- Ум ваш и опытность, - сказал он, - равны вашему мужеству: что вы об этом думаете?
- Полагаю, что дело стоит обдумать.
- Дело в том, - продолжал Ротгер, - что девушка - приближенная княгини, да больше того: она ей все равно, что родная дочь. Подумайте, благочестивые братья, какой подымется вопль.
Гуго де Данвельд засмеялся.
- Сами вы говорили, - сказал он, - что Шомберг отравил или передушил Витольдовых шенят, и что ему за это было? Вопить они начинают из-за всякого пустяка, но если бы мы послали магистру закованного в цепи Юранда, то нас ждала бы скорее награда, нежели наказание.
- Да, - сказал де Леве, - время для нападения подходящее. Князь уезжает, Анна Данута остается здесь одна с придворными девушками. Однако нападение на двор князя в мирное время - дело не пустячное. Княжеский двор - не Спыхов. Это снова, как в Злоторые. Снова полетят жалобы во все королевства и папе на чинимые орденом насилия; снова станет грозить проклятый Ягелло, а магистр… да ведь вы его знаете: он за что угодно ухватится, только бы не воевать с Ягеллой… Да, крик подымется во всех землях Мазовии и Польши.
- А тем временем кости Юранда побелеют на виселице, - ответил брат Гуго. - Наконец, кто вам говорит, что ее надо украсть отсюда, из дворца, из княгининых рук?
- Да ведь не из Цеханова же, где кроме шляхты есть триста лучников.
- Нет. Но разве Юранд не может захворать и прислать за девчонкой людей? Тогда княгиня не запретит ей ехать, а если девочка дорогой пропадет, то кто сможет сказать вам или мне: "Это ты ее украл"?
- Ну да, - ответил раздосадованный де Леве, - сделайте так, чтобы Юранд захворал и вызвал девчонку…
На это Гуго победоносно улыбнулся и отвечал:
- Есть у меня золотых дел мастер. Он был выгнан из Мальборга за воровство, поселился в Щитне и может вырезать любую печать; есть у меня и люди, которые, будучи нашими подданными, происходят все-таки из мазурского народа… Неужели вы меня еще не понимаете?…
- Понимаю, - с восторгом вскричал брат Годфрид.
А Ротгер поднял руки кверху и сказал:
- Да вознаградит тебя Господь Бог, благочестивый брат, ибо ни Маркварт Зальцбах, ни Шомберг не нашли бы лучшего способа.
И он прищурил глаза, точно желая рассмотреть что-то, находящееся в отдалении, и сказал:
- Я вижу, как Юранд с веревкой на шее стоит у Гданских ворот в Мальборге и как наши кнехты бьют его ногами…
- А девчонка останется служительницей ордена, - прибавил Гуго.
Услышав это, де Леве перевел глаза на Данвельда, но тот снова провел рукой по губам и сказал:
- А теперь нам нужно как можно скорее спешить в Щитно.
VI
Однако перед отправлением в Щитно четыре брата-меченосца и де Фурси еще раз пришли проститься с князем и княгиней. Прощание это было не особенно дружеское, но все-таки князь, не желая, по старинному польскому обычаю, отпускать гостей из своего дома с пустыми руками, подарил каждому из братьев по прекрасному куньему меху и по гривне серебра; они приняли подарки с радостью, уверяя, что, как монахи, давшие обет нищенства, они не оставят этих денег себе, а раздадут их бедным, которым в то же время велят молиться за здоровье, славу и будущее спасение князя. Мазуры на эти уверения усмехались в усы, потому что жадность братьев ордена была им известна, а еще лучше известна лживость меченосцев. В Мазовии говорили, что как трус трусит, так меченосец лжет. Князь тоже только махнул рукой на такие выражения благодарности, а когда они ушли, сказал, что благодаря молитвам меченосцев он разве только станет все дальше отходить от рая.
Но еще до этого, при прощании с князем, в ту минуту, когда Зигфрид де Леве целовал у него руку, Гуго фон Данвельд подошел к Данусе, положил руку на ее голову и, лаская ее, сказал:
- Нам повелено платить добром за зло и любить даже врагов наших, поэтому сюда приедет сестра-монахиня и привезет вам, панна, целебный герцинский бальзам.
- Как мне благодарить вас, рыцарь? - спросила Дануся.
- Будьте доброжелательны к ордену и братьям.
Де Фурси заметил этот разговор, и так как его при этом поразила красота девушки, то по отъезде в Щитно он спросил:
- Что это за красавица, с которой вы говорили перед отъездом?
- Дочь Юранда, - отвечал меченосец.
Рыцарь де Фурси был поражен:
- Та, которую вы собираетесь похитить?
- Да. А когда мы ее похитим - Юранд наш.
- Видно, не все плохо, что происходит от Юранда. Стоит быть стражем такого пленника.
