- Айна... - сказал он дрогнувшим голосом и осекся. Вместо ответа Айна бросила на смущенного джигита ласковый, ободряющий взгляд.
Не зная, как завязать разговор, Артык постукивал рукояткой плети о луку седла.
Гнедой, выгнув шею, грыз удила и нетерпеливо бил копытом. Артык поднял голову, огляделся вокруг и, не увидев кобылицы Мереда за изгородью, сказал первое, что пришло в голову:
- Где твой отец?
- Поехал в поле, - невнятно ответила Айна. Артык повеселел и снова спросил:
- А мать?
- Ушла на южную сторону.
Артык даже опешил немного. Если бы Айна сказала, что отец или мачеха дома, ему здесь нечего было б делать. Он улыбнулся и заговорил смелее:
- А ты совсем молодец. Айна! Оказывается, и масло сбивать умеешь!
Айна потупилась. А Артык выпрямился в седле и стал говорить уже более уверенно:
- Почему же ты молчишь, Айна? Или считаешь меня чужим?
- Нет, - тихо ответила Айна и смущенно прикрыла рукою губы.
- А вы разбогатели, видать. С чего бы это?
- Ой, что он говорит! Какое же тут богатство?
- Где нет богатства, может ли быть бурдюк масла?
- У нас всего две коровы.
- Только две? - переспросил Артык и, не зная, что говорить дальше, опять начал постукивать плеткой о луку седла.
Айна чувствовала, что Артык говорит не то, что хочет. "А что я отвечу, если он спросит о чем-нибудь важном?" - думала она и нехотя раз-другой ударила в бурдюк мутовкой.
Будто вспомнив о чем-то, Артык поднял голову и сказал:
- Айна, ты помнишь, как мы с тобой в детстве играли?
Склонив голову, Айна молча улыбнулась. Артык продолжал:
- А я не могу этого забыть ни днем, ни ночью. Мне даже во сне снится. Как мы гонялись друг за другом... Иногда я ловил тебя и...
Айна вздрогнула, но, сразу овладев собой, прервала Артыка:
- Ой, что он говорит!. Разве мы теперь дети?
- Вот об этом я и тужу... Если б мы были детьми...
- Что было бы тогда?
- Тогда тебе не удалось бы так спокойно сбивать масло.
- Почему?
- Я незаметно подкрался бы и крикнул: "Ав!" Помнишь, как я тебя однажды перепугал, а ты вскрикнула: "Ма-а!"
- Теперь не очень-то испугалась бы! Смеющиеся черные глаза Айны опьяняли Артыка.
Он восхищенно смотрел на нее, не чувствуя, как мотает головой жеребец, дергая повод. Упершись в стремена, он сильно осадил коня и сказал:
- А теперь я и играть буду иначе. Подберусь незаметно и... крепко схвачу твои белые руки!
Айна не ответила и отвернулась.
- И тогда не испугаешься? - спросил Артык.
- Ой, что он только говорит!
- Потом...
Айна стала играть черенком мутовки.
- ...потом... поцелую...
Айна тихонько вскрикнула и схватилась за мутовку обеими руками.
Артыку и самому стало не по себе. "В самом деле, шутка получилась неуклюжей", - подумал он и в этот момент заметил, что Айна предостерегающе махнула ему рукой. Артык понял, что кто-то приближается к кибитке, и отпустил повод.
Конь пошел мелкой рысью. Артык оглянулся и увидел, что Айна смотрит ему вслед. Поняв, что его слова не обидели девушку, он стал напевать под цокот копыт:
Если я белые руки, нежные руки любимой,
Сжимать отважусь, - убьют, а не отважусь, - умру.
Если я мед пьянящий с губ ее ненасытимо
Впивать отважусь, - убьют, а не отважусь, - умру.
Айна глубоко вздохнула. Последние слова Артыка заставили ее вздрогнуть и каким-то огнем разлились по всему телу. Она посмотрела на свои руки, будто на них могли остаться следы его прикосновения. Ей показалось, что щеки ее горят, и она погладила их. Девушка глянула вслед Артыку. Гнедой бежал плавной рысью. Из-под копыт, как лягушки после дождя, отскакивали комочки земли. Артык играл плеткой и часто оборачивался. Айна долго не могла прийти в себя. Она чувствовала на щеке прикосновение его мягких, едва пробивающихся усов, хотя ее щек касался лишь влажный утренний ветерок.
