- Доказательства? - переспросил Рокшин. - А вы сходите в Совет, там увидите, кто что выпрашивает. Но не это, конечно, главное. Главное в том, что Совет подавляет инициативу демократических организаций, мешает им проявить себя. А что будет после того, как вся власть перейдет Советам?
Рокшин говорил громко, резко, поворачивался то в одну, то в другую сторону. На залысинах у него выступили крупные капли пота. Тонкими белыми пальцами он расстегивал пуговицы пальто. Пальцы прыгали от пуговицы к пуговице… Во всей его фигуре было что-то мученическое, судорожно-торопливое. Артемка всем сердцем сочувствовал ему, хотел, чтобы эти хмурые люди в блестящих спецовках поняли его, согласились с ним. Сам он почти ничего не понимал из слов Рокшина. Слова у него были какие-то незнакомые.
Расстегнув пальто и ослабив галстук на шее, Рокшин заговорил спокойнее. Он как будто отдыхал, чтобы через минуту снова обрушить на слушателей поток торопливых слов.
- Россия в данный момент переживает только один из этапов социальной революции, а именно - буржуазную революцию. Крики большевиков о революции социалистической - преступная демагогия, лозунг, рассчитанный на простаков. Для социалистической революции у нас еще не созрели производственные отношения, следовательно, не созрел и пролетариат. Опереться на крестьянство невозможно, оно мелкобуржуазно и аполитично. Батрачество тоже не надежно. Вследствие своей оторванности от культурных и промышленных центров, где куется сознание пролетариата, благодаря близости к земле оно не освободилось от мелких, буржуазных в своей сущности интересов и не может быть застрельщиком социалистической революции.
- Ну и грамотюга! - прошептал Артемка.
- У нас еще пограмотней есть оратели. Куда этому до наших! Наш как завернет в бога, в царя, в душу, мать, ажно мороз продирает, - не упустил случая похвастаться Савка.
- Крупная сила, на которую опирается революция, - солдаты. Но эта масса деклассированная, идею социальной революции она понимает слишком примитивно. Дальше требования окончания войны и отмены податей солдаты не идут. Следовательно, и на эти массы нельзя опираться в установлении социалистического государства. Армия к тому же распускается, а дома солдаты забудут свой городской социализм так же легко, как восприняли его. Итак, отпадает крестьянство, солдаты - тоже. Знамя социальной революции приходится нести одному рабочему классу, ничтожной части всей России, притом неорганизованному и невежественному. Под тяжестью этого знамени он погибнет, оставленный всеми, окруженный врагами.
На впалых щеках Рокшина выступили красные пятна. Мысок волос на голове вздыбился. Кончил он речь неожиданно на высокой ноте. Будто лопнула туго натянутая, звенящая струна. Наступила тишина. Артемка слышал свое дыхание и дыхание Савки. Вдруг зашелестел шепот: "Серов… Серов говорить будет".
Услышав знакомое имя, Артемка подался вперед, чтобы лучше рассмотреть человека, о котором много рассказывал Павел Сидорович. Серов, крутолобый, широколицый, сутуля покатые плечи, и оттого - нескладно длиннорукий, подошел к столу, поднял тяжелую голову. Усы, опущенные кончиками вниз, делали его похожим на запорожца с рисунка в одной из книг Павла Сидоровича, вот только очки (чудные какие-то, без оглобелек, сами по себе на носу держатся) не подходили ему.
Серов остановился у стола, снял пенсне, протирая стекла платочком, близоруко прищурился.
- Вы знаете, товарищи, положение-то гораздо серьезнее, чем казалось, - сказал Серов негромко, будничным тоном, надел пенсне, спрятал платок в карман. - Мы отчаянно заблуждались, мы были недальновидны.
Настороженно слушали Серова рабочие.
- Да, мы заблуждались. И я не знаю, куда бы нас завело неведение, но спасибо товарищу Рокшину. Сейчас своей речью он открыл нам глаза на истинное положение вещей. Пролетариату суждено погибнуть. Он невежественный, неорганизованный, а на него взвалили знамя революции. И помочь ему никто не поможет. Солдаты - временные попутчики, батрачество и крестьянство - вообще негодный сырой материал. Как говорится, куда ни кинь - всюду клин, - Серов развел руками, повернулся к Рокшину: - Верно я изложил вашу мысль?