- Вы думаете, что с ней воевать было бы легче, чем с Юрандом?
- Это значит, что я думаю так же, как вы. Отец - враг ордена, а дочери вы говорили слова слаще меда и, кроме того, обещали ей бальзам.
Гуго де Данфельд, очевидно, почувствовал необходимость сказать в свое оправдание несколько слов.
- Я обещал ей бальзам, - сказал он, - для того молодого рыцаря, который помят туром и с которым, как вы знаете, она сговорена. Если, когда мы похитим девочку, поднимется крик, то мы скажем, что не только не хотели ей зла, но даже, по христианскому милосердию своему, посылали ей лекарства.
- Хорошо, - сказал де Леве. - Только послать надо надежного человека.
- Я пошлю одну благочестивую женщину, безраздельно преданную ордену. Я велю ей смотреть и слушать. Когда наши люди прибудут, как будто от Юранда, они найдут дело уже подготовленным.
- Таких людей трудно будет набрать.
- Нет. Народ у нас говорит на том же языке. В городе, да даже и в гарнизоне между кнехтами, есть люди, которые бежали из Мазовии, преследуемые законом; правда, это разбойники, воры, но они не знают, что такое страх, и готовы на все. Им я обещаю так: если справятся с делом - большие награды, если не справятся - петля.
- Да, а если они изменят?
- Не изменят, потому что каждый из них в Мазовии давно приговорен к казни. Надо только дать им хорошую одежду, чтобы их приняли за настоящих слуг Юранда, а главное - письмо с Юрандовой печатью.
- Надо предвидеть все, - сказал брат Ротгер, - может быть, Юранд после последней битвы захочет повидать князя, чтобы пожаловаться на нас и оправдать себя. Будучи в Цеханове, он заедет к дочери, в охотничий домик. И тогда может случиться, что наши люди, прибывшие за его дочерью, наткнутся на самого Юранда.
- Люди, которых я выберу, шельмецы отъявленные. Они будут знать, что если наткнутся на Юранда, то пойдут на виселицу. Жизнь их будет зависеть от того, чтобы не встретиться с ним.
- Но все-таки может случиться, что их схватят.
- Тогда мы отречемся и от них, и от письма. Кто нам докажет, что это мы их послали? Наконец, если не будет похищения, то не будет и крика, а если нескольких висельников-мазуров четвертуют, то от этого для ордена большой беды не будет.
Брат Годфрид, младший из меченосцев, сказал:
- Я не понимаю ни вашей политики, ни вашей боязни, как бы не обнаружилось, что девчонка похищена по нашему приказанию. Ведь когда она будет у нас в руках, должны же мы послать кого-нибудь к Юранду и сказать ему: "Твоя дочь у нас, если хочешь, чтобы она получила свободу, отдай за нее де Бергова и самого себя…" Как же иначе?… Но тогда будет известно, что похитить девочку приказали мы.
- Верно, - сказал рыцарь де Фурси, которому не особенно по вкусу пришлась вся эта затея, - к чему скрывать то, что должно обнаружиться?
Но Гуго де Данфельд начал смеяться и, обратившись к брату Готфриду, спросил:
- Давно вы носите белый плащ?
- В первое воскресенье после Троицына дня исполнится шесть лет.
- Так вот, когда вы проносите его еще шесть лет, вы будете лучше понимать дела ордена. Юранд знает нас лучше, чем вы. Ему скажут так: "Твою дочь стережет брат Шомберг, а если ты хоть слово пикнешь - то вспомни-ка детей Витольда…"
- А потом?
- А потом де Бергов будет освобожден, а орден тоже будет освобожден от Юранда.
- Нет, - воскликнул брат Ротгер, - все так хорошо задумано, что Господь должен благословить наш замысел.
- Господь благословляет все поступки, имеющие в виду благо ордена, - сказал угрюмый Зигфрид де Леве.
И они ехали дальше молча, а на два или три выстрела из арбалета шли их слуги, расчищавшие путь, который стал неровен, так как ночью выпал обильный снег. На деревьях лежал толстый слой снега, день был сумрачный, но теплый, и от лошадей подымался пар. Из лесов к людским жилищам летели стаи ворон, наполнявшие воздух зловещим карканьем.
