– Признаёшь ли ты над собой мою власть? – повторил Индра, занеся над головой поверженного нож. Кутса немного подумал и признал. Теперь оружие побеждённого переходило победителю.
Индра помог подняться незадачливому драчуну. Но что-то подсказывало Индре, что он не убедил противника. Этой победой. То есть зародил в нём сомнение. А сомнения – крылья конфликта. Ниспровергать нужно не противника, а его сомнения в твоей силе и непобедимости. И потому Индра вернул Кутсе нож и сказал:
– Для того чтобы ты не сомневался, кто из нас сильнее, я предлагаю продолжить бой. Разумеется, когда ты будешь готов это сделать. Выбери мне оружие сам.
Кутса потирал ушибленную шею и обдумывал предложение Индры. Его давний противник был верен себе. В его вызове звучало другое: "Я смогу победить тебя второй, третий, четвёртый и ещё столько раз, сколько ты захочешь!" Вот что означало благородство Индры.
"Унизителен не сам твой проигрыш, – думал Кутса, – а то, что из него пытаются сделать представление." Он вздохнул и согласился.
Их повторный бой был перенесён на вечер того же дня. Кутса мало-помалу оправился от падения, назойливо ругая свою нерасторопность, боль в боку и ушибленную руку. Его бесконечное причитание стало действовать Индре на нервы. Названый сын Гарджи понимал, что болячки Кутсы – прекрасный способ прикрытия возможного будущего поражения. Кутса не сдавался. Он и сейчас готовил тылы для своего несогласия с преимуществом Индры.
Кутса жаловался на ушибленную руку, а Индра думал, что болезнь прекрасно демонстрирует человеческую натуру. Чем мельче и ничтожнее человек – тем заметнее все его хвори и недуги. Величие же человека делает его слабости незаметными для окружающих.
– Давай перенесём бой, – предложил Индра, – я не хочу, чтобы твои нынешние ушибы явились причиной последующих синяков.
– Это благородно, – сдержанно оценил Кутса, – но мы не будем идти на поводу у собственной слабости, и потому бой состоится.
Индра не отнёс на свой счёт упоминание о слабости, хотя его противник мог иметь свои представления о благородстве.
– Итак, выбирай для меня оружие, – напомнил Индра.
– Пусть это будет твой нож.
Индра расчехлил подарок вождя сиддхов. Кутса оценил необычную красоту этого предмета. Таким оружием похвастался бы не всякий кшатрий.
На этот раз ритуал не был долгим. Кутса удобно встал, широко расставив ноги и вытянув перед собой руку с возвращённым ему рубилом.
– Ну что, готов? – прозвучал коварный вопрос Индры и, едва Кутса ответил: "Да!", смысл этого вопроса сразу прояснил ситуацию на ристалище. Индра с молниеносной скоростью подскочил к противнику и свободной рукой перехватил его оружие. Костяной нож впился в горло оторопевшему маруту. Индра едва сдерживался, чтобы не прибавить ножу усилия. Не распороть горло противника. Тугая, неудержимая сила его атаки застыла на грани безумия. Малейшая непокорность Кутсы, вздох, даже случайная мысль сопротивления, могли сейчас взорвать эту застывшую в волнении силу. Глаза Индры едва не лопались от подступившей ярости. Кутса сразу ослаб.
– Тебе только кажется, что ты готов к бою, – выговорил Индра чужим, неузнаваемым голосом, – к этому бою ты не готов.
Кутса мысленно согласился. Ему ещё никогда не приходилось испытывать такой постыдной робости.
Немного постояв с поднятой рукой, из которой Индра уже извлёк удивительный, но оказавшийся бесполезным нож, Кутса осторожно предположил, что причиной случившегося был вовсе не этот мальчишка с гор, а то, что он сумел сотворить с душой Кутсы. Так подумалось проигравшему маруту. Но он тут же прогнал от себя эту мысль, посчитав её слишком крамольной в сложившейся ситуации.
* * *
– Он победил! – сказала Ратри, вернувшись домой.
