Когда магик вышел, она передала Мариамне ключи от шкафов и сундуков покойной. Константин оставался в соседней комнате, пока одевали умершую. Наконец, Горго вышла к нему проститься. Он снова хотел обнять ее, умоляя идти вместе с ним на корабельную верфь, но Горго решительно отвела его руки и сказала:
– Нет, мой дорогой, я не могу этого сделать: меня ждут еще другие обязанности.
– И меня также! – воскликнул префект убедительным тоном. – Но ты отдалась мне всецело, ты не принадлежишь больше себе одной: ты моя, и я настаиваю, требую, чтобы ты исполнила мою первую просьбу! Иди к моей матери или оставайся дома. Где бы ни был твой отец, там не место моей будущей жене. Я подозреваю, куда отправился почтенный Порфирий. Мне следует предупредить тебя, Горго: судьба старых богов решена. Римское войско несравненно сильнее защитников язычества. Клянусь тебе нашей любовью и всем, что мне дорого и свято: не далее завтрашнего дня Серапис будет ниспровергнут.
– Я знаю это, – сказала Горго. – Ты получил приказ уничтожить статую бога.
– Получил и должен повиноваться. Девушка кивнула ему головой.
– Ты не можешь не исполнить своего долга, – заметила она без малейшей тени неудовольствия, – так решила судьба. Но помни, Константин, что бы ни случилось, мы связаны неразрывными узами. Никто не в силах нас разъединить. Какие бы бедствия ни разразились над нами, мы будем стоять друг за друга до самого конца.
Горго протянула любимому человеку свою горячую руку и с нежностью посмотрела ему в лицо. Потом она еще раз обняла его мать и крепко поцеловала.
– Пойдем, пойдем со мной, дитя мое! – молила Мариамна.
Но девушка освободилась из ее объятий и промолвила:
– Идите к себе домой, если вы меня любите, идите, оставьте меня одну!
С этими словами она удалилась в спальню, где лежала покойница, и, прежде чем другие успели последовать за ней, отперла потайную дверь, завешанную ковром, и торопливо вышла из дома.
ГЛАВА XXI
Стояла душная ночь. Темные тучи заволакивали северную сторону горизонта. Над свинцовой поверхностью Мареотийского озера, как над горячей ванной, клубился беловатый пар и мелькали пенистые гребни волн. Тусклый месяц, окруженный красноватым сиянием, скупо освещал окрестности, выглядывая из дымки тумана. Каменные стены домов, накалившись во время дневного зноя, еще сильнее нагревали воздух на погруженных в таинственный полумрак пустынных улицах Александрии. С запада, по направлению к пустыне, черные тучи были окрашены желтоватым отблеском, и в жаркой, тяжелой атмосфере ярким заревом вспыхивали зарницы. Теплый ветер, дувший с юго-запада, приносил с собой едкую песчаную пыль, которая колола и точно обжигала лицо.
Измученная Горго с трудом подвигалась вперед в сопровождении старого жреца. Природа и все живые существа казались подавленными безотчетной тревогой. Порывистый ветер, вспышки молний, странная форма и цвет нависших облаков придавали картине всей ночи какой-то необыкновенный отпечаток. Казалось, сами стихии предчувствовали бедствия Вселенной, готовившейся к чему-то неслыханному, ужасному. Горго закутала голову покрывалом и накидкой, чтобы не задохнуться от песка, попадавшего в рот и слепившего глаза. Ее виски горели, как в огне; сердце мучительно билось учащенными ударами, и девушка с трудом следовала за своим провожатым.
Заслышав позади себя шаги, она вздрагивала от испуга, думая, что ее догоняет Константин. При каждом порыве ветра, осыпавшего ее лицо колючими песчинками, при каждой вспышке зарницы кровь застывала в жилах Горго, потому что эти грозные явления казались ей предвестниками наступающего конца. Она хорошо знала дорогу от ее дома до лесной биржи Порфирия, но теперь то же самое расстояние как будто удесятерилось. Наконец жрец Сатурна и его взволнованная спутница достигли цели.