Рыцарь де Фурси немного отстал от меченосцев и ехал в глубокой задумчивости. Уже несколько лет гостил он у ордена, принимал участие в походах на Жмудь, где проявил большую храбрость; принимаемый всюду так, как только меченосцы умели принимать рыцарей из отдаленных стран, он очень к ним привязался и, не обладая собственным богатством, задумал вступить в их ряды. Пока же он то жил в Мальборге, то объезжал знакомых командоров, ища дорогой развлечений и приключений. Недавно прибыв в Любаву с богатым де Берговым и, наслушавшись о Юранде, он воспылал жаждой померяться силами с человеком, которого окружал всеобщий ужас. Прибытие Майнегера, одерживавшего победы во всех боях, ускорило поход. Комтур из Любавы дал для этого людей; но при этом он столько наговорил троим рыцарям не только о жестокости, но и о коварстве и вероломстве Юранда, что, когда тот пожелал, чтобы они отослали обратно солдат, они не захотели на это согласиться, боясь, что, когда они это сделают, он окружит их, перебьет или бросит в спыховские подземелья. Тогда Юранд, полагая, что им нужен не только рыцарский бой, но и грабеж, напал на них первый и нанес им страшное поражение. Де Фурси видел де Бергова, поваленного вместе с конем, видел Майнегера с обломком копья в животе, видел людей, тщетно взывавших о пощаде. Сам он еле сумел прорваться и несколько дней скитался по дорогам и лесам, где бы умер от голода или стал бы добычей дикого зверя, если бы случайно не добрался до Цеханова, в котором нашел братьев Готфрида и Ротгера. Из всего этого похода вынес он только чувство унижения, стыда, ненависти, жажду мести да сожаление о де Бергове, который был его близким другом. Поэтому он всей душой присоединился к жалобе меченосцев, когда они добивались наказания Юранда и освобождения несчастного товарища; когда же эта жалоба оказалась бесплодной - он сам в первую минуту готов был согласиться на все средства, которые бы вели к отмщению. Но теперь в нем вдруг заговорило сомнение. Прислушиваясь к разговорам меченосцев, в особенности к тому, что говорил Гуго де Данфельд, он несколько раз не мог удержаться от изумления. В течение нескольких лет узнав меченосцев ближе, он, конечно, уже видел, что они не таковы, какими представляют их себе в Германии и на Западе. Но в Мальборге он познакомился с несколькими истинными и суровыми рыцарями; они сами часто жаловались на падение нравов братии, на ее развращенность и отсутствие дисциплины, и де Фурси чувствовал, что они правы, но, будучи сам развратным и непослушным, не особенно осуждал эти пороки и в других, тем более что все рыцари ордена вознаграждали свои дурные качества храбростью. Ведь он видел под Вильной, как, сойдясь грудь с грудью с польскими рыцарями, они сражались; он видел их при штурме крепостей, с нечеловеческим упорством защищаемых польскими гарнизонами; он видел, как они погибали под ударами топоров и мечей, в общих схватках или на поединках. Они были неумолимо жестоки по отношению к Литве, но они были как львы и холили, озаренные славой, как солнцем. Но теперь рыцарю де Фурси показалось, что Гуго де Данфельд говорит такие вещи и придумывает такие способы, от которых у каждого рыцаря должна бы содрогнуться душа, а другие братья не только не восстают на него с гневом, но поддакивают каждому его слову. И его охватывало все большее недоумение, и наконец он глубоко задумался, пристало ли ему принимать участие в таких поступках.
Дело в том, что если бы все заключалось только в похищении девушки, а потом в обмене ее на Бергова, то он, может быть, и согласился бы на это, хотя его поразила и схватила за сердце красота Дануси. Если бы ему пришлось быть ее стражем, то он тоже не имел бы ничего против этого и даже не был уверен, вышла ли бы она из его рук такой, какой в них попала бы. Но меченосцам, по-видимому, нужно было другое. Они при помощи ее вместе с Берговым хотели получить и самого Юранда, пообещав ему, что выпустят ее, если он отдастся в их руки, а потом убить его, а вместе с ним, чтобы скрыть обман и злодеяние, убить, вероятно, и девушку. Ведь они уже грозили ей судьбой детей Витольда, в случае если бы Юранд посмел жаловаться. "Они не хотят сдержать слова ни в чем: они обоих обманут и обоих погубят, - сказал себе де Фурси, - а между тем они носят крест и должны беречь свою честь больше, чем другие". И душа его с каждой минутой все больше возмущалась такой низостью, но он решил еще раз проверить, насколько подозрения его справедливы; поэтому он снова подъехал к Данфельду и спросил:
- А если Юранд отдастся вам, вы отпустите девушку?
- Если мы ее отпустим, весь мир узнает, что мы захватили в плен их обоих, - отвечал Данфельд.
- Так что же вы с нею сделаете?
Данфельд наклонился к говорящему и улыбаясь показал гнилые свои зубы, чернеющие под толстыми губами:
- О чем вы спрашиваете? О том ли, что мы с ней сделаем до того, или о том, что после!
Но Фурси, зная уже все, что хотел знать, замолчал. Еще некоторое время он, казалось, боролся с собой, но потом слегка привстал на стременах и сказал достаточно громко для того, чтобы его слышали все четыре монаха:
- Благочестивый брат Ульрих фон Юнгинген, образец и украшение рыцарства, однажды сказал мне: "Еще между стариками ты найдешь в Маль-борге рыцарей, достойных креста, но те, которые живут в пограничных ко-мандориях, только позорят орден".