– Ну и что. В этом не могло быть сомнения. Наш мальчик дерётся не руками, а способностями.
– Разве ты видел, как он дерётся? – возразила Ратри отцу.
– Зачем мне видеть, я знаю.
– Прекрасная позиция, – вмешалась матрия. – Что мне всегда нравилось в твоём отце, так это самоотверженная скромность его суждений.
– Да-да, – кивнул Диводас, – и ещё нерешительность выводов.
– И ещё нерешительность выводов, – улыбнулась жена вождя сиддхов.
– Нет, что бы вы ни говорили, а Индра как явление мне понятен, – Диводас потянулся на лежанке. – Опасность только в том, что все его способности могут отгореть в юности, и остаток дней он проведёт скучным и разочаровавшимся в себе мужланом.
– Как бы там ни было, другого такого на твоём веку уже можно не найти, – заметила матрия.
Диводас посмотрел куда-то вдаль. Прозрачным, отрешённым взглядом. Задумался.
– Да, пожалуй, – тихо сказал он вдогонку своим размышлениям.
* * *
Индра поймал себя на мысли, что он опоздал с отходом восвояси. Из деревни сиддхов. Началась Ночь Богов. Как-то сразу, без привычной дождевой канители, без воющего по ночам ветра и гниения трав в непросыхающей луговой закиси.
Небо ранили ломкие и беззвучные молнии. Они мимолётно освещали вислую багровую грязь облаков. По всему горизонту.
– Что от меня хочет твой отец? – спросил Индра притихшую рядом Ратри.
– Разве он тебе не сказал?
– Нет.
– Я всё время получаюсь мостиком между вами.
– Это вина Диводаса. Скажи ему, что, если у него есть ко мне какие-то дела, пусть поспешит.
– Ты собрался уходить?
– Да, – твердо сказал юноша.
Ратри опустила глаза. Их осенила пепельным крылом печали Ночь Богов.
– Значит, тебя ничто не держит у нас?
Уверенность юноши надломилась. Он уловил в вопросе Ратри тревожные порывы её нежности. Или скрытую иронию? Индра очнулся:
– Я не знаю, что ты имеешь в виду.
Ратри сжала губы. "Наверно, отец был прав, обнаружив в нём угрозу мужланства", – отпечаталось у девушки в голове. Индра вдруг почувствовал что-то такое. Какую-то ответную грубость её чувств.
– Понимаешь, – сказал он доверительно, – ты обладаешь тонким умом и надменной иронией. Я уже мог в этом убедиться. Мне бы не хотелось…
– Дурачок, – прошептала Ратри, соединив у него на шее свои тонкие пальцы. Индре показалось, что он задохнулся. Он чувствовал, как приближается к его губам тепло её дыхания. Юноша застыл, вдруг ощутив весь восторг душевной несдержанности, и больше ей не сопротивлялся.
Их влекло куда-то в полумрак холодных пространств дома. Скрывающий от случайных глаз и собственной неопытности. Их тревожные руки встречали испуганную дрожь молодых телес. Праведно наивных в своей первозданной чистоте и неприкосновенности. Ратри что-то шептала Индре в глаза, касаясь их горячими губами. Он не слышал. Его воля подчинилась этому порыву, и юноша приближал Ратри к той особой черте, с которой начинается новый отсчёт человеческого совершенства. Или человеческой трагедии. У кого как.
– Нет, стоп, – вдруг услышал он проснувшуюся волю девушки. Индра замер.
– Стоп, – повторила Ратри приходя в себя, – не сейчас.
– Почему? – спросил юноша, скрывая некоторое облегчение, вызванное её решением. Ратри прижала пальчик к его губам:
– Это не должно быть так, походя, между делом.
– А как это должно быть?
