– Знаю, – сказал Мернептах.
– Ты ничего не знаешь, – проговорил фараон, по-прежнему глядя прямо перед собою и словно в воздухе читая тайные письмена. – Ты не знаешь всего, но тебе даны уши, чтобы ты слышал то, что услышишь… Да будет тебе известно, что в тот день я бился, как лев. И одним глазом смотрел на юг. Я смотрел на юг, и не видел пыли, и не видел войска моего. А вокруг были враги. Напротив, на том берегу Оронте, стоял сам Метелла и с ним войско – восемь тысяч пращников, тяжело вооруженных, и лучников тоже. Метелла стоял на том берегу и ждал моей смерти.
Принц поднял руку, желая показать, что крайне неприятно слышать о смерти истинного льва, если даже речь идет о прошлом.
– Ты слушай, слушай, – строго сказал фараон. – Ты узнаешь истинную правду о битве, которая удивила мир, живущий под солнцем. И нет человека в мире, который не знал бы о той победе, и не было бы победы без меня.
Принц наклонился и поцеловал руку фараона, сухую, как пальмовая кора.
– Но, сын мой, если бы кто-нибудь из моих военачальников одержал именно такую победу, какую одержал я, я приказал бы казнить его без промедления. Слышишь?
– Слышу, – ответил принц.
– Понимаешь меня?
– Нет, – сказал принц.
Фараон почему-то глотнул воздуха. Как рыба на песчаном берегу. Он сказал:
– Дело в том – и ты запомни это, – что я проиграл битву при Кодшу. Я едва унес ноги. И слезы бессилия стояли у меня в горле. И сухие были глаза. Я до сих пор не уразумею: почему Метелла не убил меня? Почему не преследовал и не связал меня как пленника? Я не был в Кодшу. Не взял его. Потому что не смог. Видел его только вблизи, как вижу тебя. Когда я унес ноги с поля боя, когда увидел над собою штандарты отряда Ра и Метелла предложил мир, я сказал себе: это Амон-Ра дарует мне жизнь и отвращает от меня позор!
Мернептах стоял, скрестив руки, и глядел себе на кончики сандалий. Его смущала эта откровенность отца, и он не знал, как ему поступить.
– А когда я вернулся к нашей благодетельнице Хапи, – продолжал фараон, – и умыл лицо ее божественной водой, трубы играли победу, а писцы и ваятели уже прославляли меня на все лады. И семеры лизали мне руки, как псы. Битва при Кодшу была возвещена всему миру, я был вознесен выше небес. И я стоял рядом с солнцем, которое на небе, и братом моим был Амон-Ра. Жрецы не жалели в храмах благовоний, которые из Пунта и Офира. На храмах высекались победные надписи – от пола до потолка. А та, кто знал правду, были сосланы на рудники в Нубию, и они подохли, как голодные шакалы. И живописцы. И писцы… Вот как все было…
Фараон передохнул. Он посмотрел в решетчатое окно и заторопился:
– Зачем я все это говорю тебе, принц Мернептах?
Тон был особенно сухой. Официальный.
– Не знаю, – глухо сказал сын.
– Чтобы остерегался лгунов и вертящих хвостами добрых собак, – сказал фараон. – Они могут погубить наш великий дом и запросто отдадут страну врагам нашим. Ты слышишь меня?
– Да, – ответил принц.
Фараон прикрыл глаза и тихо сказал:
– Иди.
И указал плетью на дверь.
Мернептах вышел из зала, и нубийцы прикрыли за ним двери, тяжелые, точно каменные плиты. Джау нетерпеливо бросился к нему.
– Что случилось? – спросил он. – И отчего ты так задумчив?
Принц отвел его в сторону, к большому окну, из которого был виден весь двор и Дельта была как на ладони. Солнце вставало за просторами азиатскими, и поднимался пар над рекой.
– Джау, – сказал принц, – он был слишком откровенным.
– Так.
– Он сказал, что битву при Кодшу проиграл…
– Так.
– … а не выиграл.
– Скорей! – крикнул Джау и побежал в зал, увлекая за собой принца.
