- Он верно говорит: детина здоровый, - проворчал Мацько.
Потом он нахмурился, сплюнул на сторону и сказал:
- Чур меня!
- Отчего вы чураетесь? - спросила Ягенка.
- Оттого что я вспомнил, как в точно такое же утро мы со Збышкой на дороге из Тынца увидели точно такого же словно бы великана. Тогда говорили, что это Вальгер Удалой… А оказалось, что это был Повала из Тачева, и ничего худого из этого не вышло. Чур нас!
- Это не рыцарь, потому что идет пешком, - сказала Ягенка, напрягая зрение. - И я даже вижу, что он без оружия, только посох держит в левой руке…
- И ощупывает им дорогу, точно ночью, - прибавил Мацько.
- И еле идет! Слепой он, что ли?
- Так и есть, слепой!
Они поехали вперед и через несколько времени остановились перед стариком, который, необычайно медленно спускаясь с пригорка, ощупывал дорогу посохом.
Это был старик, действительно, огромного роста, хотя вблизи он перестал им казаться великаном. Оказалось также, что он был совершенно слеп. Вместо глаз были у него две красные впадины. Кроме того, у него не было правой руки, вместо которой висел узел из грязной тряпки. Седые волосы спускались у него до самых плеч, а борода доходила до пояса.
- Нет у несчастного ни поводыря, ни собаки, сам ощупью дорогу ищет, - сказала Ягенка, - не можем же мы оставить его без всякой помощи. Не знаю, поймет ли он меня, но я заговорю с ним по-польски.
Сказав это, она проворно спрыгнула с лошади и, остановившись перед нищим, стала искать денег в кожаном кошельке, висящем у нее на поясе.
Между тем нищий, услышав перед собой конский топот и голоса людей, протянул вперед посох и поднял голову, как делают слепые.
- Слава Господу Богу нашему! - сказала девушка. - Понимаете, дедушка, по-христиански?
Он, услыхав ее приятный, молодой голос, вздрогнул, по лицу его пробежал какой-то странный отблеск, как бы волнения и грусти, он закрыл веками свои пустые глазные впадины и вдруг, бросив посох, упал перед ней на колени и поднял руки кверху.
- Встаньте! Я и так помогу вам! Что с вами? - спросила с удивлением Ягенка.
Но он не ответил ничего, только две слезы покатились по его щекам, а изо рта вырвался звук, похожий на стон:
- А!.. А!..
- Боже ты мой! Да вы немой, что ли?
- А!.. А!..
Произнеся этот звук, он поднял руку, сперва перекрестился, а потом стал водить ею по губам.
Ягенка, не поняв его, взглянула на Мацьку, который сказал:
- Что-то он тебе так показывает, словно ему язык отрезали!
- Отрезали вам язык? - спросила девушка.
- А! А! А! А! - несколько раз повторил нищий, кивая головой.
Потом он указал пальцами на глаза, потом выставил вперед обрубок правой руки, а левой сделал движение, похожее на удар меча. Теперь и Ягенка и Мацько поняли его.
- Кто это сделал с вами? - спросила Ягенка.
Нищий снова несколько раз сделал в воздухе знак креста.
- Меченосцы! - воскликнул Мацько. Старик утвердительно кивнул головой.
Настало молчание. Мацько и Ягенка с тревогой переглядывались, потому что перед ними было явное доказательство той безжалостности и жестокости, какими отличались рыцари ордена.
- Строгий суд, - сказал наконец Мацько. - Тяжело его наказали, и бог знает, справедливо ли! Этого мы не узнаем. Хоть бы знать, куда его отвести, потому что это, должно быть, человек здешний. По-нашему он понимает, потому что простой народ здесь тот же, что и в Мазовии.
- Ведь вы понимаете, что мы говорим? - спросила Ягенка.
Нищий кивнул головой.
- А вы здешний?
- Нет, - ответил жестами старик.
- Так, может быть, из Мазовии?
- Да.
- Вы подданный князя Януша?
- Да.
