В авторской документально-очерковой хронике в захватывающем изложении представлены драматические события в казачьей Черномории периода 1792–1800 гг. через судьбы людей, реально живших в названную эпоху.
Содержание:
С ИСТОРИЧЕСКОЙ ДОСТОВЕРНОСТЬЮ 1
Наследники запорожской сечи 1
Казачья Черномория 9
В персидском походе 18
Бунт 28
Расправа 37
С ИСТОРИЧЕСКОЙ ДОСТОВЕРНОСТЬЮ
200–летие переселения Черноморского войска "верных казаков" с южно - бугских земель на правобережье Кубани заметно повысило интерес кубанцев к тому теперь уже далекому времени, к каждому сохранившемуся в немногочисленных источниках факту, отражающему историко - социальную картину жизни, быта и борьбы первых поколений обживателей отвоеванного у турецких завоевателей благодатного южного угла русской земли.
А. Павлов взвалил на себя нелегкий исследовательский и писательский труд - воссоздать по весьма скудным печатным и рукописным источникам образ Федора Дикуна - смелого и справедливого человека из казацкой бедноты ("сиромы"), возглавившего известный противовластный бунт части казаков в Екатеринодаре в конце июля - начале августа 1797 года. Шел всего пятый по счету год жизни бывших запорожцев на новом месте. Сложности хозяйствования, неустроенность быта и без того прибавили тягот переселенцам. Но казак - вольный человек, и многим из них срочно предстояло отрядиться на Каспий, где участвовать в походе русских войск против персидской агрессии.
Невзгоды, выпавшие на долю воинов - черноморцев в "персидском походе", бессовестный обман их войсковым правительством и командованием экспедиционных войск по денежному и вещевому довольствию - эти и другие, более глубокие причины начавшегося классового расслоения казачества послужили детонатором к открытому бунту против властей "сиромы" и бедного "домового товариства".
История распорядилась таким образом, что выступление черноморской казачьей бедноты за свои права против угнетателей произошло на 28 лет раньше восстания дворянских революционеров - декабристов на Сенатской площади в Санкт - Петербурге. И этим оно значимо, в том непреходящее значение "персидского бунта" в истории классовой борьбы народов России за социальное раскрепощение и общественно - экономический прогресс. Имя вожака екатеринодарского народного бунта Федора Дикуна по праву должно занять достойное место в ряду самых чтимых предтечей свободы, равенства и братства. К сожалению, до сих пор о нем мало кто из граждан края знает, не говоря уже о стране в целом.
О личности Ф. Дикуна в архивах официальных сведений очень мало. О его родословной, отце и матери вообще ничего неизвестно. Должностные лица об этом умолчали, а в доносах упоминалась только его фамилия. Автору с большим трудом удалось восстановить некоторые детали службы Ф. Дикуна в разных подразделениях черноморской казачьей группы, выполнявшей наступательные и оборонительные операции по очищению каспийского побережья, земель азербайджанцев, армян и грузин от ага - мохаммедханских поработителей. Печатных публикаций о Дикуне прежде почти не было. О нем глухо упоминается в старопечатных источниках местного значения. Определенные сведения о Ф. Дикуне содержат протоколы судебного преследования, приговор и документы, свидетельствующие о его смерти.
События в книге излагаются в хронологической последовательности, что дает возможность более полно воспринять личность ее главного героя.
Л. А. СОЛОДУХИН,
кандидат исторических наук, профессор.
Наследники запорожской сечи
А какого рода я, то всякий про то знает, Кто по свету с думкой бродит, о счастье мечтает.
Казацкая песня
С лета 1792 года и до осени 1793 года из междуречья Днестра и Буга, вошедшего в состав южных владений России после недавней войны с Турцией, на таманские и кубанские земли, пожалованные казакам заново созданного Черноморского войска, переселилось 25 тысяч душ "мужска и женска пола". Путь их лежал морем и сухопутьем, люди плыли на гребных лодках, шли пешком, ехали подводами и на подседланных конях. Одни из них, согласно воинскому порядку, передвигались в полковых колоннах во главе со своими старшинами, другие следовали с семейными обозами, стадами домашней живности. Но и те, и другие были при оружии: с саблями, ружьями, пистолями, пиками. У переселенцев имелось немало артиллерийских орудий среднего и малого калибра.
