В Кыштыме-сельце буянила вьюжистая зима. Избенки заметало сугробами, дороги и тропки пропали до вешних дней. Жил Никита Акинфиевич в Тагиле, в больших белокаменных хоромах, окруженный довольством, а думал о горной пустыне среди озер: "Задымят, непременно задымят здесь мои заводишки!"
Хоть Тагильский завод безраздельно отошел к Никите, но ему хотелось, по примеру отца, свои отстроить. "Тагильский ставлен дедом. Эка невидаль - проживать на готовом! Я ж не братец Прокофий!" - непримиримо рассуждал он о невьянском владельце.
В один из пригожих зимних дней он зазвал Селезня и настрого приказал ему:
- Возьми тыщу рублев, садись на бегунка и мчи в Екатеринбурх, в Горную палату! Дознался я - будет закрепление купчей, да спешат туда бездорожьем башкирцы сорвать мое дело.
Приказчик стоял переминаясь. Демидов посулил:
- Ныне кладу тебе великое испытание: домчишь прежде их, заверишь купчую, - будешь главным на Кыштымском заводе.
- Будет так, как приказал, хозяин! Сейчас скакать?
- Сию минуту! - властно сказал заводчик, открыл железную укладку, добыл кожаный кошель и бросил приказчику: - На, бери, да торопись!
Демидовский слуга вихрем выбежал из хором, ворвался в конюшню и оседлал лохматого башкирского коня.
- Пошли-понесли! - весело закричал Селезень и огрел плетью скакуна.
За околицей бесилась метель, меркнул зимний день. Над заснеженным ельником показался тусклый серпик месяца. Бывалому конокраду метель не метель, ночь не страшна! Одна думка овладела им и погоняла: опередить башкирцев…
И леса позади, и волчий вой стих, а метель, как укрощенный пес, легла покорно у ног и лижет пятки. Домчался с доверенностью хозяина Селезень в Екатеринбург, в Горную палату.
- Верши наше дело, батюшка! - поклонился он горному начальнику.
- Что так не терпится твоему владыке? - лукаво улыбнулся чиновник и, встретясь глазами с пристальным взглядом приказчика, понял - будет нажива.
Сдерживая волнение, Селезень тихо подсунул под бумаги кошель и учтиво поведал:
- Их благородие Никита Акинфиевич отбывает в Санкт-Петербург, а мне наказано по зимнему пути лес рубить да камень для стройки припасти.
- Уважительно, - кивнул чиновник и склонился над бумагами.
Селезень вышел в переднюю и сунул в руку служивого солдата гривну.
- Стань тут у двери, коли башкирцы припрут - не пуща и! - попросил он.
Меж тем перо чиновника бегло порхало по бумаге. Купчая уже подписывалась, когда до чутких ушей приказчика долетело тихое покашливание, робкое пререкание.
"Доперли, чумазые! Солдата уламывают", - с тревогой подумал Селезень и устремился к горному начальнику:
- Ваша милость, торопись, хошь с огрехами, зачернить бумагу да печать приставь!
Он весь дрожал от нетерпения, юлил у стола, вертел головой, стремясь хоть этим подзадорить и без того быструю руку чиновника. Между тем шум в передней усилился. Башкиры, выйдя из терпения, оттащили сторожа и приотворили дверь. Бойкий ходок, просунув в нее руку с бумагой, закричал:
- Бачка! Бачка, мы тут…
- Ох, идол! - рассвирепел солдат, собрал свои силы и всем телом налег на дверь, прекрепко прижав руку с жалобой. - Ну куда ты прешь, ордынская твоя рожа? Ну чего тебе требуется тут? Уйди!
В эту минуту чиновник размахнулся пером и сделал жирный росчерк. Без передышки он взял печать и приставил к написанной бумаге.
- Ну, сударь, - торжественно провозгласил он, - можно поздравить Никиту Акинфиевича Демидова - купчая завершена!
- Ух! - шумно выдохнул Селезень и присел на стульчик. - Сразу камень с души свалился. Спасли вы меня, ваша милость.
Тут с великим шумом башкиры наконец прорвались в присутствие. Они пали перед чиновником на колени и возопили:
- Обманули нас, бачка, обманули!