– Сам реши, – сказала девушка и исчезла из его рук. Её легкие шаги уносила ночь. Ночь Богов, властвующая над опустевшим миром.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Любого живущего в мире ты превращаешь
в неживущего в мире.(Ригведа. Мандала IV, 17)
Вритра, сын Антаки, превосходил своего родителя во всём. В силе и ловкости, в чутье и злобе. Где сейчас был Антака? Под какой завалиной нашёл он вечный покой? Беззубый и немощный дракон, неспособный уже поймать себе рыбины в мелкой протоке. Весь водный мир, от болотных топей до морского залива с солёной водой, был теперь подвластен Вритре. Никто здесь не мог бы хозяйничать у воды, не заплатив за это кровавую дань. Вритра убивал даже тогда, когда был сыт. Что-то заставляло его бороться за территорию не жалея сил. Ему принадлежала вся вода, вся, до капли, и змей ни с кем её не делил.
Свами опустил на землю высохшие ноги. Он теперь спал на высокой лежанке, потому что не мог наклоняться. Ему не хватало сил подниматься с земли и припадать к ней, сгибая колени и не находя опоры для валкого, немощного тела. У хотара кружилась голова, когда он опускался на свои старческие, нескладывающиеся ноги. Свами был стар. Как одинокий платан в опустевшем поле.
Свами слез с лежанки и прошваркал во двор, где разгулялось белосветное утро. По двору сновали кудлатые домашние птицы, шумно делившие поклёвную шелуху в пыльном разгрёбе песка. Старик вышел из-под навеса, оглядывая двор слезящимися глазами. Он окунул их в это свежее, как девственница после омовения, утро, и светлая лучинка счастья зажглась в его душе.
Старик припал грудью к огородку и долго разглядывал что-то на дороге. Его узловатые пальцы сдавили подпорину. Так, будто он боялся выпустить её из рук. Деревня готовилась к обряду. Новый хотар увёл людей за холмы. Он перенёс святилище. Сегодня дорогу туда украсили нескончаемые гирлянды жертвенных цветов. Они протянулись до самой воды,
Свами пролез под жердями и оказался на пустой улице. Старика влекло к реке. Туда, где на закате сойдутся в одном водовороте безумия все стоны и плачи, крики юной жертвы, мольбы, проклятья и суровый, но равнодушный к происходящему бой ритуальных барабанов. Как это всегда бывало при нём и до него. И останется после.
Свами шёл к реке, чтобы в исступлённом одиночестве наглядеться её безразличием к этой нескончаемой человеческой трагедии.
Река оплёскивала берег скользким катом волны. Зелёным и искристым, как сверк мокрых листьев в грозу. Свами невольно залюбовался водой. Ему вдруг захотелось подставить ей свои старческие ладони. Он трудно заступил на колено, потом подогнул другую ногу и оказался перед самой пенкой, маслистой и пузырчатой, что подсыхала вдоль тёмного края сырого окаёма реки.
От воды пахнуло свежестью. Свами поднял глаза и оцепененел. Из воды на него смотрели стрельчатые глаза змеи. Старик успел вздрогнуть, прежде чем стремительная голова Вритры перебила ему грудину. Одним ударом. Дракон не подозревал, что истинная жертва ждала его только ночью…
* * *
Индра долго обдумывал, как должно случиться то, что твердо остановила Ратри. Так долго, что мало-помалу перегорел к этому желанием. Он избегал общества девушки, чем радовал её отца. Уже начинавшего присматривать за их отношениями. Причиной была повышенная нервная возбудимость девушки в присутствии молодого марута. То ей хотелось спорить со всеми, и она повышала голос, привлекая к себе всеобщее внимание, то Ратри впадала в меланхолическую тоску, демонстративно драматизируя своё одиночество. Но именно такое поведение девушки и привлекло внимание её отца. Он искал ответ на свои вопросы в глазах Индры. Они молчали. Слишком равнодушно к её странностям, чтобы можно было поверить в их непосвящённость в происходящее. Потому Диводас решил больше не тянуть. Как-то после обеда он подозвал к себе молодого кшатрия и сообщил о важности предстоящего разговора. Индра сразу почувствовал облегчение. Должно было случиться то, что объясняло многие недомолвки и двусмыслия, а главное – что освободило бы Индру от необходимости его дальнейшего пребывания в деревне сиддхов. Оно и так слишком затянулось. Пошёл второй месяц после той встречи в поле. Недалеко от мёртвой деревни. Второй месяц, как прозвучала эта фраза: "Герой должен подняться сам".