Одетые в разноцветные свитки, широкие шаровары, с оселедцами на головах - сыны вольного казачества представляли из себя живописное зрелище. В мужское пестрое убранство и снаряжение вливалась мозаика белых, желтых, синих и иных платков и платьев казачьих жинок и девчат, холстинная пестрядь стариков и старух, рассте- гань малолетней детворы. Пыль, дождь, солнцепек, морось - ничто не могло остановить эту массу искателей лучшей доли с характерами усердных трудяг, бунтарей и вольнодумцев.
Четырьмя основными потоками выплеснулись казачьи волны к древнему поселению на Таманском полуострове - Фанагории, и в самый крутой изгиб бешено мчащей свои воды реки Кубани - к Карасунскому Куту, где полтора десятка лет назад полководец Александр Суворов основал военный пост Ореховатый. С той поры турки до их поражения в последней войне вновь владели этой землей, изрядно она запустела.
Вокруг простирались необозримые заросли трав, а в прибрежных топях степных рек и озер, в лиманах Причерноморья и Приазовья сплошной стеной под ветром качались камышовые джунгли с мириадами малярийных комаров и иного гнуса, нещадно донимавших все живое. И все же южные кубанские черноземы неодолимо притягивали к себе людей, как магнит. Весна, лето и осень соткали здесь будто нескончаемый радужный праздник жаркого солнца, нередких и обильных дождей, щедрых урожаев хлеба, винограда, огородной и садовой всякой всячины. Влекло сюда обилие водоемов и рыбы в них, раздолье для охоты на диких животных и птицу. А зима - будто сон на рассвете: пришла и тут же ушла, нет ее, как правило, мягкая, короткая, лишь в отдельные годы дающая знать о себе по - настоящему.
Тот благодатный уголок природы россияне знали давно - почитай восемь веков, со времен основанного ими Тмутараканского княжества, собрата Киевской Руси. Захирело, забылось былое, да не совсем. В пору царствования Петра I не здесь, так рядом - по низовьям Дона да по Каспию до Дербента - прошлись с победами русские войска. Попозднее - пролегла их Кавказская оборонительная линия у Моздока и Ставрополя до крепости Суворовской, что звалась затем крепостью Усть - Лабинской. Возвышалась она на безлесном, головокружительном крутоя- рье, нависшем над рекой. По ее бокам, вправо и влево, маячили сторожевые вышки с постоянными наблюдателями. Отсюда, как на ладони, представала взгляду многоверстная низменная равнина с поселениями и кочевьями черкесов и ногаев, подданных турецкого султана.
Теперь от этой крепости до впадения Кубани в Черное море образовывалась новая кордонная линия, тут шла граница, закрепленная Ясским договором с Турцией. И обживать ее, и охранять поручалось выходцам из Запорожской Сечи, временно обитавшим на последней своей территории - в наспех заселенных казаками Слободзее да Алешках, Солонихе да Гниле, Терновке да Песчанке, Чич- калее да Карагаше, а всего - в 24 пунктах проживания, отведенных князем Потемкиным без санкции государыни и сената. "Светлейший" не страдал избытком альтруизма, он скорее был расчетливым прагматиком. Пока шла последняя война с турками, он не раз удостоверился в надежности, преданности и доблести запорожских казаков, поступивших к нему на службу. Очаков, Измаил, Хаджибей и длинный ряд других с бою взятых городов и крепостей у турок - то заслуга не только русской армии, но и лучшей части запорожского казачества, оставшегося верным единой родине - России. Оттого Потемкин приблизил к себе его лихих предводителей - Сидора Белого, Захария Чепе- гу, Антона Головатого, десятки других полковников и есаулов.
И хотя уже ушел из жизни, по выражению поэта, "странный Потемкин", но его воспылавшая приязнь к казакам сохранилась, перешла на влиятельных сановников и самою императрицу Екатерину II. Их храбрость, мужество и находчивость в минувшей кампании против турок отмечал в реляциях Суворов, его боевые награды удальцам приходили на Кубань даже тогда, когда сам он находился в далеком италийском походе, преодолевая со своими чудо - богатырями заснеженные и неприступные Альпы.
Не простым и скорым оказался вывод черноморских казаков в пределы Кубани. Выселенные из Запорожской Сечи в Приднестровье и Прибужье, они тут же попали в поле зрения царских помещиков, стремившихся умножить число своих крепостных, побыстрее обосноваться в новых имениях. Множество предлогов придумывалось ими, чтобы задержать у себя даровую рабочую силу.