Башкирский старшина протянул жалобу:
- Просим не писать за Демидовым земля.
Чиновник оправил парик, сложил на животике пухлые руки и, прихорашиваясь, вкрадчивым, сладким голосом сказал:
- Опоздали, голубчики вы мои, опоздали! Сожалею, но сделка узаконена. И что это вы на колени пали, не икона и не идол я. Вставайте, почтенные…
Башкиры онемели. Нехотя они поднялись с пола, переминались, не знали, что делать. Старшина их подошел к столу; вдруг он резким движением провел ладошкой по своему горлу.
- Что наделал, начальник? - закричал он. - Зарезал нас так! Где закон, начальник?
Чиновник улыбнулся и с невозмутимым видом ответил:
- Закон где? Закон на ясной пуговице в сенате!
Давясь смехом, приказчик прыснул в горсть, но, встретив укоряющий взгляд горного чиновника, сейчас же смолк…
Демидов остался весьма доволен Селезнев.
- Быть тебе главным в Кыштыме! - Глаза хозяина внимательно обшарили своего доверенного. - Все отдал? - спросил он.
- Все, - не моргнув глазом, ответил Селезень.
- Зря! Добрый работяга и стащит и хозяина не обидит! - засмеялся Никита. - А сейчас на радостях в баньку…
Банька на этот раз налажена была необычно. Приказал Демидов полы вымыть шампанским, а пару поддавать коньяком.
- Какой разор! - ахнул тагильский управитель Яшка Широков. - Дед ваш покойный, кто ноги мылом натирал, ругал того: "Разорители!" А вы изволите заморское вино хлестать на каменку.
- Молчать! - загремел Никита. - Дед был прижимало, а я дворянин. Ступай и делай что велят.
Никита наслаждался банным теплом. Нежился на полках под мягким веником, вздыхал и шептал блаженно!
- Дух-то какой, больно хорош!..
Селезень услужливо вертелся подле хозяина, намыливал его да парил. Одевая Никиту в предбаннике, приказчик вдруг захохотал.
- Ну что, как черт в бучиле, загрохотал? - удивленно уставился в него хозяин.
- Да как же! Ловко-то мы башкирцев обтяпали! - с довольным видом ощерился холоп. - А не грех это?
- Ну, вот еще что надумал! - отозвался Никита. - На том свет стоит: обманом да неправдой купец царствует! - цинично закончил он и, взяв жбан холодного квасу, стал жадно пить.
6
Первые русские поселенцы появились в Зауралье в семнадцатом веке. Перевалив Каменный Пояс, через нехоженые дремучие леса предприимчивые, сметливые искатели выбрались на широкую сибирскую долину, где среди дубрав, на берегах рек понастроили острожки, селения и монастырские обители. Так возник Далматовский монастырь, возведенный усердием охочих людей над красивой излучиной на левом берегу Исети.
Четко выделяясь на голубом фоне неба, и поныне грозно высятся на высоком юру величавые зубчатые стены каменного кремля, закопченные дымом башни и бастионы.
По глухим горным тропам, по еле приметным лесным дорогам шла сюда бродячая Русь: завсегдатаи монастырей, скитальцы-странники, бездомная голытьба - гулящие люди, беглые холопы. Окрест монастыря по долинам рек появились слободки и деревеньки. Край простирался тут привольный, плодородный, но жилось по соседству с Ордой беспокойно и хлопотливо. Избенки были отстроены из осинника, корявой ели, наскоро покрыты соломой, а то и дерном. Маленькие, слепенькие окошечки затянуты пузырем, кой-где слюдой. Люди тут жили тесно, скученно, но сытно и вольно. В скором времени у слободки над Исетью отстроили острожек Шадринск, для сбережения его от бродячих орд обнесли деревянным тыном, рогатками и окопали глубоким рвом. За Шадринском возник Маслянский острожек. Вокруг новых городков опять выросли села и деревни, населенные свободными землепашцами. Жили тут мужики, не зная кабалы, отбиваясь от набегов Орды и рачительно распахивая тучные земли.
