- Э, не вызывайте волка из лесу, - весело ответил мазур, - он ездит часто и таскается между Краковом и Тынцом, в особенности по вечерам; а ну как он вас услышит, ну как предстанет перед вами в образе великана…
- С нами крестная сила! - ответила Офка.
В это время Мацько из Богданца, - с своего высокого седла он мог видеть дальше, чем те, которые сидели в коляске, - задержал лошадь и воскликнул:
- Боже всемилостивый, что же это!
- Что такое?
- Богатырь какой-то едет к нам навстречу из-за горы.
- И слово бысть плоть! - испугалась княгиня. - Не наговорите чего-нибудь.
Збышко приподнялся на стременах и сказал:
- Так и есть, великан Вальгер, не кто другой.
Возница от страха осадил лошадей и, не выпуская из рук вожжей, стал креститься: и он с козел увидал на противоположном холме гигантскую фигуру всадника.
Княгиня приподнялась и тотчас же опустилась на место, с лицом, изменившимся от страха. Дануся спрятала голову в складках ее платья. Дворяне, дамы и девицы, ехавшие верхом за коляской, услыхав зловещее имя, начали сбиваться в кучу. Мужчины еще пытались смеяться, хотя в глазах их отражалось беспокойство, но женщины побледнели, и только Миколай из Длуголяса, видавший виды на своем веку, держал себя по-прежнему и, желая успокоить княгиню, сказал:
- Не тревожьтесь, милостивая госпожа. Солнце еще не зашло, а если бы теперь была даже ночь, то святой Птоломей справится с Вальгером.
Тем временем всадник выехал на вершину пригорка, сдержал коня и остановился неподвижно. Его можно было ясно разглядеть в лучах заходящего солнца, и, действительно, его фигура своей величиной, казалось, превосходила обыкновенные размеры человека. Расстояние между ним и свитою княгини было не больше трехсот шагов.
- Зачем он стоит? - спросил один из певцов.
- Потому что и мы стоим, - ответил Мацько.
- Смотрит на нас; как будто хочет выбрать кого-нибудь из нас, - заметил другой певец. - Если бы я знал, что это человек, а не нечисть, то подъехал бы к нему и хватил бы его лютней по лбу.
Женщины вконец перепугались и начали вслух читать молитвы. Збышко, желая похвастать отвагой в глазах княгини и Дануси, сказал:
- А я поеду! Что мне Вальгер!
Дануся с плачем закричала: "Збышко, Збышко", - но он пустил коня и помчался вперед, уверенный, что если встретит и настоящего Вальгера, то насквозь пронижет его копьем.
У Мацька глаза были дальнозоркие, и он сказал:
- Он кажется таким большим потому, что стоит на пригорке. Здоровенный детина, но самый обыкновенный человек - и только. Эва! Поеду и я, а то как бы у Збышка не дошло с ним дело до ссоры.
Тем временем Збышко, пустив коня во всю рысь, раздумывал, сразу ли наставить копье или подъехать поближе и поглядеть сперва, что же это за человек стоит на холме.
Он решил сначала удостовериться хорошенько и тотчас же убедился, что рассудил правильно: по мере того как он приближался, незнакомец в его глазах начал терять необыкновенные свои размеры. Очень рослый человек сидел на огромной лошади, еще большей, чем лошадь Збышки, но чудесного в нем не было ничего. Он был невооружен, с атласной, похожей на колокол, шапочкой на голове, в белом полотняном плаще, из-под которого виднелась зеленая одежда. Голова его была поднята кверху, - он молился и для этого, вероятно, остановил коня.
"Э, что мне Вальгер!" - подумал мальчик.
Он подъехал так близко, что мог бы достать копьем незнакомца. Незнакомец, увидав перед собой великолепно вооруженного молодого рыцаря, дружелюбно улыбнулся и сказал:
- Слава Господу Богу Иисусу Христу.
- Во веки веков.
- Это не двор княгини Мазовецкой, там, внизу?
- Да.
- Так вы из Тынца едете?
