- Бедное дитя, прости меня! - шептал он.
- Меня прости, соколик, я погубила тебя. Но казаки тотчас же розняли их.
Обрыв был под ногами - и воеводу толкнули туда. Не успели опомниться, как и девушка бросилась туда же, и Волга мгновенно приняла обе жертвы.
Поп Никифор стоял над кручей и рвал свои рыжие космы.
XXX. Струги с мертвой кладью
Разин между тем делал распоряжения о встрече стрельцов, которые плыли сверху на защиту как собственно Царицына, так и других низовых городов.
Все свое "толпище", как иногда называли в казенных отписках его войско, он разделил на две части: одну половину, меньшую, под начальством Васьки-Уса, он оставлял в городе, с другою, большею, он сам выступил для встречи московских гостей и для усиления отряда, находившегося на его флотилии.
Есаул должен был выстроить свой отряд вдоль городских стен, обращенных к Волге, и всю крепостную артиллерию расположить так, чтобы она могла обстреливать всю поверхность Волги вплоть до небольшого островка, лежащего как раз против Царицына и заросшего густым тальником и верболозом.
Лодки же, на которые он посадил часть пехоты, он приказал отвести за островок и там укрыть их за верболозом. Он это сделал для того, что когда стрельцы, подплыв к городу и встретив там артиллерийский огонь с крепостных стен, вздумают укрыться за островом, то чтобы там их встретил не менее губительный огонь с флотилии, которая и должна была отрезать стрельцам отступление.
Сам же он с небольшим отрядом конницы пошел вверх берегом прямо навстречу московским гостям.
Скоро показались и струги с стрельцами. Издали уже слышно было, что стрельцы шли с полной уверенностью "разнести воровскую сволочь", и на первом же струге раздавалась удалая верховая стрелецкая песня, до сих пор раздающаяся по Волге от Рыбинска, в то время Рыбное, до Астрахани. Стрельцы пели:
"Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке
Сизый селезень плывет!
Ишь ты, поди ж ты, что ж ты говоришь ты,-
Сизый селезень плывет!"
Но стрелецкое пение вдруг оборвалось, когда с берега казаки, среди которых было немало из волжского бурлачья, гаркнули продолжение этой песни:
"Вдоль да по бережку, вдоль да по крутому
Добрый молодец идет:
Он с кудрями, он с русыми
Разговаривает!
Ишь ты, поди ж ты, что ты говоришь ты,-
Разговаривает!"
Увидев на берегу небольшой отряд, стрельцы направили свои струги ближе к берегу и открыли по казакам огонь. Казаки отвечали им тем же, и началась перестрелка.
По мере усиления огня казаки отступали, все более и более приближаясь к городу. Стрельцы из этого заключили, что казаки не выдерживают огня, и пустились за ними вдогонку.
Но в это время со стен города, о взятии которого казаками стрельцы и не подозревали, открыли по стругам убийственный огонь. Пораженные неожиданностью, стрельцы не выдержали артиллерийского огня и повернули от города, чтоб укрыться за островом, но там их встретила такая же убийственная пальба из засады.
Царское войско растерялось, поражаемое с двух сторон и ядрами, и пулями. Но стрельцы все-таки упорно защищались, и только тогда, когда две трети было их перебито, стали просить пощады.
Разин велел прекратить пальбу и привести струги с остальными стрельцами к берегу.
Когда струги причалили к берегу, казаки стали считать убитых и насчитали более пятисот трупов. В живых осталось до трехсот стрельцов.
Они вышли на берег и кланялись победителю. Разин сказал им:
- Коли хотите служить мне, оставайтесь со мною, а нет…
- Хотим, хотим, батюшка Степан Тимофеич! - закричали побежденные. - Мы шли против тебя неволею… Прости нас!
- Добро, - сказал Разин, - оставайтесь с нами. А чтобы воеводам да боярам впредь неповадно было перечить мне, я им покажу, какая ждет их широкая масленица. Атаманы-молодцы! - крикнул он к казакам. - Снарядимте-ка два струга, которые будут залишние, и изукрасим их, как вон в песне поется:
"Хорошо были стружечки изукрашены,
Они копьями, знаменами, будто лесом поросли".
- А мы изукрасим их получше, поцветнее.
Казаки, по-видимому, не понимали его и ждали, что будет дальше. Тогда Разин указал на два морских струга из тех, которые им были оставлены прошлого осенью в Царицыне после морского похода и стояли теперь у пристани порожние.
- Вот что, братцы, - сказал он, - сносите всех убитых стрельцов на эти струги, сносите поровну, а там я скажу, что дальше делать. Помогайте и вы, ребята, - сказал он оставшимся в живых стрельцам. - А у кого в кармане сыщите деньги, сносите их есаулу - в дуван пойдут.