- А что же вы делали у меченосцев?
Старик не мог ответить, но на лице его тотчас отразилось такое страдание, что жалостливое сердце Ягенки вздрогнуло, и даже Мацько, хотя немногое могло растрогать его, сказал:
- Небось изобидели его собачьи дети, может быть, и без вины с его стороны. Ягенка сунула в руку нищего несколько мелких монет.
- Слушайте, - сказала она. - Мы вас не оставим. Вы поедете с нами в Мазовию, и в каждой деревне мы будем вас спрашивать, не ваша ли это. Может быть, как-нибудь догадаемся. А теперь встаньте, потому что ведь мы не святые.
Но он не встал, а напротив, нагнулся и обнял ее ноги, точно поручая себя ее покровительству и благодаря, но и при этом в лице его промелькнуло что-то, похожее на удивление и разочарование. Может быть, судя по голосу, он думал, что стоит перед девушкой, а между тем рука его почувствовала кожаные сапоги, какие носили в дороге рыцари и пажи.
А Ягенка сказала:
- Так и будет. Сейчас подойдут наши воза, вы отдохнете и подкрепитесь. Но в Мазовию вы не сразу поедете, потому что нам надо прежде заехать в Щитно.
При этих словах старик вскочил. Ужас и удивление отразились на его лице. Он раскинул руки, словно желая преградить путь, а из уст его стали вырываться дикие, полные ужаса звуки.
- Что с вами? - воскликнула испуганная Ягенка.
Но чех, подъехавший с Сецеховной и внимательно всматривавшийся в нищего, вдруг с изменившимся лицом обратился к Мацьке и каким-то странным голосом проговорил:
- Боже мой! Позвольте мне, господин, поговорить с ним, потому что вы и не знаете, кто это может быть.
Потом, не спрашивая разрешения, он подбежал к нищему, положил руку ему на плечо и стал спрашивать:
- Вы из Щитно идете?
Старик, как бы пораженный звуком его голоса, успокоился и кивнул головой.
- А не искали вы там своего ребенка?
Глухой стон был единственным ответом на этот вопрос.
Тогда Глава слегка побледнел, еще с минуту всматривался своим рысьим взглядом в лицо старика, а потом медленно и раздельно проговорил:
- Так вы Юранд из Спыхова?
- Юранд! - закричал Мацько.
Но Юранд в эту минуту покачнулся и упал без чувств. Пережитые страдания и усталость с дороги свалили его с ног. Вот уже десятый день шел он ощупью, палкой ища дорогу, голодая, мучаясь и не понимая, куда идет. Не имея возможности спрашивать о дороге, днем руководствовался он только теплотой солнечных лучей, а ночи проводил в канавах у дороги. Когда ему случалось проходить по деревне или когда он встречал идущих навстречу людей, он стонами и движениями руки выпрашивал подаяния. Но редко помогала ему милосердная рука, потому что везде принимали его за преступника, которого постигла кара закона и правосудия. Уже два дня питался он древесной корой или листьями и начал даже сомневаться, что когда-нибудь попадет в Мазовию, как тут внезапно окружили его добрые сердца своих людей, родные голоса, из которых один напомнил ему сладостный голос дочери. Когда же в конце концов было произнесено его имя, волнение его перешло всякие границы, сердце его сжалось, мысли вихрем закружились в голове, и он упал бы лицом в дорожную пыль, если бы его не поддержали сильные руки чеха.
Мацько соскочил с лошади, потом оба они взяли его, понесли к обозу и уложили на устланной соломой телеге. Там Ягенка и Сецеховна, приведя его в чувство, накормили его и напоили вином, причем Ягенка, видя, что он не может удержать кубка, сама подавала ему. Потом он заснул крепким сном, от которого проснулся только через три дня.
Между тем путники стали наскоро совещаться.
- Я скажу коротко, - проговорил Ягенка, - теперь надо ехать не в Щитно, а в Спыхов, чтобы оставить его в безопасном месте, у своих людей, и чтобы за ним был уход.
