Чувствуя себя абсолютно беспомощным перед их жалящими языками, я видел для себя лишь единственный выход. Молча повернувшись, я выскочил в коридор, промчался вниз по лестнице и выбежал на улицу.
Я не замедлял шаг до тех пор, покуда не добрался до своих комнат во дворце.
Глава 11
Я беру себе рабыню
Человек, одержимый единственной целью, конечно, испытывает мучительное беспокойство, покуда эта цель не достигнута или не утрачена безвозвратно, но, по крайней мере, избавлен от тысячи других забот, которые досаждали бы ему в противном случае. Это наблюдение отлично характеризует состояние моего ума, когда я мерил шагами свои комнаты, наморщив лоб и стиснув кулаки.
Я больше не упрекал себя за то, что обманул доверие царя Приама. Не беспокоили меня и мысли о Гортине, с которой, хоть она и была простой рабыней, я обошелся недостойно. Язвительные замечания женщин поставили меня в глупое и ложное положение, но, хотя в обычных обстоятельствах я был весьма чувствителен к насмешкам, сейчас не испытывал ни стыда, ни гнева.
Все прочие эмоции отступили перед нахлынувшим на меня всепоглощающим чувством любви.
Только презрение Гекамеды и страх потерять ее навсегда заставили меня осознать, что я люблю ее так, как не любил никого и никогда. Я дрожал, вспоминая о презрении, светившемся в ее взгляде при нашем расставании, потрясад кулаками в воздухе и бранился вслух.
Потом я опустился на скамью и со стоном закрыл лицо руками.
Так прошли два часа.
Наконец я принял решение - вернее, оно было мне навязано. Решение это было постыдным, и я презирал себя за него, но не мог придумать иного выхода. Вскочив, я бросил взгляд на песочные часы за окном и увидел, что близится время заседания совета. Одевшись и умастившись благовониями, я прибыл в зал с опозданием на несколько минут.
Как и вчера, присутствовали только старшие советники. В воздухе ощущалось возбуждение - ходили слухи, что Ахилл, которому Агамемнон преподнес богатые дары и возвратил Брисеиду, внял уговорам греческих вождей и согласился завтра вернуться на поле битвы.
Дюжину гонцов отправили за подтверждением или опровержением этих слухов, но никто из них не добился успеха.
Троянские советники, хотя в их распоряжении имелось целое войско, были явно обеспокоены подобной перспективой. Они пререкались до самого вечера, как обычно не придя ни к какому решению, и я наконец получил дозволение вернуться в свои покои.
Выходя из зала, я заколебался, думая, не обратиться ли мне к царю Приаму со своими проблемами. Решив, что лучше сперва заручиться каким-нибудь подтверждением моей истории, я вышел из дворца и направился через двор к мраморному зданию с плоской крышей на краю Пиламонской площади.
Стражник проводил меня по лабиринту коридоров к покоям Орхомена. Хотя ночь еще не наступила, внутри было темно, и в стенных нишах горели светильники. Их отблески играли на полированной поверхности желтого мрамора, озаряя все великолепие дворца, сооруженного Приамом для своих внебрачных сыновей.
"Вот причина бедности Трои", - подумал я, останавливаясь у двери.
Едва ли подобные мысли приходили в голову Орхомену. Я застал его откинувшимся на подушки дивана и лениво наблюдающим за грациозными движениями фтийской танцовщицы. Когда я вошел, он знаком предложил мне сесть, не сводя глаз с девушки.
- Позор тебе и твоим лидийским штучкам! - воскликнул я, когда развлечение подошло к концу и фтийка удалилась с низким поклоном. - Неужели это подходящее занятие для воина?
- Всего лишь отдых, - отозвался Орхомен, зевая и потягиваясь. - Как поживаешь, Идей? Погоди, я пошлю за вином.
- В этом нет нужды - я пришел извлечь тебя из твоего рая. - И я объяснил свои намерения, закончив просьбой немедленно сопровождать меня к царю Приаму.
Орхомен нехотя согласился.
- Выходит твою греческую красотку следует пришпорить? - усмехнулся он, когда мы вышли из покоев, направляясь во дворец.