Все принялись за работу, не понимая, для чего это, и скоро оба струга наполнены были трупами. Разин взошел на один из стругов.
- Эх! - обратился он к трупам. - Жаль мне вас, горюны, да что делать! Коли лес рубят, то и щепки летят… А я - ох… какой лес задумал вырубить! - заповедный! Да хочу вырубить дочиста, чтоб и побегов не осталось.
Он задумался, глядя на обезображенные лица мертвецов.
- Ну, теперь, братцы, распоясывайте у мертвецов кушаки! - снова заговорил Разин.
Казаки повиновались. Когда было распоясано несколько десятков на том и другом струге, Разин остановил эту странную работу.
- Ну, довольно, братцы: есть чем изукрасить стружечки, - сказал он. - Теперь развешивайте мертвецов по всем снастям, - вот как в Астрахани белорыбицу либо осетрину, а то и воблу развешивают вялить да балыки провесные делают… Да чтоб понаряднее были - все бы снасти, и мачты, и шесты изнавесить боярскими балыками… Пущай любуются да кушают на здоровье… А я из них таких балыков наделаю!
Только теперь все поняли, к чему клонились эти странные распоряжения атамана.
И вот казаки и стрельцы принялись развешивать мертвецов, подвязывая их к снастям кушаками.
Страшную картину представляло это необычайное зрелище. Из Царицына все население высыпало смотреть на то, что делали казаки. Весь берег был усыпан зрителями.
А Разин ходил по стругу, иногда останавливался и задумывался, качал головою, как бы отгоняя назойливые мысли, и потом встряхивал кудрями и отдавал приказания:
- Выше, выше подвешивай! Да шапку набекрень надень… Так, так - ладно… Каковы балыки! Это я моему другу любезному, князю Прозоровскому… Пущай отпишет к Москве тестеньке своему Ордину-Нащокину, каковы-таковы казаки бывают… А то на! - перевести казаков, вольный Дон да Волгу-матушку перелить в Москву-реку да в Яузу… Захлебнетесь Доном да Волгою… Я вам не Ермак дался - не поклонюсь ни Доном, ни Волгою, ни казацкою волею, как тот поклонился царством сибирским: глуп был батюшка Ермак Тимофеич, не тем будь помянут… Да, отольются волку овечьи слезки… Ей! этого гладково на самый верх посадите, на палю, как вон у запорожцев да у турок делают - так, так - ишь важно на пале сидит! А то на - милостивая грамота… похваляем, а там и в бараний рог, как старца Аввакума… Нет, я вам не Аввакум!..
Когда ужасная оснастка стругов была окончена, Разин обратился к стрельцам:
- А кто ваши головы? - спросил он.
Стрельцы отвечали;
- Были у нас, батюшка Степан Тимофеич, пять голов с нами в Казани послано, да ноне в бою твоими казаками трое из них убиты до смерти, а осталось только двое, - вот они.
Разин подозвал их к себе. Те стояли ни живы, ни мертвы.
- Я всех начальных людей, и голов, и бояр убиваю, - сказал Разин. - Вас я не трону: вы так головами и останетесь; одного из вас я посажу на один струг, другого на другой. Плывите в Астрахань с своими стрельцами, как плыли сюда из Казани, и кланяйтесь от меня астраханскому воеводе, князю Прозоровскому, и скажите, что я ему балыков посылаю… Вон какие осетры висят! Да скажите астраханцам всякого звания людям, что я чиню расправу только над боярами да мироедами, а бедных людей не трогаю: бедные - мои братья и все мы промеж себя ровня. Слышали?
- Слышали, батюшка Степан Тимофеич, - покорно отвечали стрелецкие головы.
- Так помните, что я вам сказал, и астраханцам всякого звания людям передайте мои речи от слова до слова, как я сказал, - заключил свою речь Разин.
Стрелецкие головы поклонились.
- А теперь, - обратился Разин к казакам, - снесите на оба струга корму всякого и питья на неделю и больше того, чтоб головам было чем дорогою кормиться. Живо!
Казаки бросились исполнять приказание атамана, и чрез несколько минут из города принесено было множество калачей, несколько окороков, балыков, копченой воблы и несколько бочонков вина.
- Это вам корм, - сказал Разин головам, - голодны не будете. Да не перепейтесь дорогой!
Головы кланялись и благодарили.
- А чтоб вы не бежали с дороги, я вас обоих велю приковать - каждого к своему рулю, - пояснил Разин, - рулем-то вы будете править, а бежать не бежите… Гребцов вам не надо: сама Волга-матушка донесет вас до Астрахани. Эй! атаманы-молодцы! принесите две якорных цепи, да подлиннее, и прикуйте господ голов - каждого к своему рулю.
Казаки принесли две цепи и исполнили, что им приказывал атаман: одного стрелецкого голову поместили на одном струге с мертвецами и приковали, другого - на другом, и тоже приковали.