- Ишь ты, как решаешь, - возразил Мацько. - В Спыхов надо его отослать, но мы необязательно должны ехать все туда, потому что его может отвезти один воз.
- Я ничего не решаю, а только думаю, что от него можно бы узнать очень многое о Збышке и о Данусе.
- А как ты станешь с ним говорить, коли у него языка нет?
- А кто же, как не он, показал вам, что нет? Вот видите, мы и без разговора все узнали, что нам было нужно, а что же будет, когда мы привыкнем к его жестам? Спросите-ка его, например, приезжал Збышко из Мальборга в Щитно или нет. Он или кивнет головой, или покачает. То же самое и о других вещах.
- Верно, - воскликнул чех.
- Не спорю и я, что правда, - сказал Мацько, - у меня тоже была эта мысль, только я сперва думаю, а потом говорю.
Сказав это, он приказал обозу свернуть к мазовецкой границе. Во время пути Ягенка то и дело подъезжала к возу, на котором лежал Юранд, боясь, как бы он не умер во сне.
- Не узнал я его, - сказал Мацько, - да и неудивительно. Человек был - что твой тур. Говорили о нем мазуры, что он один из всех их мог бы подраться с самим Завишей, а теперь словно скелет.
- Ходили слухи, - сказал чех, - что его пытали, да иные и верить не хотели, что христиане могут так поступать с рыцарем, у которого патрон - тот же святой Георгий.
- Слава богу, что Збышко хоть отчасти отомстил за него. Но посмотрите только, какая разница между нами и ими. Правда, из четырех собачьих детей трое уже погибли, но погибли в бою, и никто ни одному из них языка в плену не отрезал и глаз не выковырял.
- Бог их накажет, - сказала Ягенка.
Мацько обратился к чеху:
- А как же ты его узнал?
- Сначала я тоже его не узнал, хотя видел его позже, чем вы, господин. Но у меня что-то мелькнуло в голове, и чем больше я присматривался, тем больше мелькало… Ни бороды у него не было, ни седых волос, сильный был человек, как же было узнать его в таком состоянии? Но когда панна сказала, что мы едем в Щитно, а он завыл, тут у меня и открылись глаза.
Мацько задумался.
- Из Спыхова надо бы отвезти его к князю, который, конечно, не может оставить без всякого внимания такой обиды, нанесенной человеку значительному.
- Отрекутся они, господин, они украли у него ребенка предательски и отреклись, а о рыцаре из Спыхова скажут, что он и руки, и глаза, и языка лишился в битве.
- Верно, - сказал Мацько. - Ведь они когда-то самого князя забрали в плен. Не может он с ними воевать, потому что не сладит; разве только, если ему наш король поможет. Говорят да говорят люди о большой войне, а тут даже и маленькой нет.
- А с князем Витольдом?
- Слава богу, что хоть этот их ни во что не ставит… Эх, князь Витольд! Вот это князь! И хитростью они его не одолеют, потому что он один хитрее, чем они все вместе. Бывало, прижмут его подлецы так, что конец ему приходит, меч над головой висит, а он змеей выскользнет и сейчас же их ужалит… Берегись его, когда он тебя бьет, но еще больше берегись, когда ласкает.
- Со всеми он такой?
- Нет, не со всеми, а только с меченосцами. С другими он добрый и благородный князь.
Тут Мацько задумался, словно желая получше вспомнить Витольда.
- Совсем другой человек, чем здешние князья, - сказал он наконец. - Надо было Збышке к нему отправиться, потому что под его начальством и благодаря ему всего больше можно причинить вреда меченосцам.
И помолчав, он прибавил:
- Кто знает? Может быть, мы еще оба там очутимся.
И они снова заговорили о Юранде, о его несчастной судьбе и о невыразимых обидах, понесенных им от меченосцев: сперва без всякой причины убили они его любимую жену, а потом, платя местью за месть, похитили дочь, а самого замучили такими ужасными пытками, что лучших не придумали бы и татары. Мацько и чех скрежетали зубами при мысли о том, что даже и в даровании Юранду свободы было новое заранее придуманное мучительство. Старый рыцарь в душе давал себе слово, что постарается хорошенько разузнать, как все это было, а потом отплатить с лихвой.