Ответа на вопрос не последовало. Збышко посмотрел вперед и так изумился, что не слыхал ничего. С минуту он стоял, как окаменелый, не веря глазам. В нескольких саженях за незнакомцем он увидал конных солдат, во главе которых ехал рыцарь в блестящих латах, в белом суконном плаще с черным крестом, в стальном шлеме, украшенном великолепным гребнем из павлиньих перьев.
- Меченосец, - прошептал Збышко.
И при виде меченосца он подумал, что молитва его услышана, что Бог, по милосердию своему, посылает ему немца, о котором он просил в Тынце, что нужно пользоваться Божьим соизволением, и, не колеблясь ни минуты, прежде чем он успел оправиться от изумления, наклонился на седле и со своим родовым криком "Грады! Грады!" - вовсю помчался на меченосца.
Меченосец также изумился, придержал коня и, не наклоня копья, смотрел вперед, как бы не уверенный, на него ли это нападают.
- Наклони копье, - кричал Збышко, вонзая железные концы стремян в бока лошади. - Грады! Грады!
Расстояние, разделяющее их, уменьшалось. Меченосец, видя, что нападение направлено против него, подставил щит; копье Збышко вот-вот готово было коснуться его груди, как вдруг какая-то могучая рука переломила копье, как сухую тростину, а потом дернула поводья с такой страшной силой, что лошадь сразу остановилась, как вкопанная.
- Сумасшедший, что ты делаешь! - раздался глубокий, грозный голос. - На посла нападаешь, короля оскорбляешь!
Збышко оглянулся и увидал того богатыря, который под видом Вальтера так напугал придворных княгини.
- Пусти меня на немца. Кто ты такой? - крикнул Збышко, хватаясь за рукоять топора.
- Оставь топор. Богом клянусь, оставь топор, говорю тебе, а то с коня сброшу, - еще грознее проговорил незнакомец. - Ты оскорбил короля и будешь предан суду.
Он обратился к людям, которые ехали за меченосцем, и крикнул:
- Сюда.
Тем временем подоспел Мацько с беспокойным и зловещим лицом. И он ясно понимал, что Збышко поступил как безумный и что из этого дела могут произойти гибельные для него последствия; однако он был не прочь и от схватки. Весь отряд неизвестного рыцаря и меченосца состоял не более чем из пятнадцати человек, вооруженных отчасти копьями, отчасти самострелами; двое вполне вооруженных рыцарей могли сразиться с ними не без надежды на победу. Мацько думал, что если впоследствии им грозит суд, то, может быть, лучше пробиться сквозь этих людей и спрятаться, пока не пройдет буря. Его лицо сморщилось, как морда волка, готового укусить, и, остановив коня между Збышкой и незнакомцем, он крикнул:
- Кто вы такие? По какому праву?
- По такому, - отвечал незнакомец, - что король повелел мне наблюдать за безопасностью этих мест, а зовут меня Повала из Тачева.
При этих словах Мацько и Збышко посмотрели на рыцаря, опустили головы и вложили в ножны полуобнаженные мечи. Не страх объял их, - они преклонили голову пред знаменитым и хорошо знакомым им именем: Повала из Тачева, дворянин знаменитого рода и могущественный вельможа, был вместе с тем и славнейшим рыцарем во всем королевстве. Певцы воспевали его в песнях как образец чести и мужества, прославляли его имя наравне с именами Завиши из Гарбова, Фарурея, Скарбка из Гуры, Добка из Олесницы, Яська Нашана, Миколая из Москожова и Зиндрама из Машковиц. В эту минуту, кроме того, он представлял особу короля, и посягнуть на него значило то же, что склонить голову под топор палача.
Мацько остыл и проговорил почтительным голосом:
- Честь и поклон вам, вашей славе и мужеству!
- Поклон и вам, - ответил Повала, - хотя я предпочел бы свести с вами знакомство не при таких тяжелых обстоятельствах.
- Почему же так? - спросил Мацько. Повала обратился к Збышке:
- Что ты натворил, молодой человек?! На большой дороге, на глазах у короля, напал на посла. Знаешь ли ты, что тебя ждет за это?