Затем оба струга с мертвой кладью и с прикованными рулевыми отвели на середину Волги и пустили на произвол судьбы.
Струги тихо поплыли по течению…
Зрелище было до того ужасно, что многие стрельцы, те, что остались в живых, глядя, как уплывали их мертвые товарищи, горько плакали.
Разин долго провожал струги глазами и затем молча воротился в город.
XXXI. Страшная весть
Царь Алексей Михайлович, впечатлительный и мечтательный по природе, поэт в душе, говоря современным языком, очень любил всякую торжественную обрядность и "действо", вроде "пещного действа", а впоследствии и "комидийных действ". Нравились ему и благочестивые зрелища с обрядовою обстановкою, и благочестивое, душеспасительное песнопение странников и "калик перехожих", и он охотно слушал духовные стихи о "богатом и убогом Лазаре", "о грешной душе" и т. п.
И теперь, когда он занимался в своей образной горнице с дьяком Алмазом Ивановым, на заднем крыльце Коломенского дворца сидели двое "калик перехожих", о которых он слышал от царевен и в особенности от царевны Софьи, что они поют разные, "зело предивные стихи".
Дела были неотложные. С нижней Волги с самого ее вскрытия не было вестей, а между тем ходили слухи, что Разин с Дону уже двинулся к Волге. Нужно было озаботиться о снаряжении на Волгу, в "плавную службу", как можно более ратных людей с верхней Волги и с Камы. Поэтому сегодня должен был выехать на Вятку с государевою "памятью" молодой Ордин-Нащокин, Воин, который с ратными людьми просился в Астрахань - на всякий случай - в помощь к тестю своему, к князю Прозоровскому.
Вот эту "память" и докладывал теперь царю Алмаз Иванов. О взятии Разиным Царицына и о разгроме посланных из Казани стрельцов до Москвы еще не дошли слухи, так как единственный путь для сношения с низовыми городами - Волга - был уже в руках у казаков, один отряд которых, посланный Разиным из Царицына вверх по Волге, овладел Дмитриевском, что ныне Камышин.
- Да, да, настали для нас "злы дни", - говорил Алексей Михайлович как бы сам с собою, пока Алмаз Иванов надевал очки, чтоб читать память, - надо торопить с плавною службою. Ну, вычти…
Алмаз Иванов начал читать: "Лета 7179-го, маия 30 день, по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии указу, память Воину Ордину-Нащокину. Ехати ему на Вятку, для того: по государеву указу, велено быти на государеве службе, в плавной, с боярином и воеводою, со князем с Юрьем Борятинским с товарищи, с Вятки ратным людем полтретьи тысячи человеком; да велено на Вятке для государевы плавныя службы сделати сто стругов".
- Сто стругов? не мало? - спросил государь.
- В перву версту, государь, довольно, - отвечал дьяк.
- Добро. Ну?
Дьяк продолжал: "А послан из Казани для тех судов Офонька Косых. И Воину, приехав на Вятку, отдати от боярина и воеводы от князь Юрья Борятинскова с товарищи дьяку Сергею Резанцеву с товарищи ж отписку, и говорити им, чтоб они собрали на Вятке ратных людей полтретьи тысячи человек тотчас, с вогненным и с лучным боем, и рогатины б у них с прапоры были; а были б ратные люди молоды и резвы…"
- Не то что мы с тобой, - улыбнулся Алексей Михайлович.
- Где ж нам, государь, холопем твоим тягаться с твоею государевою резвостью! - пробурчал дьяк свой придворный комплимент и продолжал доклад: - "И из пищалей бы стреляти были горазды, а старых бы и недорослей в них не было. А как на Вятке ратных людей сберут, и Воину с теми ратными людьми ехати в Казань тотчас с вешнею водою вместе, а Офонасью Косых со стругами велети ехати в Казань тот же час не мешкая, чтоб за тем государеве службе молчанья не было. А не пришлют с Вятки ратных людей вскоре, по государеву указу, всех сполна, а государеве службе учинитца за ними мотчанье, и вятчан пошлют из прогонов и пеню им учинят по государеву указу".
Алмаз Иванов кончил.
- Быть по сему, - заключил государь. - Пущай же Воин едет без мотчанья. Все доложил?
- Все, государь, - отвечал дьяк, собирая в сумку докладные свитки.
Дьяк откланялся и вышел, а государь отправился на девичью половину. Там в покоях царевны Софьи он застал постоянного посетителя девичьих покоев Симеона Полоцкого, который продолжал заниматься с любознательной царевной, а также приятельницу ее, молоденькую жену Воина Ордина-Нащокина, Наталью Семеновну, и Артамона Сергеевича Матвеева с своею юной воспитанницей, Натальей же Кирилловной Нарышкиной.