- Вообще-то, конечно, верно, но я не понимаю…
- Поймете. Для того мы и собрались сюда, чтобы все понять. Выхода, как видим, нет. Что же делать, товарищи? Рокшин предлагает мудрый способ спасения пролетариата. Надо лишь считать нашу революцию буржуазной революцией. Это первый шаг. Второй шаг столь же прост. Стоит только попросить буржуев: возьмите пролетариат под свое крылышко, искорените невежество, научите организованности - и мир обретет счастливое равновесие. Прекрасный выход из положения, не правда ли?
Сначала Артемка думал, что Серов и в самом деле полностью согласен с Рокшиным. Но, увидев насмешливые улыбки рабочих, сумрачное лицо Рокшина, сообразил, что Серов не спеша наступает на своего противника. Он все еще не мог уловить существа спора. Вроде и понимал, и в то же время что-то главное, основное оставалось неясным. Уж очень много туману напустил чужими словами Рокшин.
- Представляется такая, знаете ли, милая картинка. Владельцы заводов, фабрик обучают рабочих грамоте, преподают им уроки политической организованности. Когда они убедятся, что пролетариат подает явные признаки зрелости, тогда из рук в руки, или из полы в полу, как барышники лошадь, передадут пролетариату власть. Во всей этой типичной для соглашателей програмке забытым остается одно существенное обстоятельство. Пролетариат уже испытал на своей спине прелести буржуазной власти. Расстрел мирной демонстрации на улицах Петрограда, война до победного конца, разорение крестьянскому хозяйству, голодный паек рабочему - вот что дало нам правительство буржуазии! Правительство Керенского вышибли из Зимнего дворца. Власть перешла в руки Советов. Это не нравится меньшевикам, не нравится эсерам, не нравится капиталистам. Зато это отвечает чаяниям рабочих, крестьян, солдат. И не бойтесь, товарищ Рокшин, знамя революции пролетариат не уронит и не склонит перед врагом!
Рабочие хлопали дружно. И Артемка тоже хлопал. Теперь он понял, чего хочет Рокшин и чего не хочет Серов. Рокшин жалеет Керенского. Серов радуется, что ему дали по шапке. Павел Сидорович тоже радуется.
- Товарищ Рокшин говорил здесь о какой-то вакханалии и неразберихе с властью. Вакханалии, разумеется, нет. Фактически Верхнеудинский Совет осуществляет всю полноту власти. Я не знаю, возможно, товарищу Рокшину хочется, чтобы все было наоборот. Очень сожалею, но помочь ему не можем. Сейчас вопрос стоит о том, чтобы распустить все организации и всю власть сосредоточить в руках Совета.
- Заранее должен предупредить, что мы будем против этого! - крикнул Рокшин.
- Разве? - Серов обернулся. - А я почему-то думал, что вы будете приветствовать такое решение. Очень грустно. Но объясните, пожалуйста, почему вы против?
- Этот акт мы рассматриваем как узурпацию власти большевиками. Это позорный акт, если хотите знать! И вы и мы боролись за свободу, и вы и мы сидели в царских застенках, вы и мы, если отбросить формальность, члены одной партии, братья по борьбе, - голос Рокшина дрожал от гнева и обиды, - и что же, вы стремитесь навязать нам свою волю! И не только нам, всему народу!..
- Успокойтесь, товарищ Рокшин. Мы своей воли никому не навязываем. Народ сам знает, что ему нужно. И на этом и на других собраниях трудового люда решается вопрос о власти, о будущем революции. А вы, братья, своей трескотней сбиваете людей с толку, искажаете смысл событий. Поверьте, без вас обойдемся. "Братья…" От хорошего братца - ума набраться, от худого - дай бог отвязаться.
Рабочие засмеялись. Но Серов был серьезен. Он говорил о том, что перед Советами стоят громадные трудности. Плохо с продовольствием. Спекулянты и враги Советской власти преднамеренно вздувают цены. Темные силы не сломлены, не побеждены. Они затаились и готовятся к ударам по власти народа.
Артемка, слушая его, нащупал в кармане конверт, подумал: "Пойду-ка я завтра к Серову, не шибко, видно, надежный человек этот Рокшин".