- Напал он на посла потому, что молод и глуп, ему легче отважиться на какое-нибудь дело, чем обдумать его. Но вы не осудите его сурово, когда я вам расскажу всю историю.
- Не я его буду судить. Мое дело - только взять его под стражу…
- Как же это? - отозвался Мацько, угрюмым взглядом окидывая всех людей, окружающих его.
- По приказу короля.
После этих слов наступило молчание.
- Он дворянин, - помолчав немного, проговорил Мацько.
- Тогда пусть он поклянется рыцарской честью, что предстанет перед судом.
- Клянусь честью! - воскликнул Збышко.
- Хорошо. Как вас зовут?
Мацько назвал свою фамилию и герб.
- Если вы принадлежите ко двору княгини Мазовецкой, то просите, чтоб она ходатайствовала за вас перед королем.
- Мы не принадлежим ко двору княгини. Мы едем с Литвы от князя Витольда. Лучше бы нам не встречаться ни с каким двором. От этой встречи на мальчишку и свалилось несчастье.
Мацько начал рассказывать, что произошло на заезжем дворе, как туда приехала княгиня, как его племянник произносил обет, и вдруг воспламенился таким гневом против Збышки, что закричал на него:
- Лучше бы тебе умереть под Вильной! О чем ты думал, дурак?
Збышко ответил:
- После того как я дал обет, я молился Господу Иисусу, чтоб он послал мне побольше немцев, и обещал ему разные дары, и когда увидал павлиньи перья и плащ с черным крестом, то какой-то голос заговорил во мне: "Бей немцев, чудо совершилось". Ну я и напал на него, да кто бы не напал…
- Слушайте, - перебил Повала, - я не желаю вам зла, я вижу ясно, что мальчик провинился скорее по легкомыслию, свойственному его возрасту, чем по злому умыслу. Я был бы рад, если бы мне можно было совсем не обратить внимания на его поступок и ехать дальше как ни в чем не бывало. Но сделать это я могу только в том случае, если комтур обещает ничего не говорить королю. Просите его, может быть, он и сжалится над подростком.
- Я скорее пойду под суд, чем стану кланяться меченосцу! - воскликнул Збышко. - Недостойно это моей рыцарской чести.
Повала из Тачева сурово посмотрел на него и сказал:
- Не хорошо ты поступаешь. Те, что постарше, лучше тебя знают, что достойно и что недостойно рыцарской чести. Обо мне люди кое-что знают, а я все-таки скажу тебе, что если б я провинился, то не постыдился бы просить прощения за свою вину.
Збышко смутился, но, осмотревшись вокруг, ответил:
- Земля здесь ровная, утоптать бы ее немного… Чем просить прощения у немца, я предпочел бы сразиться с ним на коне или на ногах, на смерть или неволю.
- Дурак ты, - перебил Мацько. - Как же это ты с послом станешь сражаться. Ни тебе с ним нельзя, ни ему с таким паршивцем.
И он обратился к Повале:
- Простите, благородный рыцарь! Мальчишка совсем избаловался во время войны, пусть он лучше не говорит с немцем, а то еще обругает его. Говорить буду я, буду просить прощения, а если, после своего посольства, немец захочет встретиться со мной, то я охотно выйду против него.
- Рыцарь этот знатного рода, едва ли он с кем-нибудь захочет биться, - ответил Повала.
- Как же это так! Разве у меня нет пояса и шпор? Против меня и князь может стать.
- Не спорю, но лучше не говорить об этом, если он сам не начнет беседы, а то как бы он на вас не обиделся. Ну, помоги вам Бог!
- Пойду хлопать глазами! - сказал Мацько Збышке. - Погоди ты у меня!
И он приблизился к меченосцу, который неподвижно сидел на своем огромном, похожем на верблюда, коне и с величайшим равнодушием прислушивался к тому, что говорят. Мацько во время войны научился по-немецки и начал объяснять немцу на его родном языке, что случилось, сваливая вину на молодые годы и неукротимый характер мальчика, которому показалось, что сам Бог послал ему рыцаря с павлиньими перьями, и наконец стал просить, чтоб Збышке отпустили его вину.