Задумав строить Кыштымский завод, Никита Акинфиевич Демидов и обратил свои взоры на этот нетронутый край. В зиму 1756 года тагильский заводчик съездил в Санкт-Петербург, добился свидания с царицей и своими прожектами увлек ее. В 1757 году, по указу правительствующего сената, приписано было к новым демидовским заводам еще семь тысяч душ государственных крестьян, никогда не знавших барского ярма и живших по отдаленным селам Зауралья. В числе других сибирских сел к Кыштымскому заводу приписали и Маслянский острожек с прилегающими к нему селами и деревнями. По сенатскому указу предполагалось, что приписные должны были отработать лишь подушную подать - рубль семь гривен в год. Еще петровским указом была определена поденная плата приписным мужикам за их работу: пешему рабочему за долгий летний день - полгривны, конному - гривенник.
В день Еремея-запрягальника, в страдную пору, когда ленивая соха и та в поле, в Маслянский острог приехали приказный и демидовский приказчик с нарядчиками. В прилегающие села и деревеньки полетели гонцы с повесткой прибыть всем мужикам и выслушать сенатский указ.
После обедни староста согнал крестьян к мирской избе, и приказный объявил им:
- Ну, радуйтесь, ребятушки, больше подать царице платить не будете! За вас Демидов заплатит. А вы должны, братцы, свои подати на демидовском заводе отработать. К заводу, во облегчение вам, и приписываетесь вы, ребятушки!
Не успел приказный рта закрыть, заголосили бабы, недовольные крестьяне закричали:
- Это еще чего захотели: мы землепашцы, привыкли около землицы ходить! Нам заводская работа несподручна. Не пойдем на завод!..
Рядом с приказным стоял демидовский приказчик Селезень. Этот крепко скроенный мужик, одетый в суконный кафтан, в добрых козловых сапогах, по-хозяйски рассматривал крестьян. "Ничего, народ сильный, могутный, - прищуренными глазами оценивал он приписываемых. - Свежую силу обрел наш Никита Акинфиевич!"
Приказчик нагло шарил взором: нравилось ему, что мужики обряжены были по-сибирски - в крепкие яловичные сапоги, в кафтаны, скроенные из домашнего сукна. "Это не расейские бегуны в лапоточках да в холщовых портках".
Заслышав гул недовольства в толпе и бабий плач, Селезень нахмурился:
- Ну, чего взвыли, будто на каторгу собрались! Эка невидаль отработать рубль семь гривен!
- Подати мы и без того исправно казне правим, а в холопы не пойдем! Как же так, братцы? В ярмо нас хотят запрячь.
- Не быть тому! Не пойдем на завод, пахота ждет! - закричали в народе.
Селезень вытянул шею и пристально разглядывал толпу. Среди волнующегося народа он заметил коренастого парня с веселыми глазами. Ткнув в него пальцем, приказчик крикнул:
- Эй, малый, поди сюда! Больно ты шебаршишь!
Парень не струсил, не опустил глаз под угрозой. Он протолкался в круг, сдержанно поклонился.
- Ты что ж, милый, народ мутишь? Как звать? - вкрадчиво спросил Селезень.
Улыбка сошла с лица парня, он степенно отозвался:
- Зовут меня Иваном, а по роду Грязнов. А то, что селяне кричат, - справедливо. Суди сам, коренные пахари мы, к заводской работе несвычны.
- Верно байт парень! - загудели в толпе.
- Цыц! - топнул ногой приказчик, и глаза его гневно вспыхнули. - Сам знаю о том, но завод надо ставить, а кто против этого, тот против царицы-матушки.
- Да нешто мы против государыни идем? - высунулся из народа сутулый старик. Опершись на костыль, он сумрачно разглядывал демидовского приказчика. - Да ты не горячись! Мы на своей земле стоим. За нами мир, а ты сам кто? Что коришь нас и обзываешь возмутителями? От века свой хлеб едим. - Жилистые руки задрожали, он огладил седую бороду. - И ты, приказный, много воли ему даешь! - обратился он к чиновнику.
- Мое дело маленькое: прочел вам указ свыше, да и в сторону! - увильнул приказный. - Не послушаетесь, что прописано, солдат нашлют! Глядишь, дороже обойдется! - По его губам прошла ядовитая ухмылочка.
Демидовский приказчик снова обрел осанку, уверенность.