На митинге они пробыли до конца. Рабочие проголосовали за резолюцию "Вся власть Советам" и стали расходиться. Некоторые окружили Серова. Артемка направился было туда, но его удержал Федька.
- Пошли, уже поздно.
На улице Артемка спросил у Савки Гвоздя:
- Что ж ты бонбу не бросил?
- Не захотел, - притворно зевнув, ответил Савка.
- Не захотел, - расхохотался Федька. - Напрасно не попробовал. Самого бонбанули бы по башке. Это тебе не лук на базаре воровать. Анархист…
- У вас все такие анархисты? - спросил Артемка с издевкой.
- Увидишь, - буркнул Савка. - Надо бы набить вам морды, но ребята вы, кажись, нетрусливые, к нам, пожалуй, подойдете. Сведу вас в клуб анархистов. Пойдемте…
Анархисты обосновались на Лосевской улице. Над входом в большое деревянное здание висели черные флаги с белым черепом и скрещенными костями. Здание одноэтажное, внизу обширный полуподвал, превращенный анархистами в что-то среднее между залом заседаний и кабаком. У стен стояли небольшие столы, покрытые замызганными скатертями, под потолком тускло светили керосиновые лампы.
В чадной духоте полуподвала, пропахшего кислыми щами и самогоном, курили и пили вооруженные люди. У каждого на боку висела сабля, револьвер, две-три гранаты, кинжал, а на груди крест-накрест - пулеметные ленты. Оружие поблескивало, внушая ребятам страх и уважение.
Савка Гвоздь усадил их в темный угол и объявил:
- Угощаю за свой счет. Водку пьете?
- Ты кого там водочкой угощаешь, Гвоздь? - От столика поднялся грузный детина и, покачиваясь, пошел к Гвоздю.
- Этих сопляков поишь! Да им молоко надо сосать, а не водку пить. Ставь, Гвоздь, мне бутылку, иначе я загоню тебя в пол по самую шляпку. - Детина, довольный своим остроумием, засмеялся, на виске у него резко обозначился косой шрам.
Гвоздь, ни слова не говоря, сунул шутнику со шрамом хрустящую бумажку, и тот ушел к своим. К столику подбежала крутобедрая девушка в белом переднике. Гвоздь похлопал ее по спине, оскалил в улыбке зубы.
- Когда ночевать пригласишь?
- Уй, какой невоспитанный ты, Савелий! Сидят с тобой молоденькие мальчики, а ты… Что принести?
- Три стакана водки, а на закуску - котлет, омулька копченого. Потом посмотрим, что еще. Жри, братва, пока я добрый и при деньгах. Дома небось, кроме картошки, ничего путного не лопали. Тут отъедитесь. Мы не идейные красногвардейцы, не морим себя.
Дома Артемка не пил. Подумал и сейчас отказаться от водки, но очень уж не хотелось, чтобы Савка обозвал его молокососом и начал зубоскалить, нерешительно взял стакан, а тут еще Федька дергает под столом за штанину, приказывает глазами - пей! A-а, была не была… Запрокинул голову, зажмурил глаза и, стараясь делать большие глотки, выпил.
Выпил и ошалело вылупил глаза. Лампы под потолком закачались и поплыли.
- Любка! Погляди - с одного стакана скопытился! - давился смехом Гвоздь.
Непослушным языком Артемка бормотал:
- Ври-ка побольше… Сам пьяный. Я - ничего. Еще могу…
Что было потом, он не помнил. Пришел в себя - лежит на кровати. Рядом Любка. Перебирает его волосы, что-то мурлычет себе под нос. Увидев, что он очнулся, склонилась над ним, обдала горячим дыханием, прилипла губами к его губам. Он дернулся, голова сползла с подушки. Любка тихо посмеивалась, в широком вырезе ее платья белела тугая грудь, покачивался медный крестик на плетеном гайтане.
- А где Федька? - чужим, незнакомым голосом прохрипел он.
- Федька? Какой такой Федька? Ах, твой товарищ. Ушел с Гвоздем. Тебя они бросили. А я вот подобрала. Ты мой теперь! Без меня пропадешь, станешь, как они - подлые, гадкие. - Любка кому-то погрозила кулаком. Она была пьяна.