Лицо комтура не дрогнуло. Прямой и неподвижный, с высоко поднятой головой, он смотрел на Мацька своими стальными глазами так равнодушно и так презрительно, как будто бы смотрел не на рыцаря, даже не на человека, а на какой-нибудь бездушный предмет. Владелец Богданца заметил это, и хотя слова его были по-прежнему вежливы, душа его, видимо, начинала возмущаться. Он говорил все с большим принуждением, а на его загорелых щеках выступил румянец. Было очевидно, что при столкновении с этой леденящею гордостью он сдерживался, чтоб не заскрежетать зубами и не разразиться гневом.
Повала, у которого было доброе сердце, заметил это и решил прийти ему на помощь. И он в молодости при дворах: венгерском, рагузском, бургундском и чешском, в поисках рыцарских приключений, которые повсюду прославили его имя, научился по-немецки; поэтому теперь он обратился на этом языке к Мацьку примирительным и нарочито шутливым тоном:
- Как видите, благородный комтур полагает, что все это дело не стоит слов. Не только в нашем королевстве, но и повсюду подростки не отличаются зрелым умом, но такие рыцари, как комтур, не борются с детьми ни на арене, ни в суде.
Лихтенштейн выпятил свои усы и, не сказав ни слова, тронул коня, минуя Мацьку и Збышку.
А у них от бешеного гнева волосы встали дыбом под шлемами, а руки так и хватались за мечи.
- Подожди, проклятый меченосец! - сквозь стиснутые зубы проговорил старый рыцарь из Богданца. - Теперь уж я обрек тебя и найду, когда ты перестанешь быть послом.
Но Повала, также вскипевший, сказал:
- Это потом. А теперь пусть княгиня просит за вас, не то плохо будет мальчику.
Повала поехал за меченосцем, остановил его и повел с ним оживленную беседу. И Мацько и Збышко заметили, что немецкий рыцарь смотрел на Повалу не так гордо, как на них, и это их еще больше обозлило. Через минуту Повала вернулся к ним, дал меченосцу отъехать и сказал:
- Я просил за вас, но с ним ничего не поделаешь. Он говорит, что не станет жаловаться только в том случае, если вы сделаете то, чего он захочет.
- А чего он хочет?
- Он сказал так: "Я остановлюсь, чтобы приветствовать мазовецкую княгиню; пусть они подъедут, слезут с коней, снимут шлемы и, стоя с обнаженными головами, попросят у меня прощения".
Тут Повала взглянул на Збышку и добавил:
- Это тяжело для людей благородного происхождения… я понимаю, но Должен предостеречь тебя, что если ты этого не сделаешь, то кто знает, что ожидает тебя: может быть, топор палача.
Лица Мацьки и Збышки словно окаменели. Снова наступило молчание.
- Ну так как же? - спросил Повала.
Збышко ответил спокойно, с такой серьезностью, как будто в одну минуту сделался на двадцать лет старше:
- Что ж делать? На все воля Божья!
- Как так?
- Да так, что, если б у меня было две головы и палач собирался бы отсечь мне обе, - так честь-то у меня одна, и позорить ее я не могу.
Повала сделался серьезным и, обратившись к Мацьке, спросил:
- А вы что скажете?
- Я скажу, - угрюмо ответил Мацько, - что этого малого я воспитывал с колыбели. Наш род от него зависит, я уже стар, но вымаливать прощения он не может, хотя б ему суждено было погибнуть.
Его суровое лицо задрожало, и вдруг любовь к племяннику вспыхнула в нем с такой силой, что он обхватил его своими, закованными в железо, руками и воскликнул:
- Збышко! Збышко!..