В детстве Айна дружила с Артыком, и всегда он нравился ей. Теперь она с волнением ощущала в себе что-то совершенно новое. Это уж не детские шалости. Словно зацепил Артык сердце ниточкой, а весь клубок увез. Дорога, по которой он ехал, извивалась змейкой, - тянулась по ней и та ниточка от ее сердца... Руки Айны продолжали взмахивать над бурдюком, а глаза были устремлены туда, на дорогу. И задумчивый взгляд ее то загорался от увлекательной и гордой мечты, то затуманивался от каких-то других, более трезвых мыслей...
Когда Айна стала вынимать из бурдюка сбитое масло, вернулась мачеха.
Мама не отличалась особенной проницательностью, но все же она заметила что-то неладное в лице девушки - оно выражало не то радость, не то печаль.
- Эй, дочка! - сварливо крикнула она. - Ты принялась за работу, когда я уходила, а кончила только сейчас?
- Холодно сегодня, - не поднимая глаз, ответила Айна, - масло плохо сбивается.
Мама хорошо знала, сколько времени она провела в пустых разговорах, и потому не поверила Айне, но и придраться было не к чему. Все же от попреков она не удержалась:
- Скажи лучше, что бездельничала и остудила бурдюк...
Лицо девушки на мгновенье затуманилось, но при мысли об Артыке оно вновь засветилось чистой радостью.
Глава третья
Семья Артыка и Ашира имели паи в разных арыках. Прошлой осенью семья Ашира продала и проела свой пай, а весной брала воду для посева из другого арыка. У Артыка были теперь другие три пайщика, вместе с которыми он работал по очистке канала и арыка. Сегодня он отправился с ними в поле, - надо было проверить, не гибнут ли посевы. Была у Артыка и еще одна забота: его участок лежал высоко, и орошать его было очень трудно. Артык решил прорыть к нему еще одну канаву.
Теплая погода наступила уже в конце зимы, сев дейхане успели закончить еще до новруза. После теплых дождей, выпавших в дни новруза, ячмень и пшеница взошли дружно. Но весной уровень воды в канале не повышался, и это беспокоило дейхан. Это же было и причиной мрачного настроения Артыка. Политые всходы уже ярко и густо зеленели, не-политые оставались редкими и начали вянуть. Однако листочки еще не желтели. Это несколько успокаивало Артыка. "Если не ударит жара, - думал он, - до следующего полива дотянут". И тут же его охватывали сомнения: до его очереди оставалось целых двенадцать дней. Двенадцать дней... - размышлял он. - А полив неполный, да и что это будет за вода, если ее и в эту очередь на мой посев не хватило?"
Когда Артык всадил лопату в землю, намереваясь рыть канаву, им снова овладело подавленное настроение. Невольно припомнилось... Прошлой осенью, когда урожай был снят, наступило время выбирать мираба. В ауле Гоша было около шестисот хозяйств, делились они на четыре рода, четыре арыка. Дейхане были недовольны своим мирабом, - он бессовестно обделял их. Поэтому большинство дейхан говорило: "Надо выбрать такого мираба, который не будет обкрадывать народ и на всех будет смотреть одинаково". Вопрос горячо обсуждался повсюду, каждой группе дейхан хотелось поставить своего человека.
Среди бедных дейхан происходили такие разговоры:
- Теперь с выбором мираба надо хорошенько подумать.
- Э, каждый год мы говорим так, и каждый год мирабство достается таким людям, как Нунна Пак.
- И то верно. Прошлой осенью мы хотели выбрать Пашщи Келя, а стал мирабом Нунна Пак. И все, кто был с ним заодно, разворовывали наше добро.
- Ну, теперь не будем дураками. Выберем Келя.
- Вряд ли. Видно, тогда выберем, когда у Келя вырастут волосы (Кель - лысый, плешивый (игра слов)).