А когда они добежали… Когда они приблизились к трону, благой бог лежал, запрокинув голову и опустив руки, из которых выпали знаки царственной власти. Золото, золото покрывало лицо фараона, и он уже был подобен мумиям, которые в пирамидах.
– Вознеслась душа, – проговорил жрец.
Принц стоял в полной растерянности. И он услышал как сквозь стену слова Джау, обращенные к новому фараону:
– Твое величество, свершилось предначертанное. И это должно было быть именно так, ибо откровенность его была чрезвычайной. Так может говорить благой бог только перед смертью. И он хотел помочь тебе, потому что был великим воином!
– Ты так думаешь? – спросил Мернептах.
Жрец промолчал.
1965
Чудак
Олень был съеден. Обглодан до последнего суставчика. Женщины убрали кости.
В шикарную гостиную принесли холодной воды, подслащенной диким медом. Вода аппетитно булькала в мешке из медвежьей шкуры, напоминавшей бурдюк.
Комната была вырублена в прочной суглинистой скале. Яркий свет врывался из входа диаметром с обруч сорокаведерной бочки. Густо пахло дымом, подгоревшим мясом и шкурами, которыми была устлана гостиная. В общем, это жилище вполне соответствовало тому высокому положению, которое занимал Ахаун – вождь мудрого и живучего племени. Это племя занимало небольшой уголок на том самом месте между Тигром и Евфратом, на котором за пять тысяч лет до этого счастливо коротали свой век Адам и Ева.
Ахаун, мужчина лет тридцати, неторопливо обсосал пальцы своих рук, только что беспощадно ломавших оленьи ребра. Хитровато улыбнулся и сказал своим гостям:
– Как видно, всем понравился олень…
Здесь находились только лучшие: лучший зверолов, лучший метатель камней, лучший охотник на барсов, лучший следопыт, сильнейший борец, лучший скороход.
– Да, да, да! – гаркнули гости в один голос.
– Червячка заморили? – спросил хозяин.
– Да, да, да! – сказали гости.
– А там жарится еще один, – порадовал хозяин.
Гости оскалили зубы, от души приветствуя нового оленя.
Борода у Ахауна достигала пупа. За трапезой он ее перекидывал через левое плечо. Но что может быть приятней после еды, чем запустить пятерню в бороду и чесать ее этак медленно, этак основательно, время от времени грубовато подергивая ее? Знаете, от удовольствия мурашки по пяткам бегают…
Ахаун сказал:
– Но прежде я хотел бы, чтобы вы послушали одного чудака…
– Чудака? – спросил зверолов.
– Чудака…
– Как это – чудака? – словно бы не расслышал лучший метатель камней.
– Вот так – чудак! – Вождь племени чуть не продырявил себе указательным пальцем висок, чтобы показать, какой же это непроходимый чудак.
– Где же он? – сказал следопыт, шмыгая носом, точно чудак должен был пахнуть как-то особенно.
– Он ждет на лужайке. Перед моим домом.
Охотник на барсов вышел из пещеры, чтобы привести этого чудака.
Ахаун сказал:
– Вы сейчас услышите нечто, но вы не смейтесь. Изо всей мочи крепитесь. Не вздумайте хохотать. Вы меня поняли? Слушать серьезно…
– Поняли, – сказали гости.
– То есть и вида не подавайте, что он порет чепуху…
– Трудно, но постараемся, – сказал первый силач.
Вождь посмеивался. Поглаживал бороду и посмеивался. Предвкушая удовольствие. Он ткнул пальцем в грудь зверолова.
– Слушай, – сказал Ахаун, – ты не смотри на меня, когда этот чудак начнет говорить.
– Почему не смотреть?
– Умру со смеху.
– И ты не гляди на меня.
Вдруг стало темно: это охотник на барсов вел за собой этого самого чудака и загородил вход.
Ахаун откашлялся. Напустил на себя важный вид. Остальные последовали его примеру.