- А! и ты, старый, тут с молоденькими, - милостиво поздоровался государь с Матвеевым.
Матвеев стал замечать, что Алексей Михайлович, встречая иногда у дочери юную его воспитанницу, обращал на нее особенное внимание, и, казалось, она ему серьезно нравилась. Это и заставило его учащать к Софье Алексеевне с своею "царевною Несмеяною", как он называл ее за то, что она почти никогда не смеялась и хорошенькие глазки ее были всегда серьезны и задумчивы.
- Да вот, государь, моя-то царевна Несмеяна соскучилась по государыне царевне Софье Алексеевне, я и привез ее, - отвечал Матвеев, кланяясь. - А я у нее и мамка, и нянька.
- Что же, дело хорошее, - заметил Алексей Михайлович, - нам, старикам, чем же иным и быть, как не няньками?
- Помилуй, государь! - возразил Матвеев. - Не тебе бы это говорить, не нам бы слушать! Тебе, великому государю, самая верста жениться.
Алексей Михайлович поспешил замять этот разговор и обратился к Симеону Полоцкому.
- А слыхал ты, Симеон Ситианович, што ноне весной было трясение земли в Персиде? - сказал он, садясь около дочери.
- Сказывали, государь, - отвечал ученый белорус. - Был трус и в Греках.
- А отчего оное трясение земли бывает? - спросил государь.
- Я зчаю, батюшка, отчего, - отозвалась Софья.
- О! да ты у меня всезнайка, - улыбнулся государь. - А ну-ну, расскажи.
- Оттого, - начала царевна по-книжному, - егда ветры внидут в скважни под землю и паки оттуду исходити имут, и не могут поразитися вон, и тогда от них бывает трясение земли.
- Так, так… Ну, а с чево эти скважни бывают? - допытывался государь.
- А с того - где земля вельми жестока, тамо есть на всяком месте вода под тою землею в исподе, и егда та бездна водная подвизается от ветров и вон выразитися вода жестокости ради земныя не может, тогда раздирает землю великою силою, и сице ту страну двизает, - скороговоркой проговорила Софья, как заученный урок.
Симеон Полоцкий с любовью смотрел на свою ученицу - она не ударила лицом в грязь.
- Да, дивны дела Рук Божиих, - задумчиво проговорил Алексей Михайлович; и потом, обратясь к молодой Ординой-Нащокиной, с улыбкой спросил: - А что, Наталья, будешь плакать, муженька провожамши в ратное дело?
- Я уж и так, государь, плакала, - вспыхнула молодая женщина. - Я б и сама с ним, коли можно, к батюшке поехала.
- О-о! прыткая! - улыбнулся государь. - А впрочем што дивить! Уж коли матушки-игуменьи не испужалась - бежала к жениху, дак вора Стеньки и подавно не испужаешься.
Молодая беглянка еще больше покраснела. Hо Софья Алексеевна замяла этот разговор.
- Что ж, батюшка, позвать калик? - сказала она.
- Позови, позови, - согласился Алексей Михайлович. Царевна вышла и вскоре воротилась, но уже не одна: за нею, осторожно ступая, как бы опасаясь провалиться, вошли в светлицу два странника. Один из них, помоложе, был совсем слепой: волосы его, сбившиеся шапкой и никогда, по-видимому, не чесанные, падали на лоб и на слепые глаза. Другой был зрячий старик, но без правой руки. Войдя в светлицу, они разом поклонились земно, а потом, стоя на коленях, проговорили, осеняясь крестным знамением:
- Благословение дому сему и всем обитающим в оном.
- Аминь, - набожно сказал царь. - Встаньте, страннички, куда путь держите?
- К преподобным Зосиме-Савватию на Соловки, - отвечал слепец.
- А откуда Бог несет?
- С Астрахани, государь-батюшка.
Этот ответ произвел общее движение. Молодая Ордина-Нащокина даже привскочила на месте.
- Из Астрахани? - переспросил Алексей Михайлович. - А что там слышно? Что воевода, князь Прозоровский?
- Были мы, государь-батюшка, у воеводы, - отвечал зрячий, - он нас милостиво принял, отпустил с миром и с милостынею и велел помолиться святым угодникам о здравии твоем, великий государь, и всего государева дома, да велел еще помолиться о здравии рабы божьей Натальи…
- Батюшка, родной мой! - вырвалось у Ординой-Нащокиной.
- Да приказал еще воевода, - продолжал старший калика, - помолиться об избавлении града Астрахани от вора и супостата Стенька Разина.
- А што об нем слышно, где он? над кем промысл чинит? - встрепенулся Алексей Михайлович. - Оттудова давно нет вестей.
- Слышно, надежа-государь, сказывали, быдто вор город Царицын добыл и воеводу предал лютой смерти, - отвечал чуть слышно калика.