У одной из калиток магик сказал пароль и подал условный знак поставленным здесь часовым. Пришедшие миновали кучи бревен, скрывавшие вход в подземный канал. Знакомый раб освещал им путь. Все трое спустились вниз и стали пробираться вдоль узкого подземелья. Здесь было тесно и довольно душно. Летучие мыши, встревоженные факелом проводника, летали над их головами неслышно, как призраки, взмахивая темными крыльями. Они внушали Горго страх и отвращение, но все-таки в этом укромном месте она чувствовала себя безопаснее, чем на улице. Таинственная темнота туннеля и колеблющийся красноватый отблеск огня на его стенах привели девушку в особенное настроение. Этот трудный путь вел ее к прекрасной, возвышенной цели. Скоро окружающий мрак должен рассеяться, и Горго увидит дивное великолепие знаменитого храма. При этой мысли ею овладело чувство невольного восторга и благоговения, которое совершенно прогнало прежнюю тревогу.
Смерть под священными сводами Серапеума в объятиях Константина казалась ей блаженством. Ожидать своего последнего часа в пышном чертоге царя богов – что могло быть лучше подобной участи? Пускай поразит ее судьба в этих местах, полных божественной благодати. Жизнь дала Горго все, чего она могла желать, и где в целом мире нашла бы она себе лучшую гробницу, чем это святилище владыки Вселенной, перед которым трепещут все остальные боги?
С самого детства дочь Порфирия привыкла посещать величественный гигантский храм Сераписа, и теперь она живо представляла себе его громадные галереи, наполненные тысячами благородных сподвижников Олимпия, воодушевляемых одним возвышенным чувством. Девушка ожидала услышать здесь набожное пение восторженных юношей и мужчин, которые из глубины сердца возносят хвалу великому богу, готовые пожертвовать жизнью за веру отцов своих. Горго думала, что на дворах Серапеума дымятся сжигаемые жертвы, что под сводами святилища ходят волны благовонных курений, и лучший цвет александрийской молодежи с солидной грацией исполняет под предводительством жрецов торжественный танец вокруг украшенных цветами алтарей.
Молодая девушка ожидала встретить Порфирия среди почтенных старцев, собравшихся возле мудрого Олимпия и занятых набожной беседой о грядущих переворотах, о великих тайнах бытия, среди адептов , благоговейно наблюдавших в обсерватории Серапеума за пророческим течением небесных светил, движением облаков и вещим полетом птиц. При мысли об отце Горго снова почувствовала острую боль в сердце, представляя себе, как будет поражен Порфирий этим неожиданным ударом. Однако девушка полагала, что печальное известие он должен встретить приготовленным ко всему худшему, ввиду неотвратимых бедствий, связанных с ниспровержением Сераписа.
Перспектива очутиться среди множества мужчин, наполнявших храм, нимало не смущала Горго. Присутствие отца и ее почтенного наставника и друга, Олимпия, служило ей гарантией полной безопасности. Кроме того, там находилась Герза, которая не откажет девушке в своем покровительстве. Да и кто же мог бы оскорбить ее девическую скромность в роковую ночь, когда всякий верующий со страхом ожидал собственной гибели и разрушения Вселенной? Так думала дочь Порфирия, пока они все трое не дошли до крепких ворот, замыкавших канал.
После того как им отворили, Горго со своими провожатыми вступила в предназначавшиеся для религиозных мистерий подземные отделения храма. В этих местах адепты подвергались трудным испытаниям, прежде чем удостоиться высшего посвящения и быть принятыми в число эзотериков . Залы, комнаты и ходы, которые Горго видела первый раз в жизни, скудно освещались редкими лампами и факелами, но все, что она могла здесь заметить мимоходом, наполняло ее душу благоговейным трепетом, возбуждая впечатлительную фантазию девушки. Этот удивительный подземный мир поражал бесконечным разнообразием. Каждый уголок, каждая колонна и лепная фигура изумляли своими причудливыми формами, резко уклоняясь от всего обыкновенного и естественного. Так, за комнатой в форме трехсторонней пирамиды, наклонные стороны которой сходились наверху острым углом, следовал зал, изображавший многогранную призму.
Дорога, окаймленная сфинксами, вела через длинный, широкий проход. Горго невольно ухватилась за одежду своего провожатого, потому что с правой стороны, позади фигур загадочных животных, зиял темный провал. В другом месте пришлось проходить под нависшей скалой, откуда с диким ревом низвергался шумящий водопад, исчезавший в бездонной глубине. Отсюда путники попали в обширный грот, высеченный в скале, и увидели перед собой ряд позолоченных голов крокодилов. Здесь у Горго стеснилось дыхание от запаха дыма и смолы, потому что они шли мимо железных жаровен и странного вида печей. Со стен смотрели на девушку разрисованные красками барельефы, представлявшие собою страшные фигуры осужденных грешников: Тантала, Иксиона и Сизифа, ворочавшего свой громадный камень. По обеим сторонам узких проходов виднелись кладовые, также вырубленные в скале и запертые толстыми железными дверями, как будто в них были спрятаны несметные сокровища или скрывались недосягаемые тайны. В иных местах одежда Горго задевала то статую, то какой-нибудь прибор, плотно закутанный коврами и занавесками.