Вслед за охотником в гостиную вошел худой, обросший волосами человек. На вид он казался старым. И на самом деле он был не молод – уже за шестьдесят. На боках можно ребра пересчитать. Глаза впалые, горят, как звездочки в ночи. Острый нос, оттопыренные уши, седая голова. Он постоял немного, а потом присел на корточки возле теплой пещерной стены,
В гостиной стало тихо. И в той, смежной комнате тоже не было слышно женских голосов. Вождь смекнул: они притаились и подслушивают мужской разговор.
Ахаун сказал:
– Уакаст, у меня собрались наши лучшие люди…
Тот коротко кивнул.
– Они хотят выслушать тебя…
Снова короткий кивок.
– Им не терпится узнать, что ты задумал.
Гости прорычали что-то невнятное, но, по-видимому, одобрительное: да, они желают послушать этого человека. Который у стены. Который на корточках.
– Говори, – сказал Ахаун. – Мы слушаем.
Уакаст задумался. Кашлянул. Почесал кончик носа.
И начал, упершись взглядом в земляной пол:
– Я хотел сообщить нечто.,. Может быть, я самоуверен?.. Это решите вы сами… Нет, я, кажется, взялся за дело не с той стороны…
"Он к тому же еще и косноязычен", – подумал вождь. Ему даже стало жалко этого хилого человека, пытавшегося что-то сделать. Причем искренне…
– Ну вот, теперь я нащупал свою мысль, – продолжал Уакаст извиняющимся тоном. И оживился: – Я много лет наблюдал людей. Много лет я слушал их. Особенно стариков. Потом я наблюдал себя. Я даже готов был умереть…
– Умереть?! – воскликнул вождь.
– Да, умереть.
– Закрыть глаза я…
– Вот именно.
Этот Уакаст говорил о смерти так, словно собирался сходить на берег реки и утолить жажду. Гости переглянулись, но не проронили ни слова. Уакаст пояснил:
– Я готов был умереть ради выяснения истины…
– Чего? Чего? – перебил его зверолов.
– Истины.
– Это еще что такое?
– Истина?
– Да, эта самая!.. С чем ее жрут?!
Уакаст пожал плечами Он решил, что лучше всего продолжить свой рассказ…
– Одним словом я не спал много ночей. Порой ходил и думал. Наяву. А будто бы во сне…
– Постой, постой! – промычал следопыт. – Как это – во сне? Этого не бывает!
– Где? – спросил тихим голосом Уакаст. – Где не бывает?
– Со мной не бывает!
– Верю. Я верю тебе. А со мной это случается, и довольно часто.
"Сейчас они начнут хохотать", – подумал вождь, едва сдерживая себя. Поэтому он ни на кого не глядел.
– Да, со мной это случается, – продолжал Уакаст, – особенно в последнее время, когда я пришел к твердому убеждению.
– К чему? К чему? – разом выкрикнули гости.
– К твердому убеждению.
– Слова-то какие! – проворчал метатель камней.
– Говори дальше, – предложил вождь.
– Чтобы не утруждать вашего внимания, я скажу покороче. Значит, так: наблюдая человека в его повседневной жизни, я пришел к заключению, что…
Уакаст умолк, глубоко вздохнул, словно готовясь к большому прыжку.
"Да говори же… Говори же ты…" – подумал вождь и в сердцах вырвал волос из бороды.
Гостей утомило это длинное вступление. Это похоже на то, что поставили перед тобой жареную дичь, а забавляют праздной болтовней. Ты голову не морочь, подавай самую суть! Да поживее!..
– …я пришел к заключению, что очень важно мыть руки в воде. Мытье рук, особенно в проточной воде, многим продлит жизнь и значительно улучшит состояние здоровья…
– Чего? Чего? – вопросил метатель камней, хотя он отлично слышал каждое слово Уакаста.
Уакаст спокойно и неторопливо повторил:
– Значительно улучшит состояние здоровья…
– Мытье рук?
– В проточной воде?
– При чем здесь руки?!
– И при чем вода?