В таких разговорах и мыслях прошла у них дорога до самого Спыхова. После ясного дня наступила тихая, звездная ночь; поэтому они нигде не останавливались на ночлег, только три раза хорошенько накормили лошадей, еще в темноте переехали границу и под утро очутились на спыховской земле. Старик Толима, видимо, управлял там всем с непоколебимой твердостью, потому что едва они вступили в лес, как навстречу им выехало двое вооруженных слуг, которые, впрочем, видя, что это вовсе не какое-нибудь войско, а всего лишь незначительный обоз, не только пропустили их без расспросов, но и проводили по недоступным для чужих людей болотам и топям.
В крепостце гостей встретили Толима и ксендз Калеб. Известие о том, что какие-то добрые люди привезли пана, с быстротой молнии распространилось среди гарнизона. Только когда солдаты увидели, каким вышел он из рук меченосцев, среди их разразилась такая буря угроз и бешенства, что если бы в подземельях Спыхова находился еще хоть один меченосец, никакая человеческая сила не смогла бы спасти его от страшной смерти.
Конные солдаты и так хотели тотчас садиться на коней, скакать к границе, схватить сколько удастся немцев и бросить их головы к ногам пана, но их унял Мацько, который знал, что немцы сидят в местечках и замках, а поселяне - люди той же крови, как и спыховцы, только живут под чуждым игом. Но ни шум этот, ни крики, ни скрип колодезных журавлей не разбудили Юранда, которого на медвежьей шкуре перенесли с телеги в его комнату и положили на ложе. С ним остался ксендз Калеб, старинный друг его, любивший Юранда как родного; ксендз стал молиться, чтобы Спаситель мира вернул несчастному Юранду и глаза, и язык, и руку.
Утомленные дорогой путники, позавтракав, тоже пошли отдохнуть. Мацько проснулся уже после полудня и велел слуге привести к нему Толиму.
Зная от чеха, что Юранд перед отъездом велел всем слушаться Збышки и что он устами ксендза завещал молодому рыцарю Спыхов, Мацько тоном начальника сказал старику:
- Я - дядя вашего молодого пана, и пока он не вернется, распоряжаться здесь буду я.
Толима наклонил свою седую голову, слегка похожую на голову волка, и, приложив руку к уху, спросил:
- Так вы, господин, благородный рыцарь из Богданца?
- Да, - отвечал Мацько. - Откуда вы обо мне знаете?
- Потому что вас сюда ждал и о вас спрашивал молодой пан Збышко.
Услыхав это, Мацько вскочил на ноги и, забывая о своем достоинстве, закричал:
- Збышко в Спыхове?
- Был, господин, два дня тому назад уехал.
- Боже ты мой! Откуда он прибыл и куда уехал?
- Прибыл из Мальборга, по дороге был в Щитно, а куда уехал - не сказал.
- Не сказал?
- Может быть, сказал ксендзу Калебу.
- Ах, боже ты мой, мы, значит, разминулись, - сказал Мацько, хлопая себя по бедрам.
Толима же и другую руку приложил к уху:
- Как вы говорите, господин?
- Где ксендз Калеб?
- У старого пана, сидит у его постели.
- Позовите его… Или нет… Я сам к нему пойду.
- Я позову его, - сказал старик.
И он вышел. Но прежде чем он привел ксендза, вошла Ягенка.
- Поди-ка сюда. Знаешь, что случилось? Два дня тому назад здесь был Збышко.
Мгновенно лицо ее изменилось, ноги, одетые в полосатые узкие штаны, видимо, задрожали.
- Был и уехал? - спросила она с бьющимся сердцем. - Куда?
- Два дня тому назад, а куда - может быть, ксендз знает.
- Надо нам за ним ехать, - решительным голосом сказала Ягенка.