Оттолкнув ее, Артемка поднялся на ноги, и все расплылось перед глазами в мутное пятно, закрутилось с неимоверной, вызывающей тошноту быстротой, и сам он полетел куда-то вниз. Очнулся он с мокрым полотенцем на лбу. Голова лежала на мягких коленях Любки.
- Очухался? - из тумана выплыло склоненное над ним лицо. - Бедняжечка. До чего же ты слабенький, миленок мой.
Артемка снял мокрое полотенце, зажмурив глаза, поднялся. Его кидало из стороны в сторону. Он постоял, стиснул зубы и стал одеваться. В голове звенело, на лоб давила тупая боль, к горлу поднималась тошнота.
Любка смотрела на него с тоской и злостью.
- Уходишь? - спросила она. - Ну и уходи. Катись на все четыре стороны. Будьте все вы прокляты!
3
Он кое-как добрался до постоялого двора, лег в постель, уснул тяжелым, беспробудным сном. Провалялся в постели чуть ли не целый день. Страшно болела голова, бил озноб. Он натянул на себя всю одежонку, прихватил шубу Елисея, а согреться не мог.
Федька не появлялся. Елисей целый день просидел на постоялом. Ходил вокруг Артемкиной постели, причитал:
- Вот беда-то, ето самое. Ты захворал, Савоськин варнак где-то шляется… Что я буду делать, ето самое. Не под силу мне одному с мешками управляться. Вы посулили помочь, обнадежили и одного оставили.
Артемка помалкивал. Ему было стыдно и перед стариком и перед самим собой. Наглотался, назюзюкался… Жди, батя, заработка от сына. Как раз дождешься. Сынок тут хорошим дружком обзавелся, веселую жизнь нашел. И зачем ты пил водку, недоумок?! Орясиной по спине отвозить тебя некому. Эх, Артемка, Артемка, и что ты только думаешь? Попал к какой-то вертихвостке… Сама так и лезет, так и ластится. Тьфу! Не зря батька остерегал. Такие в момент тебя захомутают. Ну их к черту всех - девку, Гвоздя этого. Выздоравливать и - за работу. Серов, наверно, пристроит. Он мужик, видать, ничего, крепко на земле стоит. Этот-то Рокшин, петушился перед ним, петушился, а совладать не мог. Но и он, Рокшин-то, тоже мужик ничего. Раз берется помочь незнакомому человеку - стало быть, добрый. А Савка - барахло. Хвастун. Чирикает, топорщится - воробей, да и только. Говорит, весь город знает. Нашел чем хвастаться. Какой же это город, если нет ни одной путной улицы. Вся и красота, что церкви, гостиные ряды и два-три каменных дома. Есть они или нет, красивые-то города? Побывать бы, посмотреть…
О чем только не думал Артемка! Мысли текли говорливым ручейком, перескакивали с одного на другое, как струйка с камешка на камешек. Вечером ему стало легче, он поднялся, поел.
- Завтра я помогу тебе торговать, - сказал Елисею. - Сбегаю с утра в Совет, отдам письмо товарищу Серову и целый день буду с тобой.
Артемка полез в карман за письмом. Его не было. Начал лихорадочно обыскивать свою одежду - нету. Растерянно остановился, опустил руки.
- Ты что это с лица сменился? Не посеял ли деньги, ето самое?
Деньги и записку Рокшина он завернул в тряпочку, положил в потайной карман рубашки и пристегнул булавкой. А письмо было в кармане брюк.
- Что молчишь-то? Что потерял?
- Письмо…
- Беда небольшая, ето самое. Я уж думал, у тебя деньги свистнули. Тут варначья полно. На базаре прямо толпами ходят. Вчерась…
Артемка не слушал Елисея Антипыча. Ощупывал каждую складку одежды дрожащими пальцами. Все пропало. Не видать теперь Серова как своих ушей. А Павел Сидорович узнает… Стыд-то какой! Он представил, как воспримет это учитель. Может быть, ничего не скажет, только посмотрит из-под клочковатых бровей, так посмотрит, что душа в пятки уйдет.