- Все мы грешны, но служим Господу Богу нашему, - отвечал Гуго.
- Где же ваша рыцарская честь? Не позорными поступками служат Господу, разве только если вы служите не Спасителю. Кто же ваш Бог? Так знайте же, что я не только не приму участия ни в чем, но и вам не позволю.
- Чего не позволите?
- Совершать подлость, предательство, позорный поступок.
- А как же вы можете нам запретить? В битве с Юрандом вы потеряли людей и обоз. Вам приходится жить только милостями ордена, и вы умрете с голоду, если мы не бросим вам куска хлеба. И еще: вы один, нас четверо, как же вы нам не позволите?
- Как не позволю? - повторил де Фурси. - Я могу возвратиться в замок и предупредить князя, а также могу разгласить ваши замыслы по всему миру.
Тут рыцари-монахи переглянулись друг с другом, и лица их мгновенно изменились. Особенно Гуго де Данфельд долго смотрел испытующим взглядом в глаза Зигфрида де Леве, а потом обратился к рыцарю де Фурси.
- Предки ваши, - сказал он, - служили ордену; вы также хотите вступить в него, но мы предателей не принимаем.
- Это я не хочу служить с предателями!
- Берегитесь! Не исполняйте своей угрозы. Знайте, что орден умеет карать не только монахов…
Но де Фурси, которого задели эти слова за живое, обнажил меч, левой рукой схватился за лезвие, правую же положил на рукоять и сказал:
- Клянусь этой рукоятью, имеющей форму креста, клянусь головой святого Дионисия, моего патрона, и рыцарской честью своей, что предостерегу мазовецкого князя и магистра ордена.
Гуго де Данфельд снова пытливым взглядом посмотрел на Зигфрида де Леве, а тот опустил веки, как бы давая знать, что на что-то согласен.
Тогда Данфельд каким-то необычайно глухим и измененным голосом произнес:
- Святой Дионисий мог унести отсеченную свою голову под мышкой, но если когда-нибудь упадет ваша голова…
- Вы мне угрожаете? - перебил де Фурси.
- Нет, убиваю, - отвечал Данфельд.
И он с такой силой ударил его ножом в бок, что острие вошло в тело по рукоятку. Де Фурси вскричал страшным голосом, попробовал правой рукой схватиться за меч, который держал в левой, но выронил его на землю, а в это время три других меченосца стали безжалостно наносить ему удары ножами в шею, в плечи, в живот, пока он не упал с коня.
Потом наступило молчание. Де Фурси, истекая кровью множества ран, бился на снегу и хватал его скрюченными от конвульсий пальцами. Из-под свинцового неба доносилось лишь карканье ворон, летящих из глухих пущ к человеческому жилью.
Потом начался торопливый разговор убийц.
- Люди ничего не видали? - задыхающимся голосом спросил Данфельд.
- Ничего. Они впереди, их и не видно, - отвечал Леве.
- Слушайте, будет повод к новой жалобе. Мы объявим, что мазовецкие рыцари напали на нас и убили товарища. Поднимем такой крик, что его услышат в самом Мальборге: будто князь подсылает убийц даже к гостям своим. Слушайте, надо говорить, что Януш не только не хотел выслушать наши жалобы на Юранда, но и велел убить жалобщика.
Между тем де Фурси в последней судороге перевернулся на спину и лежал неподвижно с кровавой пеной на губах и с ужасом в уже мертвых, широко раскрытых глазах. Брат Ротгер посмотрел на него и сказал:
- Смотрите, благочестивые братья, как Господь Бог карает хотя бы одно лишь намерение предать.
- То, что мы сделали, мы сделали для блага ордена, - отвечал Годфрид. - Слава тем…
Но он не кончил, потому что в этот самый миг позади них, на повороте покрытой снегом дороги, показался какой-то всадник, мчавшийся во весь опор. Увидев его, Гуго де Данфельд поспешно вскричал:
- Кто бы ни был этот человек, он должен погибнуть…
А де Леве, который хоть и был старшим из братьев, но обладал необычайно острым зрением, сказал:
- Я узнаю его: это тот слуга, который убил тура топором. Так и есть: это он.
- Спрячьте ножи, чтобы он не испугался, - сказал Данфельд. - Я снова ударю первым, а вы за мной.
Между тем чех подъехал и в десяти или двадцати шагах остановил коня. Он увидел труп в луже крови, коня без седока, и на лице его отразилось удивление, но длилось оно лишь мгновение. Через минуту он обратился к братьям, точно ничего не видел, и сказал:
- Бью вам челом, храбрые рыцари.
- Мы узнали тебя, - отвечал Данфельд, медленно приближаясь к нему. - У тебя к нам дело?