К счастью, мы застали Приама в хорошем расположении духа. Только что пришла весть, что слух о возвращении Ахилла на поле боя лишен оснований и что Гектор вновь обратил греков в бегство. Царь внимательно выслушал меня, а когда я закончил, повернулся к Орхомену и спросил, не во время ли приключения, о котором я рассказывал, погиб Ал?
- Да, о царь, - ответил Орхомен, - и я могу поручиться за правдивость истории Идея. Он силой забрал Гекамеду Тенедосскую из палатки Нестора и доставил ее в Трою. Ты знаешь закон - она принадлежит ему.
- Несомненно, - кивнул царь и обратился ко мне: - Ты говоришь, она сейчас в доме Париса.
Я кивнул.
- И она отказывается следовать за тобой?
- Нет, но мне нужны необходимые полномочия, чтобы доставить ее в мои покои на случай сопротивления. Не исключено, что Елена будет протестовать.
- У тебя уже есть рабыня?
- Нет.
- Отлично. Пошли туда начальника стражи и свиток пергамента с моей печатью - она в твоем распоряжении, так как ты мой вестник. Ты получишь свою Гекамеду, добрый Идей.
Приам махнул рукой, давая понять, что разговор окончен, и я удалился, оставив Орхомена, который, несомненно, собирался воспользоваться благодушным настроением царя для очередной просьбы. Орхомен постоянно нуждался в деньгах, что не удивительно при его пристрастии к развлечениям в духе богатых торговцев.
В моей груди бушевала радость, смешанная с тревогой. С одной стороны, я был уверен, что Гекамеда окажется в моих покоях, с другой же - опасался, что она говорила правду, утверждая, что возненавидит меня, став моей рабыней.
Но отступать было слишком поздно, и через час после наступления темноты я уже шагал по широкой мраморной аллее к дому Париса со свитком пергамента под мышкой, в сопровождении начальника стражи с двадцатью солдатами.
В действительности я не опасался сопротивления Елены или Гекамеды - стража нужна была мне лишь для придания смелости и для того, чтобы утихомирить Гортину, если она вздумает бушевать.
На стук отозвалась Эфра. Начальник стражи обратился к ней властным тоном:
- Мы пришли требовать от имени Идея, вестника царя Приама, сына Дара, жреца Гефеста, передать ему в руки Гекамеду Тенедосскую. Таков приказ царя.
Заглянув ему через плечо, я увидел, как Эфра, скорчив гримасу, отошла передать сообщение своей хозяйке.
Последовало тягостное ожидание, во время которого начальник стражи расспрашивал меня о ночных подвигах. Его любопытство не было удовлетворено до конца, так как мои мысли были настолько заняты теперешними сложностями, что я едва слышал вопросы. Во-первых, я сомневался в том, что Гортина от меня отстала, - скорее был уверен в обратном, - а во-вторых, не знал, чем закончится предприятие с Гекамедой.
Наконец за воротами послышались шаги и голос Гекамеды:
- Кто здесь?
- Начальник стражи.
- Что тебе нужно от Гекамеды Тенедосской?
- Царь приказал доставить ее в покои Идея.
- Он с тобой? - Голос Гекамеды звучал спокойно и твердо - вопросы следовали один за другим, словно от обвинителя в суде.
- Кто - царь Приам? - недоуменно осведомился начальник стражи.
- Нет, Идей.
- Я здесь, - ответил я вместо него.
- Вот как? И ты дал согласие на это жестокое деяние?
- Более того - я попросил о нем, - ответил я, полагая, что, если сделан первый шаг, лучше смело двигаться дальше.
- Хорошо, я иду, - спокойно отозвалась Гекамеда. Ворота открылись, и она шагнула к нам.
Из темноты послышался голос Елены:
- Это насилие! Я не ожидала от тебя такого, Идей!
- Я беру лишь то, что мне принадлежит, - ответил я, собрав всю свою решимость. Не тратя времени на дальнейшие разговоры, я взял Гекамеду за руку и повел ее во дворец в сопровождении стражи.
Расстояние казалось мне слишком коротким, ибо я со страхом ожидал того момента, когда мне придется остаться наедине с Гекамедой в моих покоях. Я не мог обращаться с ней как с рабыней - мои действия полностью зависели от ее поведения. Эта головоломка была для меня чересчур сложной.
Как она себя поведет? Начнет сразу же бунтовать, предпочитая невольничий рынок пребыванию со мной?