Не сказать, чтобы юношу кто-то неволил, удерживал здесь посулами или уговорами. И всё-таки его томление по свободе сдерживала непонятная тайна Диводаса, имевшая отношение к судьбе молодого кшатрия.
– Цель каждого сиддха, – начал Диводас, – передать полученное им знание достойному.
Он сделал паузу и посмотрел Индре в глаза. Своими зоркими беспокойными буравчиками.
– Без этого мы не можем идти дальше. То есть получить новое знание.
– Так передай его своему сыну.
– Мой сын и я – суть одно. Я и так не имею от него секретов. Сиддхам нужен посторонний. Но посторонний не совсем обычный.
Индра поднял брови.
– Да, – продолжил Диводас, – не совсем обычный. Такой, как ты.
Индра сосредоточенно молчал. Он сам устанавливал правила этого диалога. Диводас ждал вопросов. Вытягивающих его откровения. Так получалось назидательнее. Вопрос всегда пассивнее ответа, и потому над спрашивающим довлеет воля объяснителя. Если ему есть что сказать. Но Индра не спрашивал. Он был научен самостоятельно отвечать на предполагаемый вопрос. Даже если его ответ и не совпадал с мыслью собеседника.
Не дождавшись вопроса насчёт необычности кшатрия, Диводас пояснил:
– Ты обладаешь высоким уровнем дхи. Силы прозрения. Настолько высоким, что ему мог бы позавидовать любой из жрецов-бхригов. Ты относишься к категории "человек-герой". Самой высокой категории людей.
"Вот для чего ему нужен был бык", – промелькнуло у Индры в голове. Диводас продолжал:
– У людей-героев физическое действие становится прорывом к познанию истины. В этом прорыве они открывают для себя совершенство и несовершенство мира. Они открывают осмысленную необходимость прорываться дальше, чтобы дать другим шанс выжить.
Взгляд Индры ожил.
– Да, – мученически вынес вождь сиддхов, вздрогнув тревожными жилками лица, – поскольку человечество обречено своей глупостью и недальнозоркостью. Правда, героям и дела нет до обыкновенных людей. Зато обыкновенным людям герои не дают покоя. Героическое притягивает, манит, возбуждает страстное желание подражать. Так же, как и демоническое. То есть противоположное этому. Простой человек может только подражать. Ему в равной степени недоступно ни то, ни другое. Ни героизм, ни демонизм в натуральном виде. То есть в системе усилий, которых они требуют от человеческой личности.
Диводас сделал паузу, чтобы убедиться в том, что Индра его понимает. Юноша сопровождал мысли сиддха напряжённым взглядом. Диводас вернулся к разговору:
– Я подскажу тебе кое-что. Возможно, ты и сам дошёл бы до всего этого, но зачем тратить полжизни, если всё можно узнать уже сейчас?
– У собственных прозрений есть преимущества – они вырастают из собственных мозгов.
– Верно, но нет ничего дороже времени.
Индра согласился. Взглядом. И Диводас продолжил:
– Разумеется, я постарался удержать тебя в своём доме, – в этот момент он заглянул Индре в глаза, и юноша вдруг подумал о Ратри, – не для того чтобы распинаться о твоих достоинствах. Только герой способен реализовать познание в поступке. Только герой… Покажи мне нож, завоёванный тобой в бою с этим молодым человеком.
Индра не задумываясь передал Диводасу своё новое оружие.
– Ты знаешь, из чего он сделан? – спросил сиддх, поглаживая ладонью холодную плоскость рубила.
– Кутса сказал, что этот материал вытапливают из камня.
– Верно. Это – металл. Одна из величайших ловушек человечества. Много лет мы обманывали людей, отвлекая их от этого открытия. В надежде, что пятый элемент появится ещё не скоро. Но, видно, пришло его время.
– Пятый элемент? – переспросил Индра.