- Почему же не выйдет? Вот что, люди! Нас много, давайте сговоримся и отдадим мирабство Артыку. Он из рода кертыков, а кертыкам уже много лет не доставалось мирабство.
- Вот это дело! Артык - крепкий парень и честный. Он не станет нас надувать, как Нунна Пак.
- Как знать? Может, и станет...
Об этих разговорах слышал и Артык. Сам он считал избрание его мирабом таким же неслыханным делом, как немой - возможность заговорить. И в то же время думалось: "Воля народа священна. Ну, а если выберут меня, справлюсь ли с мирабством? Нет, не соглашусь!" - отвечал он себе и тут же начинал спорить: "А что, разве я был бы хуже этих мирабов?! У меня же, конечно, не будет одна мерка для бая, другая - для бедняка. Уж если я возьмусь, так не буду рабом Халназар-бая и не дам одним лишь богачам народную воду..."
Так думал Артык. Но в богатых кибитках, за пловом, рассуждали иначе:
- А что, если и в этом году мирабство отдать Нунне Паку?
- Дейхане не согласятся. Этот шельмец хватил, кажется, через край.
- Тогда, может быть, выберем Мамед-хана?
- И Анна-бек был бы подходящим мирабом.
- Лучше всего выбрать Андар-мираба. Он хорошо разбирается в этих делах.
И вот пришло распоряжение арчина (Арчин - старшина) всем собраться для выборов мираба, а затем выйти на работы по расчистке арыков.
Был прохладный осенний день. Дейхане сошлись к шалашу посреди аула. С разных сторон выкрикивали имена, не вызывавшие ни поддержки, ни возражений. Некоторое время разговор велся в шутливом тоне. Наконец человек, степенный на вид, в каждом движении которого чувствовалось самодовольство, овладел вниманием собравшихся.
- Кого бы мы ни избрали, - говорил он, - с делом как-нибудь справится. Среди тех, чьи имена здесь назывались, многие заслуживают уважения. Но ведь дело не в том, чтобы отбыть срок мирабства. Нужен человек, который мог бы повести за собой людей, умел бы выполнить все, что требуется.
Со всех сторон послышались голоса:
- Меле-бай правильно говорит!
- Правильно!..
- Верно!..
- А если так, - продолжал Меле-бай, - то, как говорится, благое намерение - половина богатства - давайте поручим в этом году мирабство Мамед-хану, у него рука благодатная. Он, может быть, и откажется, но если мы попросим один годик послужить народу, я думаю, - согласится, у него сердце не каменное.
Черный от загара человек с глубокими морщинами на лбу и тремя прядями волос на подбородке погладил средний клок бороды и произнес: "Гм-м..." Хотя это и показывало его несогласие, он заговорил учтиво:
- Ты хорошо сказал, Меле-бай, но дейханином и ханом одновременно быть нельзя. Давайте не будем смешивать достоинства хана с пылью и отдадим мирабство тому, кто кормится с ушка лопаты. И то еще надо сказать: мирабство только со стороны кажется почетным делом, а по правде говоря - это собачья должность. Не будет тот настоящим мирабом, кто перед одним орет, а перед другим спину гнет. Надо выбирать такого человека, который и в глаза и в затылок глядит одинаково.
И это предложение понравилось собравшимся.
- Дядюшка Черкез правильно сказал! - зашумели кругом.
Тут рябоватый парень с лихо закрученными кверху усами и в шапке набекрень не долго думая вы-выпалил:
- Э-гей, люди, отдадим мирабство Анна-беку!
Черкез улыбнулся. Эта насмешливая улыбка относилась и к парню, и к названному им беку. Всем она была понятна, только парень не понял насмешки и снова крикнул:
- Ну, люди, как думаете?
Черкез поднял тяжелые веки и бросил на парня едкий взгляд, собираясь сразить его язвительным словом. Но, решив, видимо, что у того не хватит ума понять, жалят его или гладят, сдержанно, со скрытой насмешкой сказал:
- Сынок Баллы! Хан и бек подобны ушам одного и того же коня, - ни одного из них нельзя ставить выше или ниже другого. Если мы считаем непристойным смешивать с пылью достоинство хана, как же мы можем иначе отнестись к беку. Таким людям, как Мамед-хан и Анна-бек, больше к лицу занимать почетное место на свадьбе или в кругу друзей за беседой.