На стенах были нарисованы различные чудовища, таинственные чертежи и знаки. На потолке между фигурами людей и животных виднелись созвездия, которые по египетской традиции плыли на барках и кораблях по хребту вытянувшейся женщины гигантских размеров. Рядом с ними можно было встретить рисунки греческих художников, изображавшие созвездия Плеяд , неразлучных Диоскуров Кастора и Поллукса, увенчанных ярким ореолом, и усыпанные звездами "Волосы Береники" .
Все эти подземные чудеса волновали и туманили воображение глубоко потрясенной Горго. То, что она успела рассмотреть мимоходом, было плохо освещено, едва заметно, но, тем не менее, невольно влекло к себе таинственным очарованием. Какие мистерии, какие поразительные эффекты могли скрываться в тех местах, которые были недоступны ее взору? Девушке казалось, что ожидаемый переход от земного существования к вечности уже начался, и она, живая, вступила как будто в мрачную область ада, – до того все окружающее было не похоже на трезвую действительность.
Между тем дорога стала понемногу подниматься, и, наконец, Горго достигла самого помещения храма по высокой витой лестнице. В подземелье она встречала отдельные группы мужчин, но там все-таки царствовало торжественное безмолвие. Глубокая тишина была особенно заметна от звука приближавшихся и удалявшихся шагов. Такая обстановка вполне соответствовала ожиданиям Горго. Это спокойствие напоминало ей грозное затишье перед бурей. Поднимаясь по лестнице, она сняла с головы покрывало, оправила складки одежды и приняла величественную осанку жрицы, как следовало знатной девушке, приближающейся к священному алтарю. Но чем выше поднималась Горго, тем яснее доносился до ее слуха нестройный гул множества голосов и звуки музыкальных инструментов. Она явственно различала игру на флейте и удары литавр.
"Вероятно, религиозный танец уже начался", – подумала про себя дочь Порфирия. Теперь она стояла в одной из боковых комнат ипостиля. Ее спутник отворил высокую дверь, обитую позолоченной медью и серебром, и Горго последовала за ним торжественной походкой, с поднятой головой и опущенными глазами, в священную галерею, где в неприступном величии царило изображение Сераписа. Они, не останавливаясь, миновали боковую колоннаду, спустились с двух ступенек вниз и вышли на середину самого большого и самого красивого из всех помещений Серапеума. Дикий шум, который донесся до Горго из отворенной двери, удивил ее и привел в смущение; когда же она решилась поднять глаза и осмотреться, ею овладел настоящий ужас. Девушка испытала в эту минуту то же самое, что испытывает путник, который, обманувшись ночной темнотой, думал вступить на цветущую поляну и вместо того попал в трясину бездонного болота.
Горго зашаталась, схватившись рукой за первую попавшуюся статую, и, оглядевшись вокруг, спрашивала себя: сон это или действительность? Она не хотела ни видеть, ни слышать того, что происходит перед ней. Возмутительная сцена оргии внушала ей глубокое отвращение, но Горго некуда было уйти от непристойного зрелища. Некоторое время она стояла на своем месте, как пораженная громом, и была не в силах ни отвернуться, ни сделать малейшего движения, но, наконец, девушка закрыла руками пылающее лицо. Оскорбленная девическая стыдливость, жестокое разочарование и справедливый гнев против людей, совершавших столь гнусное святотатство, глубоко потрясли взволнованную Горго. Она принялась плакать, как не плакала еще ни разу в жизни.
Дочь Порфирия опустила покрывало и закутала голову, как будто желая защититься от бури и холода. Никто не обращал на нее внимания. Даже добрый старик, жрец Сатурна, ушел за Порфирием. Ей приходилось ожидать его возвращения и куда-нибудь скрыться. Отыскивая укромный уголок, она увидела женщину в траурной одежде, сидевшую на полу перед статуей богини справедливости. Девушка узнала вдову Асклепиодора. Эта встреча немного ободрила ее. Подойдя к Веренике, она сказала со слезами:
– Позволь мне сесть возле тебя; у нас обеих тяжелое горе!
– Ты права! – согласились почтенная матрона.
Не спрашивая о том, что случилось с Горго, она привлекла ее к себе, и из глаз осиротевшей матери полились облегчающие слезы.