– Да. Мир устроен по подобию времён года. Он слагается из четырёх стихий. Пятому элементу в этой связке места не нашлось, но его отыскал сам человек. Боги спрятали в камень, а человек отыскал.
– Почему же они не накажут человека за самоволие? – не удержался от вопроса Индра.
– Накажут, обязательно накажут. Но боги верховодят в другой реальности. Пройдут тысячи лет, прежде чем это свершится. Да им и делать ничего не надо, – наказание находится в самом металле. Оно там уже предусмотрено. Наказание должно вызреть в нём, как плод созревает на ветке дерева. Металл поглотит человека. Неизбежно. Такими чудовищными формами своего перерождения, что ни один, даже самый совершенный мозг и представить не сможет. Калиюга. Время "железного демона" началось. На небе сверкает его звезда. Тишья /* Сириус /. На её закате утратит свою власть над миром пятый элемент.
– Для того чтобы человек открыл другой. Подобный этому.
Диводас с тревогой посмотрел на молодого воина:
– Откуда ты знаешь?
– Так. Просто предположил.
– Впрочем, я не об этом хотел с тобой поговорить. Тут уж мы бессильны что-либо сделать. Но есть области бытия, в которые наше познание обязано вмешаться. С единственной целью помочь самим себе выжить.
– Значит, так стоит вопрос.
– Он никогда по-другому и не стоял, – Диводас сверкнул глазами.
Индра вдруг заметил, как красив этот человек. Он был тугим и спелым на тело, коренастым и крепким, будто не расставался с мотыгой. Как вайша. Обычно у таких людей бывают сильные руки и прямолинейный характер. Диводас напоминал могучий древесный ствол, растерзанный, но не сломленный бурей. Вихры Диводаса не слушались гребня и торчали во все стороны, дополняя портрет вождя сиддхов чем-то разбойничьим, чем-то от древнего, забытого облика первочеловека.
– Что мы знаем о себе? Сколько нас? – заговорщицки выспрашивал собеседник молодого воина.
– Приходят кланы и заявляют: "Мы – арийцы!" Их речь похожа на нашу, и обычаи у нас похожие. Они поклоняются Сурье или Вишну. Откуда они пришли? А до них были маруты, и тоже сказали: "Мы – арийцы!" Но до прихода марутов никто не слыхивал ни о них, ни о Рудре. Что это за новый громовник, которого все должны бояться? Парджанью не боялись, а Рудру должны бояться. Сколько ещё придёт племён, называющих себя арийцами? И откуда они приходят? А сколько тех, кто нас окружает? Неарийцев? Разве мы это знаем? Так вот что я тебе скажу: их, неарийцев, великое множество.
– Но они слабы.
– Слабы? Заблуждение! Дики – да! Примитивны, неорганизованны – да, но не слабы. Не слабы, потому что злы. Злость заставляет их яростно цепляться за каждый шанс выжить, отбирая у нас средства к выживанию, вытесняя нас с уже освоенного жизненного пространства потому, что это проще, чем что-то создавать самим. Или самим подчинять себе дикую, необузданную природу. Но они станут сильнее не в пример теперешнему, если организуются.
– Я это знаю. Мой отец защищал стада от набегов пишачей. Горного народа, похожего на зверей.
– Ты слышал, что я сказал?
– Да, – кивнул Индра, – ты сказал, что они станут сильнее, если организуются.
– Верно. А что значит "организуются"? – Диводас пронзил кшатрия выпытывающим взглядом. Индра не спешил с ответом. Он понимал, что заданный вопрос – не более чем выразительный приём этого драматического повествования.
– Организуются – значит, придут к согласию. Вот в чём весь фокус! Сила – в согласии! Не в объединении, не в вооружении и даже не в самой злости, от которой быстро выдыхаются и устают. В согласии! – обрушил Диводас на слушателя триумфальный эпилог своей мысли. – Никогда не допускай согласия в стане своих врагов.
– Если я силён, мне на их согласие наплевать, – заспорил Индра. Диводас покачал головой:
– У победы бывает разная цена. Только глупец платит двойную цену.
С этим Индра решил согласиться.