Он оделся и побежал к анархистам. В полуподвале было много народу. Шум, гам, звон посуды, пьяные песни, пьяные крики. Артемка остановился у порога, поджидая Любку. Она вышла с бутылками в руках, поставила их на стол подпившим анархистам, повернулась и увидела Артемку. Метнулась к нему, приветливо улыбаясь.
В ее комнате перерыли всю постель, обшарили все уголки, но письма не нашли.
- Значит, потерял ты его не здесь. Теперь уж не найдешь, - сказала Любка.
Артемка стоял, покусывая губы. Черные, круто изогнутые брови хмурились, стягивались к переносью, на ровном, прямом носу поблескивали бисеринки пота. Он клял себя самыми последними словами.
Любка подошла к нему, положила полные руки на плечи.
- Ничего, миленький.
Зло фыркнув, он отступил на шаг.
- Обнимайся с другими! Только это и на уме.
Любка отдернула руку, точно обожглась.
- Я ведь просто так, по-человечески… - глухим, сдавленным голосом сказала она. Губы ее дрогнули, в глазах мелькнула приглушенная боль и обида. Это была другая Любка - жалкая, беспомощная, беззащитная. Она совсем не походила на ту Любку - разбитную, привязчивую.
Но продолжалось это недолго. Любка в какое-то мгновение преобразилась, опять стала беззастенчиво-нахрапистой и бесстыжей. Боком придвинулась к Артемке, сказала, играя глазами:
- Переспи со мной ночку - все забудешь. Миловать буду - сердце зайдется.
Артемка нахлобучил на лоб шапку, молча вышел.
На улице гулял обжигающий ветер, заметал снег в сугробы. Тускло светили окна домов, густел сумрак наступающей ночи. Ветер дул в спину Артемке, гнал его по пустынным, неуютным улицам, мимо дряхлых домов.
Утром он не пошел к Рокшину. Поехал с Елисеем Антипычем на базар. Непривлекательный вид города, потеря письма, исчезновение Федьки - все это сожгло радужные надежды. Они свернулись, обгорели, будто сухие листья на жарких углях. Он бы с радостью уехал отсюда домой вместе с Елисеем. Но стыдно будет перед матерью и отцом. Говорили: не в гости к дяде едешь. Посмеивался, будто знал больше, чем они знают. И вот досмеялся, остался при своих интересах. И революции тут никакой нету. Нельзя же назвать революцией спор Серова с Рокшиным. Таких споров и дома можно было наслушаться. Отец с Климом сколько раз схватывался. Правда, у них не так здорово получалось. И слушать их столько народу не собиралось…
Артемка сидел на возу с зерном, безучастный к зазывным выкрикам Елисея Антипыча. Старик, развязав мешок, пересыпал из горсти в горсть зерно, похваливая:
- Золото, не пшеница, ето самое! Сам бы ел, да нужда пристигла. Подходите, берите, недорого отдаю!
Покупатели подходили, спрашивали цену, недовольно морщились. Иные стыдили Елисея Антипыча:
- Побойся бога! На чужой беде капитал наживаешь!
Среди покупателей прохаживались рабочие с винтовками и красными повязками на рукавах.
- Это полномочные Совдепа, - шепнул Артемке один из мужиков, знакомых по постою. - Спекуляцию выводят.
- Почем пшеничка? - у воза остановился покупатель с холщовым мешком на плече.
- Обыкновенно. Пуд - девятнадцать рублев, полпуда - девять с полтиной, ето самое.
Человек подошел ближе и мельком заглянул в мешок.
- А за сколько отдашь, если целиком воз куплю? - тихо спросил он.
- По восемнадцать с полтиной, не меньше. Пшеничка, ето самое, прямо золото.
- Вижу, - сказал покупатель. Но смотрел он не на пшеницу, а на Артемку, ковырявшего соломинкой в зубах.
- Это твой парень?
- Не, суседский, работать в город приехал.
- Отдай, старик, по восемнадцать.
Елисей почесал затылок, вопросительно посмотрел на Артемку.
- Не раздумывай, папаша, ничего не потеряешь. Торговать придется не один день. Коням сколько скормишь, сам проешь… А тут получай чистые денежки и катись домой.
Елисей помялся, повздыхал, спросил совета у Артемки. Тот пожал плечами: "Смотри сам, тебе виднее". Елисей согласился.