Через минуту вошел ксендз Калеб; думая, что Мацько зовет его, чтобы спросить о Юранде, он сказал, предупреждая вопрос:
- Спит еще.
- Я слышал, что Збышко был здесь! - вскричал Мацько.
- Был. Два дня тому назад уехал.
- Куда?
- Он и сам не знал… Искать… Поехал к жмудской границе, где теперь война…
- Бога ради, отче, скажите, что вы о нем знаете.
- Я знаю только то, что от него слыхал. Был он в Мальборге и нашел там могущественное покровительство у брата магистра, первого рыцаря между меченосцами. По его приказанию Збышке было разрешено производить розыски во всех замках.
- Юранда и Данусю искать?
- Да, но Юранда он не искал, потому что ему сказали, что того уже нет в живых.
- Рассказывайте по порядку.
- Сейчас, только отдохну и соберусь с мыслями, потому что я возвращаюсь из иного мира.
- Как это из иного мира?
- Из того мира, куда на коне не проникнешь, но молитвой проникнешь… и от стоп Господа Бога Иисуса Христа, у которых просил я Бога сжалиться над Юрандом.
- Вы чуда просили? А есть у вас власть на это? - с большим любопытством спросил Мацько.
- Власти и силы у меня нет, но они есть у Спасителя, который, если захочет, вернет Юранду и глаза, и язык, и руку…
- Если захочет, так и вернет, - отвечал Мацько. - А все-таки не о пустяках вы просили.
Ксендз Калеб ничего не ответил, а может быть, и не расслышал, потому что глаза у него были, как у безумного, и действительно, было видно, что перед этим он был целиком погружен в молитву.
Он закрыл лицо руками и некоторое время сидел молча. Наконец вздрогнул, протер руками глаза и сказал:
- Теперь спрашивайте.
- Каким образом Збышко склонил на свою сторону войта самбинского?
- Он больше не войт самбинский…
- Ну, дело не в этом… Вы соображайте, о чем я спрашиваю, и отвечайте, что знаете.
- Он понравился ему на турнире. Ульрих любит состязаться на турнирах, сразился он и со Збышкой, потому что в Мальборге было много гостей рыцарей, и магистр устроил состязания. У седла Ульриха лопнула подпруга, и Збышко легко мог сшибить его с коня, но вместо того, увидев это, бросил копье на землю и поддержал падающего.
- А? Вот видишь? - вскричал Мацько, обращаясь к Ягенке. - За это Ульрих и полюбил его? ж
- За это и полюбил. Не хотел уже драться с ним ни на острых, ни на тупых копьях и полюбил его. Збышко рассказал ему свое горе, а тот, как человек, ревностно относящийся к рыцарской чести, вскипел страшным гневом и отвел Збышку к брату своему, великому магистру, жаловаться. Господь Бог дарует ему за это вечное спасение, ибо немного между ними людей, любящих справедливость. Говорил мне также Збышко, что ему во многом помог рыцарь де Лорш, потому что его там чтут за высокое происхождение и богатство, а он во всем свидетельствовал в пользу Збышки.
- Что же вышло из жалобы и этих показаний?
- Вышло то, что великий магистр строго приказал шитненскому комтуру немедленно прислать в Мальборг всех пленников и пленниц, какие есть в Щитно, не исключая самого Юранда. Относительно Юранда комтур ответил, что тот умер от ран и похоронен в Щитно, возле костела. Прочих пленников он отослал; между ними была и девушка - дурочка, но нашей Дануси не было.
- Я знаю от оруженосца Главы, - сказал Мацько, - что и Ротгер, убитый Збышкой, тоже говорил при дворе князя Януша о такой девушке. Он говорил, что ее считали дочерью Юранда, а когда княгиня ему ответила, что ведь они знали и видели настоящую дочь Юранда, он сказал: "Это правда, но я думал, что ее испортили".
- То же самое написал комтур магистру: будто эту девушку они не держали в темнице, а оберегали, так как отняли ее у разбойников, которые божились, что это дочь Юранда.
- И магистр поверил?