Так сидели опечаленные женщины одна возле другой, поглощенные своим горем, а перед ними бесновалась и плясала под звуки музыки разнузданная толпа.
Мужчины и женщины с неистовым ревом носились по галереям Серапеума. Без всякого такта и ритма взвизгивала флейта, дребезжали литавры, гремели барабаны. Развеселившиеся пастофоры отворили кладовые храма, и хмельные кутилы вытащили оттуда шкуры пантер, надеваемые жрецами при религиозных обрядах, железные жертвенные тележки, деревянные носилки, на которые во время торжественных процессий ставили статуи богов, и многие другие принадлежности праздничных церемоний. В зале, рядом с опустошенными кладовыми, осталось множество учащихся юношей и молодых девушек, которые готовили какой-то громадный и роскошный сюрприз пирующим. Они таинственно заперлись в этом отделении, куда приказали принести себе значительное количество вина. Между тем большинство бесчинствующих вернулось с награбленной добычей в гипостиль, чтобы заняться устройством различных забав.
Самый толстый из виноделов должен был изображать Диониса. Его посадили на высокую четырехколесную жертвенную тележку из тяжелой литой меди, обвили цветочными гирляндами обнаженное тело и поставили между безобразно жирных ног алебастровый кувшин. Одутловатый живот толстяка дрожал от хохота, когда ликующая толпа с громкими криками потащила колесницу по всему храму. Разгоряченные вином участники оргии сняли с себя одежды, в беспорядке побросав их между колонн или прямо в красные лужи разлитого вина. Растрепанные волосы девушек, перепутанные с увядшими листьями и помятыми цветами, свешивались на их раскрасневшиеся лица. Юноши, зрелые мужчины и старики, как одержимые бешенством, плясали возле женщин с тирсами и грубыми символами культа Диониса в руках.
Несколько жрецов и философов хотели положить предел этому необузданному разгулу, но один пьяный флейтист стал перед ними, закинул голову назад и принялся так неистово дуть в свою двойную флейту, повернув ее концом кверху, как будто хотел разбудить мертвецов. В то же время его подруга швырнула тамбурином в почтенных старцев, чтобы проучить их за непрошенное вмешательство. Тамбурин звонко ударился о колонну и, отскочив оттуда, попал прямо в лысину одному мосхосфрагисту. Тот с досадой отбросил его от себя, и тогда все девушки принялись подкидывать на воздух свои бубны. Мужчины ловили их, делая высокие прыжки и оспаривая друг у друга свою добычу, что привело к всеобщей безобразной свалке.
Охмелевшие девушки забрались на носилки для статуй богов и громко взвизгивали от страха и удовольствия, когда мужчины потащили их вдоль галерей. Если одна из гетер теряла при этом равновесие, ее подхватывали с дикими криками и громким хохотом, заставляя снова взбираться на опасный трон. Колесница с тучным виноделом также опрокинулась, наехав на одного бесчувственно пьяного человека. Однако никто и не думал поднимать ее. Несчастный толстяк жалобно стонал, напрасно стараясь освободиться.
Тридцать сильных юношей, запряженных в тележку, стремительно бежали вперед. Странный кортеж промчался мимо Горго; девушка в бессильном гневе смотрела на глубокие царапины, которые бороздили драгоценную мозаику пола. Между тем злополучный "Дионис", благодаря своей грузной фигуре, окончательно вывалился из колесницы. Тогда беснующаяся свита принялась приводить в чувство своего патрона, погрузив его обезображенную, окровавленную голову в большой сосуд с разбавленным вином. Затем сотни пирующих составили вокруг него хоровод, неистово жестикулируя и кривляясь под звуки нестройного пения. Так как все тамбурины и барабаны давно лопнули, а флейтисты выбились из сил, то пьяная ватага ударяла по колоннам своими тирсами, отбивая такт, а трое учеников философской школы неистово трубили в медные трубы, найденные ими в числе прочих принадлежностей храма.
Однако этот оглушительный гам вызвал многочисленные протесты. Прежде всего, их стала унимать толпа набожных молельщиков, которые, закутав голову, стояли против ниши со статуей Сераписа и жалобно завывали, повторяя за магиком заклинания. Потом против пирующих восстали ораторы, успевшие собрать вокруг себя нескольких слушателей, и, наконец, актеры и певцы, затеявшие в передней галерее представление сатиров.
Их забава была немногим лучше пьяной оргии, так что отчаянные звуки трубы едва ли могли помешать им.