Из задних рядов раздались голоса:
- Анна-бека на курение терьяка еще хватит, а уж до мирабства куда ему!
- Вот и выбирайте его, если хотите пустить свои паи дымом по ветру!
Предложили избрать мирабом Артыка. Сторонников Артыка на собрании было мало, многие отсутствовали. И все же нашлись голоса в его защиту:
- Хорошо. Вполне подходит парень!
Меле-бай снова заговорил:
- Люди, мирабство - не игрушка, не юзук (Юзук - кольцо, игра в колечко), который можно сунуть в карман первому попавшемуся. Тут нужен человек, отведавший и холодного и горячего, опытный человек. Артык еще юнец, не испытавший ни стужи, ни зноя. Он, может, и честен, но ум его еще не созрел для такого дела. Вот если б жив был его отец Бабалы, тот подошел бы в мирабы. Хоть и беден был, но в делах земли и воды хорошо разбирался.
Артык не гнался за мирабством, но такой отзыв о нем показался ему унизительным. Ему хотелось резко ответить Меле-баю, однако он понимал, что это показалось бы нескромностью с его стороны. "Ах, если бы Ашир был здесь! - подумал он. - Тот сумел бы ответить баю".
Жалеть об этом долго не пришлось: Черкез с успехом заменил Ашира.
- Меле-бай, - обратился он к баю, - годы не прибавят ума, если в голове его нет. Знает не тот, кто больше жил, а кто больше видал. Хотя голова у Артыка и молодая, он на своем веку немало повидал пыли да глины, знает цену и земле и воде. Если выбрать его, он никому не даст поблажки, и не будет расхищать народное добро, как Нунна Пак. И вот что еще скажу: если и в этом деле соблюдать очередность, то давно следует выбрать мирабом одного из рода кертыков. А ведь Артык из этого рода.
Слова Черкеза звучали убедительно, и все же согласиться с ним Меле-бай считал ниже своего достоинства.
- Да, конечно, - вяло проговорил он, - последние твои слова правильны. Но если уж выбирать из рода кертыков, надо взять человека постарше.
Подошедший с опозданием Халназар-бай раскрыл было рот, чтобы поддержать Меле-бая, но его сын Баллы выскочил и опередил отца:
- Что ты говоришь, Черкез-ага! - выкрикнул он.- Какое может быть право на мирабство у человека, не состоящего в браке, не имеющего своего надела и своей доли воды? У Артыка нет ни собаки, ни горшка для нее.
Артыка и без того злило, что из-за бедности отца он не мог вовремя жениться и потому теперь перебивается без права на землю и воду, не может говорить с людьми как равный. От слов Баллы на нем словно загорелась одежда. Он вскочил и, дрожа от гнева, сказал:
- Баллы-хан, мирабство ты сунь туда, где у тебя пусто. И не лай, как собака, придержи язык!
Они в детстве не умели ладить. Баллы всегда смотре на Артыка свысока. Получив такой отпор, он на минуту опешил, потом пошевелил толстыми губами и угрожающе произнес:
- А что, как не придержу?
- Я тебе...
Артык не договорил. Баллы, сдернув с плеча шелковый халат, кинулся на недруга с кулаками. Люди бросились их разнимать. Баллы рвался из рук и хрипло кричал:
- Пустите! Я его...
Артык стоял молча, закусив губу.
...Вспомнив обо всем этом, он с силой вогнал лопату в землю и прислонился к ней: кровь бросилась ему в лицо, брови сдвинулись, между ними легла глубокая складка. Впрочем, он тут же заулыбался, припомнив, как Баллы плаксиво вопил: "Пустите меня! Я не буду мужчиной, если не расквитаюсь с ним".
Собравшиеся разделились на две враждебные группы, готовые вступить в драку. Сторонники Артыка по пословице: "Если сытого не потревожить, голодный не насытится", считали момент удобным для расправы с некоторыми баями. Но баям и старикам такое положение показалось опасным. Халназар-бай, почувствовав, что дело может зайти слишком далеко, выругал своего сына и тех, кто защищал его, и тем несколько успокоил толпу. Некоторое время длилось напряженное молчание, слышались тяжелые вздохи. Затем опять начались шумные пререкания.
