Косиор.
По лицу Смирнова скользнула усмешка, и сейчас стало видно, какое это энергичное и умное лицо. С горячностью он пояснил:
- Я почему так сужу, Станислав Викентьевич? Замерьте рулеткой ширину шоссе на этом повороте, возможно беспрепятственное движение грузопотока? Да ни в коем разе.
Он хотел продолжить, но Косиор перебил его:
- Это без всяких замеров видно. Какие же выводы, товарищ Смирнов?
Тот пожал плечами:
- Выводы начальство делает, - уже погаснув, вяло заметил он.
- Я вас другим знал, товарищ Смирнов. Борцом, коммунистом.
Косиор не докончил, собеседник его с маху набросил на бритую голову кепку, которую держал в руках, словно желая за низко надвинутым ее козырьком скрыть свой взгляд. Но все равно было видно, что лицо его сложилось в болезненную и яростную одновременно гримасу.
- Исключили меня. Из партии исключили, - повторил он не горестно, а ожесточенно и вместе с тем как бы с удивлением, как человек, до конца еще не поверивший в случившееся.
Евгений увидел, как расширились глаза Косиора и в их светлой голубизне что-то холодно сверкнуло.
- Это что же? - тихо спросил он. - По тем же делам? За бетон?
- Ясно - за бетон, а записали так: "За беспринципную склоку!" - Он горько добавил: - Вы говорите, товарищ Косиор, знали меня борцом. Разве ж я не за принцип как раз и боролся? За рабочий принцип. Чтоб производительность повысить. От веку бетон замешивают не торопясь. Так-то было хорошо, покуда торопиться было не к чему. А когда я со своими ребятами показал, как можно ускорить… тут и началось! Да вы это все знаете, Станислав Викентьевич.
- Значит, не все знаю, о вашем исключении не знал, - с нажимом сказал Косиор. - Обжаловали?
- Нет, - вздохнул Смирнов, - так все подвели… - Он с внезапным порывом подвинулся ближе к Косиору, что-то озорное и, видно, свойственное ему проявилось в его взгляде, когда он сказал: - Я, конечно, дал жизни инженерику тому, если помните, что все показывал мне формулы… из учебников. Вот и подвели под склоку… Эх!
Грузовик на дороге, качнувшись, сдвинулся. И, уже спускаясь к машине, Смирнов продолжил:
- Не иначе, обратно в "беспринципную склоку" встряну. Стоит тут шоссе латать? Вы думаете, они как мухи сонные тут копошатся, потому что лодыри? Не-ет. А потому, что дела тут не будет. Смотрите, как шоссе закругляется. Все равно будут выбоины.
- А вы что предлагаете?
- Я ничего не предлагаю. Мне это не положено… А предложил бы, если бы меня спросили: тришкин кафтан этот забросить, а шоссе расширять. И рельеф местности разрешает.
, Косиор сосредоточенно смотрел на дорогу и даже снова поднялся на взгорок, чтобы увидеть дальше.
- Согласны, Станислав Викентьевич? - спросил Смирнов. Сквозь его напускное равнодушие Косиор уловил надежду.
- Нет. Не согласен. Масштаб стройки другого требует: нового шоссе. И оно будет проложено. Впрочем, может быть, это не исключит расширения старого. Тут уж специалисты свое слово скажут… Кто ваше партийное дело решал?
- Заводской партком.
- И больше вы никуда не писали?
- Духу не хватило, товарищ Косиор.
- Я вас очень хорошо помню, товарищ Смирнов, - сказал Косиор, глядя в глаза затуманившемуся человеку. - И вмешаюсь в партийный ваш конфликт… Только духа терять не надо. Вам - особенно. Вам - особенно! - повторил он, вкладывая какой-то понятный им обоим смысл в эти слова, и протянул Смирнову руку.
Тот не нашел что сказать, смотрел вслед машине, по приказу Косиора выбирающейся в обгон грузовика.
Водитель уже успел протереть смотровое стекло, и сейчас быстро побежала под колеса асфальтовая лента шоссе.
Косиор долго молчал, потом, спросил у Евгения:
- Вы помните это бетонное дело?
- Вспомнил, Смирнов ведь тогда бригадиром был… Косиор перебил:
- Вот его сейчас и надо - на Тракторострой. Там, на фронте работ другого масштаба, там виднее будет: чем крупнее цель, тем виднее…
Они молчали всю дорогу, пока машина не достигла границы строительного участка. Она обозначалась нагромождениями теса, кирпича, то бесформенными, то уложенными в штабеля, перемежающимися насыпными холмами песка и глины. Эта картина разворачивалась широко, обнаруживая в перспективе незаконченное строительство рабочих бараков. Отсюда не было видно, а только угадывалось движение вокруг них.
Представление о непрерывном движении складывалось при взгляде в сторону станции, откуда тянулись подводы с грузами и долетал смешанный гул человеческих голосов.
Косиор остановил машину, сказав водителю, чтобы он ехал к бараку, где помещалась дирекция.
- А мы пройдем по территории, - он скользнул взглядом по высоким сапогам Евгения. Хромовые головки косиоровских сапог погрузились в глинистое месиво дороги.
В этот раз Косиор интересовался снабжением бурно растущего рабочего населения стройки. В прошлый приезд выяснилось, что работали только шесть торговых точек, и то не на полную мощность. Сейчас торговля вроде оживилась.
Они завернули в промтоварный магазин харьковской рабочей кооперации. Внешний вид - ассортимент товаров на полках - производил благоприятное впечатление.
- Кажется, научились… - бегло заметил Косиор, - посмотрим поближе.
Женщины осаждали прилавок с мануфактурой. Нетрудно было определить, что это вчерашние жительницы деревни, завороженные открывшимся им ситцевым разнообразием.
- Из чего видно, сколько мы недодаем селу… - сказал Косиор.
Они прошли по длинному помещению магазина, бойко и без заторов торгующего, в обычном шуме людного места, пронизанном негромкими звоночками кассы, всплесками смеха и восклицаний.
Это был, по существу, упорядоченный и организованный украинский базар с его контрастными красками, гармонией народных цветосочетаний и форм, яркими ситцевыми волнами по прилавкам, украинскими орнаментами посуды. Но всего этого было мало, слишком мало… Скромная выставка сапог, башмаков и тапочек вызывала мысль о тысячах ног, топчущих землю стройки, и мизерности предложения.
Между тем толпа потенциальных покупателей кружилась вокруг.
Евгений не мог удержаться от восклицания:
- Картина безотрадная! Какая бедность предложения при таком спросе.
Косиор ответил:
- До изобилия далеко, но оно будет. И скоро! На сегодня и это - достижение.
Они прошли дальше к полкам детских товаров: пальтишки и костюмчики выглядели удручающе однообразно, все темных тонов и грубо сработанные.
Косиор огорчился:
- Такое впечатление, что все это - плод убогой фантазии людей, которые ни своих детей не имеют, ни на чужих не заглядываются.
Выйдя из магазина, они пересекли площадь, похожую одновременно и на деревенскую, перед каким-нибудь сельбудынком, и на городскую, поскольку она была огромна и частично асфальтирована. Островок асфальта вонзался в буйный разлив весенней грязи на другом берегу пустыря, где маячила вывеска хлебного ларька.