Так говорили гости, а точнее – выкрикивали. По всему чувствовалось что они крайне возбуждены. То есть возбуждены настолько, что готовы отлупить этого чудака несущего такую околесицу, которую и слушать невозможно
– Да, – невозмутимо продолжал Уакаст, – я точно установил это. Я много голодал на своем веку. И много холодал. Порою глина была мне пищей. Очень часто голова моя находилась под уступом скалы, в то время как по телу моему хлестал ливень. Но я все сносил в надежде, что открою нечто, что весьма и весьма будет полезно для всех, для всего мира, который между Тигром и Евфратом…
Вождь остановил его Он потребовал полной тишины, чтобы и мухи не слышно было.
– Уакаст, – сказал вождь, – значит, так; я мою руки, и здоровье мое улучшается?
– Если угодно, то да!
– Значит, так: я мою руки, и дни моей жизни продлятся?
– Да!
Вождь не унимался, хотя этот Уакаст отвечал недвусмысленно и четко:
– Значит, так: все наше племя моет руки, и оно здоровеет?
– Да!
И тут вождь не выдержал – покатился на землю, хохоча, исходя слезами от хохота. За ним, не выдержав, последовали все гости, все до единого. Они катались как дети, они ошалело смеялись – визжали, пищали гоготали. Каждый на свой особый манер.
Уакаст еще больше побледнел. Он стал желтее глины. И звездочки в его глазах погасли.
Вождь едва перевел дух. Едва пришел в себя.
– Вы слышали этого чудака? – проговорил он не без труда. – Нет, вы слышали?! Вон отсюда, несчастный! Чтобы ноги твоей не видел здесь! Надувай кого-нибудь, кто поглупее! Вон! Вон! Вон!
Откуда-то из глубины пещеры полетели в Уакаста обглоданные оленьи кости. Уакаст не стал дожидаться, когда ему проломят голову, он выскочил наружу. Он бросился в ближайший лесок.
– Нет, вы слышали? – неистовствовал вождь. – Пришел разнесчастный чудак и стал молоть такую чепуху, точно перед ним дети!
– Охе-хо!
– Аха-ха!
– Хи-хи-хи!
– Хэ-хэ хэ!
– Го-го-го!
Это смеялись над чудаком.
Измывались над его бредовыми мыслями.
Над его словами.
Над его руками.
И водою, которая, дескать, столь целебна…
Охо-хо! Аха-ха! Хи-хи-хи! Хэ-хэ-хэ! Го-го-го!
Горы содрогались от этого могучего смеха…
1970
Смерть святого Симона Кананита
1
Случилось это в сороковой год от рождества Христова в местечке, именуемом Псырцха, на земле диких абасгов.
Святой апостол Симон Кананит обошел много земель от северных пределов Египта до самых Кавказских гор. Неся благую весть, он вступил на землю колхов и, пренебрегая крайней усталостью, двинулся дальше.
Он шел, как простой странник, питаясь корнями диких кустарников, утоляя жажду у лесных родников. Борода ею спуталась, пожелтела от пыли, ноги покрылись язвами, грубая власяница сопрела от пота. Влекомый несокрушимой верой в учение Христово, апостол достиг Абасгии.
Силы покидали его. И все-таки он шел вперед. День проводил в пути, а ночь – в горячих молитвах. Абасги, одетые в яркие одежды, приветливо встречали святого старца, кормили диким медом и кислым молоком. Апостол подолгу разговаривал с ними, пытаясь обратить их к великой вере Христовой. Он терпеливо благовествовал, и слово богово, казалось, с трудом проникало в их грубые души, ибо абасги отвечали так:
– Добрый странник, ты гость наш, и двери наших хижин открыты для тебя. Что же до твоих слов, смысл которых едва постигается нами, мы подумаем о них после. После того, как ты побываешь в Псырцхе и наши вожди убедятся в истинности твоих речей.
Апостол осенял их крестным знамением, говоря:
– Чада мои, сердца ваши снедаемы дьявольскими сомнениями. Но велик господь наш, могущественно слово Христово, и вы вкусите святую благодать.
Так говорил апостол. Абасги же, слушая его, улыбались, как дети.