Молодой рыцарь изумился и, в свою очередь, обняв дядю, сказал:
- Ах, я и не знал, что вы меня так любите…
- Вижу, что вы настоящие рыцари, - сказал взволнованный Повала, - а коль скоро молодой человек поклялся мне честью явиться на суд, то я не стану брать его под стражу: таким людям, как вы, можно верить. Надейтесь! Немец целый день пробудет в Тынце, значит, я увижу короля раньше и представлю ему дело так, чтоб меньше разгневать его. Хорошо, что я успел переломить копье, это великое счастье.
Но Збышко сказал:
- Если уж мне придется сложить голову, то пусть бы у меня было хоть утешение, что я продырявил панцирь меченосца.
- Честь свою защищать ты умеешь, а того не понимаешь, что своим безумным поступком опозорил бы весь наш народ, - сердито ответил Повала.
- Понимать-то я понимаю, - сказал Збышко, - но поэтому-то мне и жаль…
Повала же обратился к Мацьке:
- Знаете что? Если этому подростку каким-нибудь образом удастся вывернуться, то вы должны надеть ему на голову шапочку, как делают с соколами. Иначе он не умрет своей смертью.
- Ему удалось бы вывернуться, если б вы утаили перед королем то, что случилось.
- А с немцем я что сделаю? Ему языка узлом не завяжешь!
- Верно! Верно!..
Они повернули обратно ко двору княгини. Слуги Повалы, которые перед этим смешались с людьми Лихтенштейна, теперь присоединились к господину. Издалека из-за мазовецких шапок виднелись развевающиеся павлиньи перья меченосца и его сверкающий на солнце шлем.
- Удивительная натура у меченосцев, - как бы в раздумье сказал рыцарь из Тачева. - Когда меченосцу приходится плохо, он терпелив, как францисканец, покорен, как ягненок, и сладок, как мед, так, что лучше его на свете не найдешь. Но чуть он почувствует в себе силу, никто не станет так величаться, ни у кого не найдешь меньше милосердия. Видно, Господь Бог дал им камень вместо сердца. Я присматривался к разным народам и не раз видел, как истинный рыцарь щадит другого рыцаря, послабей, и говорит себе: "Много чести мне не прибудет, если я убью лежачего". А меченосец тогда-то и делается еще свирепей. Держите же его и не пускайте, а то плохо будет. Вот так и этот посол. Сейчас же пожелал не только нашего извинения, но и позора. Но я рад, что этого не будет.
- Не дождется он! - вскричал Збышко.
После этих слов они подъехали и смешались со свитою княгини. Меченосец при их приближении принял гордый и презрительный вид, но они не обращали на него внимания. Збышко стал возле Дануси и весело начал рассказывать ей, что с пригорка виден уже Краков, а Мацько повел разговор с одним из певцов о необычайной силе пана из Тачева, переломившего копье Збышки, как сухую тростинку.
- А зачем он сломал копье? - спросил певец.
- Мальчишка наскочил на немца, да только для смеха.
Певцу, который был шляхтич и человек опытный, такая шутка показалась не особенно пристойной, но, видя, что Мацько говорит о ней небрежно, и он не придал ей важного значения. Немца такое поведение начало сердить. Он посмотрел на Збышку, потом на Мацьку и, наконец, понял, что с коней они не сойдут и нарочно не обращают на него внимания. Тогда глаза его сделались еще суровее, и он начал прощаться с княгиней.
Когда он удалился, пан из Тачева не мог сдержаться и сказал ему на прощанье:
- Поезжайте смело, храбрый рыцарь. Места здесь спокойные и на вас никто не нападет, кроме какого-нибудь шального мальчишки.
- Хотя в вашей земле странные обычаи, но я искал не защиты, а вашего общества, - ответил Лихтенштейн. - Надеюсь, что мы встретимся в здешнем дворце и еще где-нибудь…
В последних словах слышалась скрытая угроза, и Повала серьезно ответил:
- Как бог даст…
Сказав это, он поклонился и повернул назад, потом пожал плечами и проговорил вполголоса, но так, что его слышали ближайшие люди:
- Паршивец! Я поднял бы тебя с седла на острие копья и держал бы в воздухе столько времени, чтобы можно было трижды прочесть "Отче наш".