С тем большей настойчивостью войсковое правительство принялось за осуществление проекта переселения казаков на Тамань и Кубань. Казацкая масса оказывала на него все возрастающее воздействие. Когда же ранней весной 1792 года в Санкт - Петербург отправилась делегация ходоков во главе с войсковым судьей Антоном Головатым - людей охватило всеобщее нетерпение.
- Хоть бы поскорее матушка - царица вняла нашим просьбам о переселении, - ходила молва по паланкам.
Но шло время, а Головатый с доверенными лицами продолжал пребывать в отлучке, от него пока не поступало желаемых сообщений. Не в пример санкт - петербургской делегации слободзейцев утешала, даже вдохновляла и подзадоривала команда казаков, отправленная той же весной по другому маршруту - на Кубань и Тамань для обследования новых земель, еще при князе Потемкине определенных к поселению Черноморского казачьего войска. Команду повел зять Головатого войсковой есаул Семен Гулик. У того дела двигались веселее. Гулик проехал по всей пограничной линии будущих черноморских владений и остался весьма доволен осмотром местности. О том он и слал, не ленясь, обстоятельные депеши кошевому батьке Чепеге и судье Антону Головатому. А уж из войсковой канцелярии добрые вести растекались по всей слободзейской округе.
По результатам своего обследования запрограммированной территории первое письмо Гулик отправил из Ставрополя 16 мая, затем он же из Георгиевска сделал сообщение на имя Кавказского генерал - губернатора И. В. Гудо- вича. Спустя месяц, уже находясь в карантине на Тамани, он, не скрывая своего настроения, извещал казачий кош:
"Земля от самой Черной Протоки, где Копыл, до написанных в инструкции речек… так способна, что для поселения, хлебопашества, скотоводства, сенокосов, рыбной ловли и прочего лучше быть не можно, да и лесов под Кубанью много, и воды добрые".
Западали те благие вести в сердце и душу восемнадцатилетнего паренька Федора Дикуна, что проживал в одной из многолюдных паланок - Головкивке, представлявшей собой главное средоточие казачества Васюринского куреня. Был Дикун темно - рус, с карими выразительными глазами, выше среднего роста. От покойной матери унаследовал густые, пушистые брови, сходящиеся на переносице, от отца - крепкое, мускулистое строение, быстрый шаг и неравнодушное восприятие всего окружающего.
Федор остался один, без родителей. Его отец одним из первых запорожцев вступил добровольцем в волонтерскую команду Антона Головатого и погиб в бою с турками. А мать умерла от тяжкого горя и переживаний - так она любила своего ненаглядного и дорогого мужа Ивана, лы- царя из лыцарей, весть о кончине которого буквально сразила ее, совсем еще молодую казачку - певунью.
- Остался ты, Федя, круглым сиротой, - сказал ему
куренной атаман Яким Кравченко. - Нет у тебя отца и матери, нет и близких родственников. Теперь тебе их полностью заменит наше казачье товариство. Держись всегда запорожских традиций, вольную волю не забывай и друзей не предавай.
- Спасибо за наказ, - отвечал Дикун. - Справедливостью не поступлюсь.
И вот, наконец, в войско специальный гонец доставил из Санкт - Петербурга письмо Антона Головатого от 16 июля. По распоряжению кошевого послание его ближайшего соратника в правлении зачитывалось вслух:
"Слава всевышнему Богу, - говорилось в нем, - мы от Ея Величества в просьбах войсковых получили все желаемое с хорошим концом".
Ну а далее облеченный высокими полномочиями войсковой судья предлагал подробную инструкцию, в каком месте и в каком порядке встречать его при возвращении в Слободзею. Головатый писал:
"Не упустите о сем оповестить как военных, так и поселян Черноморского войска, дабы они собрались на встречу как можно больше".
И в коше все закрутилось, как по мановению волшебной палочки. Чепега отдал приказы полковникам Письменному и Кордовскому обеспечить прибытие в Слободзею из паланок занаряженного числа казаков и подвод, пригласил на торжество Екатеринославского архиепископа Амвросия, обещал ему для проезда выделить лошадей. А приказом от 11 августа 1792 года обязал всех жителей ближайшего селения Кучурган явиться на церемонию встречи делегации в Слободзею, где предстояло зачитывать грамоту Екатерины II о даровании черноморцам новых земель и вообще со всей подобающей значительностью отметить это выдающееся событие.