2
Жарким майским днем апостол Симон появился у крепостных ворот местечка Псырцха. А накануне он отдыхал близ полуразрушенного города Диоскурия, укрепив молитвами и пищей свою плоть, старательно вычесав бороду и омыв в морской воде бренное тело. И стала походка его твердой, глаза засверкали, словно звезды, гордо запрокинулась голова. Он готов был спорить с целым сонмом варваров, убеждая их в величии веры Христовой…
У крепостных ворот апостола встретила стража и препроводила его к вождям абасгов, одетым в доспехи из буйволовой кожи и высокие шапки из овечьей шерсти.
Святой осенил их крестным знамением и воскликнул звонким голосом:
– Во имя отца и сына и святого духа!
Вожди удивленно переглянулись, ибо ничего подобного доселе слышать не приходилось. Один из вождей, по имени Сум, обратился к толмачу, а тот к страннику с таким вопросом:
– Кто ты, откуда и зачем пожаловал к нам?
Вместо прямого ответа апостол с большим воодушевлением принялся рассказывать о господине своем Иисусе Христе – сыне человеческом, о двенадцати апостолах его, среди коих оказался и предатель по имени Иуда.
Святой человек благовест вовал о триедином боге, о вере Христовой, победно шествующей по Иудее, Египту. Ассирии, Вавилону, Риму и множеству других стран. Учение Христово, свидетельствовал он, разит неверные души, сокрушает капища, низвергает идолов. Близок день вселенского торжества, ибо властвует надо всем сущим господин всего сущего Иисус, принявший смерть за грехи людские!..
Без устали держал свое слово святой апостол, и речь его переводилась с арамейского на язык абасгов опытным толмачом.
До вечера благовествовал святой Симон, а когда взошла луна, абасги разошлись, чтобы с утра снова обратить свой слух к речам неведомого гостя.
Апостол вошел в ближайшую оливковую рощу, чтобы провести здесь ночь в горячих молитвах.
3
А наутро, когда вожди абасгов были в сборе, великий апостол, сполоснув лицо в речушке, предстал перед ними.
И Сум вопросил:
– Незнакомец! Вот явился ты издалека и обращаешь к нам свое слово, и мы с почтением слушаем тебя, ибо ты стар, и седины в твоих волосах и бороде, и лицо твое в сухих морщинах. Скажи: верно ли, что ты требуешь от нас, чтобы мы твоего господина по имени Иисус признали своим господином?
Апостол воскликнул:
– Истинно так, ибо сметены будут с лица земли и будут обращены во прах ваши капища, кои я видел множество. Исполнится сие, ибо господин мой всемогущ и беспощаден к нечестивцам во гневе своем.
Сум сказал так:
– Незнакомец! Годы твои немалые, и долг наш – отнестись к тебе с должным почтением. Отвечай нам: кто твой господин?
– Мой господин, – отвечал апостол, – властитель тела и духа нашего. Он – сын человеческий, предреченный пророками древности, вознесшийся на небо и повелевающий всеми нами, всеми помыслами нашими, всеми тварями земными.
Апостол поведал о том, как жил и какие чудеса явил миру Иисус Христос, как умер он для того, чтобы воскреснуть, и ожить, и вознестись на небо, и занять место одесную господа бога. Поведал и о том, как Христос шел на Голгофу, неся свой крест. Сын человеческий, говорил он, искупил своими страданиями грехи людские, кои громоздятся выше наивысоких гор. И о тайной вечере говорил апостол, о кротости сына человеческого, живым вознесшегося на небо.
Гневными проклятиями проклинал апостол Иуду, предавшего за тридцать сребреников Иисуса Христа. Весь день говорил святой человек о страданиях сына человеческого на кресте и о том, как был погребен в могиле, высеченной в скале, и как была заставлена та могила тяжелым камнем. И о землетрясении говорил святой апостол – о том, как разверзались могилы и вставали из могил великие святые и возносились к престолу небесному…
Абасги не прерывали его речь, слушали молча, изредка переглядываясь меж собой. Святой апостол был исполнен священного огня, ланиты его пылали жаром, глаза светились, точно молнии.