В спор вмешался сидевший в середине Мамедвели-ходжа - старик с продолговатым лицом цвета ящерицы, с узкой, козлиной бородкой и бельмом на глазу. Вынув свою белую маленькую руку из длинного рукава полосатого халата, он огладил бородку и примирительно начал:
- Люди, я не принадлежу ни к одному из ваших родов. Я потомок пророка и для всех вас ходжа (Ходжа - у туркмен племя, якобы ведущее свою родословную от пророка Мухаммеда), поэтому я думаю, что вы послушаете меня. Пророк наш говорил: "Сеющий раздоры - не мусульманин". Да избавит нас бог от раздоров - покаемся! И деды наши говорили: "Живущим согласно бог помогает, враждующих отвергает". Не подобает враждовать мусульманам. Так как я потомок пророка - мой долг призвать вас к согласию. И потому прошу вас поручить мне выбор мираба в этом году.
Меле-бай и старик суфий (Суфий - монах-отшельник; здесь - служитель мечети), одетый в шерстяной халат песочного цвета, в один голос воскликнули:
- Очень хорошо, ходжам! (Ходжам - почтительное обращение к ходже) Тебе и поручим!
Слова Мамедвели пришлись по душе и Черкезу.
Правда, он вспомнил, что ходжа питается байским хлебом, что байские кони часто стоят на привязи у кибитки потомка пророка, но воздержался от новой ссоры с баями. Мысли Черкеза бродили в голове Артыка, и еще кое у кого, однако никто не решился возражать ходже, и тот продолжал:
- Я не хочу вставать ни на ту, ни на другую сторону. Я хочу назвать человека, который поймет нужды всех. Этому человеку будет, конечно, очень трудно, но я призову его исполнить веление пророка во имя согласия мира в народе.
По взгляду, брошенному при этом ходжой, Артык понял, кого наметили в мирабы, и хотел крикнуть, чтобы не давали такого права Мамедвели, но опоздал.
- Люди, - обратился Мамедвели-ходжа к собравшимся, - поднимите руки, - я дам вам благословение. Пусть это будет не моим благословением, а благословением моих отцов и дедов. Пусть в этом году будет вашим мирабом приносящий счастье... Халназар-бай! Пусть удачны будут его дела, а усы закручены. Во имя бога милосердного, милостивого... Велик аллах!
Меле-бай, как бы совершил омовение, провел ладонями по лицу и поспешил опередить отклик народа:
- Ходжам, ты сказал как раз то, что было у меня на душе! Люди, наш ходжа угодил желаниям всех: вы хотели, чтобы мирабом стал один из кертыков - вот он и стал. Идите же, и да будет обилен ваш урожай!
- Ай, что ты наделал, ходжам! - важно откашлявшись, проговорил Халназар. Но просиявшее лицо его показывало, что он рад такому исходу выборов.
Никто открыто не выразил недовольства - одни боялись возражать ходже, другие лицемерили перед Халназаром или заискивали перед ним, третьи остерегались вызывать большие раздоры. А те, которые были недовольны избранием Халназар-бая, старались успокоить себя: "Ведь только на один год, как-нибудь и это переживем!"
Но Артык не выдержал и громко сказал:
- Халназар, и не будучи мирабом, забирал всю силу воды, а теперь вам и вовсе ничего не достанется!
Однако никто ему не ответил. Кто-то сзади крикнул:
- Если мираба назначает ходжа, то нечего было нам и собираться!
Но и на этот выкрик не обратили внимания.
Торжественно вручив мирабство Халназар-баю, люди разошлись.
Был ясный весенний день, солнечные лучи заливали поля веселым сиянием, но еще не палили, как летом. Артык работал в одной рубашке, в тюбетейке. Все думая об этих выборах мираба, он и не заметил, как прокопал канавку до самого арыка. Рубашка у лопаток взмокла от пота. Артык сунул лопату в рыхлую землю, взглянул на пересекающий поля, еще не наполненный водою арык. Вспомнилось, как два месяца он работал на расчистке главного канала и арыков под началом нового мираба.