- Завтра на заре собирайтесь в путь да хлеба поболе берите, чать свои харчи будут. Вот и весь мой сказ… А тебя, голубь, примечу, - повел он глазами в сторону Ивана. - На словах остер, посмотрим, как в деле будешь!
- Теперь, братцы, по домам торопитесь, сборы чтоб короткие! - предложил приказный, вместе с Селезнем прошел среди раздавшегося народа и скрылся в мирской избе.
Грязнов скинул гречушник, встряхнул головой.
- Ну и пес! Ну и варнак! - бросил он вслед приказчику.
Кручинясь о внезапном горе, крестьяне стайками выбирались из острожка и расходились по дорогам. Над обогретыми вешними полями звенели жаворонки, над мочажинами дымком вились комариные толкунчики: земля ждала пахаря.
А пахарь так и не пришел.
В страдную пору демидовские нарядчики оторвали крестьян от пахоты и обозом погнали за многие версты к приписному заводу. С тяжелым сердцем шли мужики сибирским простором, шли через привольные сочные луга и плодородные земли. Ссыхалась пашня под вешним солнцем, ждала хозяина, а хозяин, проклиная долю, тащился на чужую работу.
Голодные, истомленные, приписные крестьяне после долгого пути наконец добрались до завода.
Тут и началась демидовская каторга…
Широко размахнулся Никита Акинфиевич на новой земле. Среди гор он одновременно строил два завода: Кыштымский и Каспийский. Огромный богатый край подмял под себя Демидов, закрепил его за собой межеванием, а на лесных перепутьях и дорогах выставил заставы. Башкиры навечно лишились не только земель, но и права лесовать в родных борах, щипать хмель и опускать невод в озера, по берегам которых испокон веков кочевали их отцы. Как только отшумели талые воды и подсохли дороги, прибыли они к Демидову за обещанным. Почтенные старики мечтали о красных кафтанах, а оголодавшие за зиму ждали угощения. Никита Акинфиевич сам встретил кочевников и провел их в обширные кладовые. Там на стенах висели красные халаты, любой из них просился на плечи. Башкиры обрадовались, кинулись к одежде, стали примерять, прикидывать, который покрасивее.
- Добры, добры, бачка, кафтаны! - хвалили их старики и прищелкивали языками.
- Отменные халаты! - Никита, взяв из рук кочевника одежду, тряхнул ею перед глазами. Как пламень, вспыхнул, заиграл красный цвет. Башкиры от восхищения прижмурили глаза. А Демидов продолжал нахваливать: - Как жар горят! И в цене сходны: по шесть рублей халат.
Старик-башкирин протянул руку за подарком.
- Э, нет! - не согласился Демидов и повесил халат на стенку. - Эта одежда только за наличные.
Ахнуть башкиры не успели, как кафтаны уплыли из рук: демидовские приказчики быстро поотнимали их и попрятали в сундуки.
- Ну как, по душе, что ли, товар? По рукам, хозяин? - ухмыльнулся Никита.
Башкиры подняли крик:
- Посулено нам отпустить по красному кафтану, так надо слово держать!
- Верно, от своих слов не отрекаюсь, - подтвердил Демидов. - Но того я не сулил, что кафтаны задарма. Где это видано, чтоб свое добро зря кидать? Хочешь, бери, мил-дружок, но рублишки на прилавок клади. Небось за свою землицу отхватили с меня двести пятьдесят ассигнациями. Шутка!
Башкирский старец, приблизясь к заводчику, поднял к небу глаза:
- Там - аллах! Побойся, бачка, бога, покакает за обиду!
Никита положил руку на плечо старика:
- Дряхл ты, батюшка, а то я сказал бы словечко… Что аллах? Господь бог не построит завода. В таком деле нужны людишки да рублишки. Берешь, что ли, кафтаны?
Приказчик Селезень лукаво усмехнулся в бороду: своей купецкой хваткой Никита Акинфиевич отменно потешал холопов. Башкиры выли от обиды, плевались, а приказчики скалили зубы.
Понурив головы, кочевники выбрались из кладовой и побрели по берегу озера. Все родное здесь стало теперь чужим, неприветливым. На башкирской земле прочно вырастал завод. В горах взрывали скалы и камень, везли к озеру, где работные мужики возводили прочные стены. В окрестных кыштымских лесах звенели пилы, гремели топоры. В скалах ломали породу, громко о камень била кирка: грохот и шум стояли над землей и лесами.