Наступило утро 15 августа. Уже в 7 часов в селе Кучурган собрались толпы народа. Вдоль почтового тракта, по обе его стороны, пространство заполняли строевые казачьи части, массы поселян, наслышанных о царской милости и большой дипломатической находчивости войскового судьи.
Как и регулярные войска, с ружьями выстраивалась и команда молодиков, в которую был включен Федор Дикун. Он придирчиво подогнал на себе одежду, до блеска начистил сапоги, на голову водрузил курпейную шапку, сшитую еще при жизни родителей.
Под свежим утренним ветерком на дулах ружей бывалых воинов и молодиков трепетали разноцветные флажки, придавая вытянувшимся до самой слободзейской церкви шеренгам форму живой колышащейся изгороди. Согласно полученной инструкции военнослужащие и молодики запаслись боеприпасами для стрельбы. Стоя локоть к локтю, негромко вели беседу о том, какой знатный салют ожидался.
- Посалютуем сегодня от души, - делился своими мыслями Дикунов одногодок из Головкивки Никифор Че- чик. - По такому случаю и гарматы загремят, будто небесный гром.
И, склонившись к Дикуну, спросил:
- А тебе нравятся такие канонады?
- Почему бы и нет? - вопросом на вопрос ответил Федор, тут же добавив: - Это не война, а торжество, от салютов люди не гибнут.
Устремив глаза на окраину Кучурган, Федор толкнул локтем своего разговорчивого друга:
- Давай помолчим. Смотри, к нам всадник приближается.
И верно. Пришпоривая коня, на хорошей рыси, в плотный людской коридор въехал посыльный судьи Головатого, следовавшего со своим кортежем на некотором удалении.
- Едут, едут! - звонким, чистым дискантом оповещал молодой казак мир честной о прибытии миссии черноморцев аж из самого Санкт - Петербурга.
В монументальной позе вблизи церкви застыл кошевой Чепега у покрытого тканым турецким ковром походного стола, в сосредоточенном безмолвии рядом с ним поджидали войскового судью многочисленные старшины, кое‑кто из них держал в руках войсковые и полковые знамена, перначи, трости, а на груди особо отличившихся посверкивали ордена и медали российского и иноземного достоинства.
По правую сторону от стола в торжественном облачении сосредоточилось духовенство. Вокруг же светской и духовной знати плотной массой толпилось население Сло- бодзеи и окрестных паланок.
Сюда и держал направление Головатый. Он сошел с фаэтона и, сопровождаемый четырьмя штаб - офицерами, сквозь строй казаков размеренным шагом двинулся на
встречу Чепеге. Его порученцы - офицеры шли впереди, неся на широком позолоченном блюде каравай хлеба под парчовой накидкой, присланной Екатериной II. А уж сам Антон нес на другом пожалованном блюде царскую солонку и монаршьи грамоты черноморцам.
Не забыл судья в выгодном свете показать людям и своих младших сыновей. Если одного из старших - Александра он недавно отправил в Санкт - Петербург под покровительство высоких особ и дальнейшего прохождения с их помощью обучения морскому делу, то младшие Афанасий и Георгий сейчас находились при нем и выполняли весьма почетные поручения. Афанасий на вытянутых руках нес кошевому приветственное письмо по случаю устраиваемого торжества, а Георгий - всемилостивейше пожалованную атаману саблю, усыпанную драгоценными каменьями.
- Хоть недешево стоит голова у нашего Антона Голо- ватого, а атаманова дороже, - скаламбурил другой молодик - головкивец Андрей Штепа. - Так, Федя?
- Так, - согласился Дикун. - Что дано природой, не отнимешь всем народом.
Еще только когда судья поравнялся с выстроенным войском, над степной округой прогремело три пушечных выстрела. Орудийный и ружейный салюты продолжались и тогда, когда Головатый величественно, в строгой сосредоточенности, приближался к кошевому атаману. Пальба стихла при встрече обоих казацких предводителей. Головатый передал Чепеге высокую грамоту и монарший подарок - хлеб и соль, которые тот с чувством поцеловал и водрузил на украшенный стол. Затем судья, взяв из рук сына - подростка пожалованную атаману саблю, припоясал ее к шелковому кушаку владельца. Лишь после этого
3. Чепега подал царскую грамоту войсковому писарю Т. Т. Котляревскому:
- Прочтите народу, да погромче и повыразительней.