Перелетная птица - косяки гусей и уток - пролетала мимо, не садясь на озеро.
- Шайтан пришел сюда! - сплюнул старик и махнул своим рукой: - Айда в горы!
Никита засмеялся вслед башкирам.
- Не уйдут и в горах не укроются, разыщу да в шахту спущу работать! Дай срок окрепнуть, доберусь и до вас…
Кругом кипела работа: ставились первые домны. Клали из дикого камня, скрепляя белой огнеупорной глиной, облицовывали внутри горным камнем, который привозился издалека, от Точильной горы. Тяжелый труд достался демидовским работникам, согнанным на стройку со всей Руси. Демидовские нарядчики заманили многих из тульских оружейных заводов, где имелись умелые мастерки железного литья. Сманивали они умельцев из Москвы богатыми посулами. Из разоренных раскольничьих скитов с реки Керженца, из ветлужских лесов бежали сюда старообрядцы в поисках матери-пустыни. Оседали они в Уральских горах по древним скитам, а отсюда попадали к Демидову и работали горщиками.
Оглядывая просторы, Никита восхищался:
- Эх ты, край мой, край привольный! Одна беда: мало человеку отпущено топать по земле, коротка жизнь. Торопиться надо, людишек сюда побольше…
В этот час раздумья поднялся хозяин на курган и, всматриваясь вдаль, заметил на окоеме густые клубы пыли.
- Никак наши приписные из Маслянского острожка идут! - обрадованно вскричал Селезень.
- Слава тебе господи! - перекрестился Никита. - Дождались наконец прибытка в силе. Ну, теперь тряхнем леса и горы!..
Длинный обоз, сопровождаемый потными, грязными мужиками, втягивался на заводскую площадку и становился табором. Сибирским крестьянам все тут было в диковинку. Завод был полон дыма и огня. Над домной то и дело вздымались длинные языки пламени. К вершине ее вел крутой земляной накат, крытый бревнами. По накату исхудалый конь, выкатив глаза от натуги, тянул вверх груженную углем телегу. Длинный, отощавший возница, одетый в рваные порты и рубаху, стегал коня ременным бичом, несчастное животное выбивалось из сил.
На вершине домны возок с углем уже поджидали рабочие-засыпки, обутые в лапти с деревянной подошвой. Они торопливо пересыпали подвезенный уголь в тачки и везли его к железной заслонке, закрывавшей жерло домны. От пересыпки угля поднималось черное облако пыли. Потные чумазые работные, как черти, суетились наверху. Вдруг доменный мастер крикнул им что-то, и тогда широкоплечий мужик длинной кочергой сдвинул заслонку. Из жерла домны взметнулись языки пламени, и все, как в преисподней, окуталось зеленым едким дымом.
- Охти, как страшенно! - покосился на домну Ивашка.
- Засыпай калошу! Айда, жарь! - заревел наверху мастер, и на его окрик к огнедышащему пеклу ринулись чумазые с тачками и опрокинули уголь.
- Видал? - окликнул Ивашку заводской мужичонка. - Вот оно, чудо-юдо! Утроба ненасытная, чтоб ее прорвало!
- Преисподняя тут! Эстоль грому и жару!
- Это что! - словоохотливо отозвался мужичонка. - Эта утроба по два десятка телег угля да по десятку руды за раз жрет. Погоди, сибирский, тут горя хватите!.. Ой, никак главный демон прет! - Заводской ссутулился и юркнул в людскую толчею.
По стану среди приписных проталкивался Селезень.
- А ну, подходи, поглядим, что за людишки! - Он неторопливо снял шапку, вынул лист. - Петр Фляжкин!
Стоявший с Ивашкой козлинобородый мужичонка вздрогнул, выбрался вперед, глаза его беспокойно заморгали.
- Я есть Петр Фляжкин, - тихим голосом отозвался он.
Приказчик окинул его недовольным взглядом, поморщился.
- Был Петр, ныне ты просто Фляжка! - громко отрезал Селезень. - Пойдешь в углежоги!.. Как тебя кличут? - спросил он следующего.
Мужик поднял голову, ответил степенно:
- Яков Плотников.