Вздохнув, я перестал об этом думать, так как мы подошли к внешним воротам дворца и начальник стражи удалился, почтительно отсалютовав.
Гекамеда и я бок о бок поднимались по широкой лестнице. Она не произнесла ни слова с тех пор, как мы покинули дом Париса. Когда мы подошли к двери моих покоев, я шагнул в сторону, пропуская ее вперед, потом последовал за ней в комнату и направился к подставке из черного дерева, чтобы зажечь светильник.
Повернувшись, я увидел, что Гекамеда стоит посреди комнаты, опустив руки и глядя перед собой, как солдат, занявший стойку "смирно".
- Это твой дом, - сказал я, стараясь говорить как можно более естественным тоном. - Что ты о нем думаешь? Пройдись по комнатам.
Гекамеда не двинулась с места.
- Ты ошибаешься, - ответила она. - Это моя тюрьма.
Я подошел к ней и взял ее за руку - она молча позволила отвести себя к мраморной скамье в нише окна, выходящего во двор.
- Умоляю тебя, Гекамеда, - заговорил я, садясь рядом с ней, - оставь свою враждебность. Это вовсе не тюрьма - ты заключена в моем сердце. Не стану повторять, что я люблю тебя, - ты отлично это знаешь. У меня честные намерения - могу ли я доказать это лучше, чем попросив тебя стать моей женой?
- Я твоя рабыня, - не поворачивая головы, бесстрастно отозвалась Гекамеда. - Как я могу быть твоей женой?
- Это всего лишь игра словами.
- Нет. - Она впервые посмотрела мне в глаза. - Выслушай меня, Идей. Ты унизил и опозорил меня в глазах Трои. За это я ненавижу тебя и всегда буду ненавидеть. Ты забрал меня из дома Елены, чтобы сделать своей рабыней, - да будет так. Но я скорее выйду замуж за твоего слугу-эфиопа или за бездомного пса, чем за мужчину, которого глубоко презираю!
- Лучше выбирай слова! - вскричал я. - Если ты моя рабыня, не забывай, что в моей власти наказать тебя плетью!
- Незачем напоминать мне об этом, - спокойно сказала Гекамеда, но я заметил, как по ее телу пробежала дрожь. - Такого обращения и следовало ожидать от труса вроде тебя!
При этих словах я вскочил, охваченный яростью, но, с трудом сдержавшись, остановился, глядя на нее сверху вниз.
- Это была всего лишь пустая угроза, Гекамеда. - Мой голос стал хриплым от волнения. - Ее произнес мой гнев, а не я. Твои белые плечи не созданы для троянской плети, да и я не смог бы смотреть, как тебя наказывают. Твои речи слишком дерзки, но слова не ломают кости. Знай: я не собирался и не собираюсь оскорблять тебя или причинять тебе вред. Напротив - я буду защищать тебя даже против твоей воли. Я не сделал ничего, что могло бы заставить тебя ненавидеть и презирать меня, - твои слова исходят из твоего черствого, не умеющего прощать сердца.
Я умолк. Гекамеда молчала. Какой же прекрасной она выглядела с накинутым на плечи покрывалом, вздымающейся грудью и гневно сверкающими глазами! Слова мольбы вертелись у меня на языке, но я сдержал их, поклявшись, что если она и станет моей, то только по собственной воле.
Поэтому я удалился, сославшись на обязанности, которыми пренебрегал несколько дней. Гекамеда даже не подняла взгляд, но, подойдя к двери, я внезапно услышал ее голос:
- Ты не сказал мне, что я должна делать.
- Что ты должна делать? - недоуменно переспросил я.
- Да. Разве я не твоя рабыня? Твое приобретение окажется неудачным, если я буду праздной. В чем состоят мои обязанности?
Я невольно улыбнулся:
- Твои обязанности - развлекаться и беречь свою красоту. Я привез тебя в Трою не ради твоего усердия, а ради твоих больших глаз, белых рук и стройной фигуры. Служанок хватает с лихвой - я хочу, чтобы ты не готовила мне пищу и постель, а делила их со мной.
Я был доволен своими последними словами, видя, что напугал ее, и нисколько о том не жалея. Выйдя из комнаты, направился в просторное помещение в задней части дворца на том же этаже, что и мои покои, где хранились царские архивы.
Именно там мне нанесла визит Елена в день моего введения в должность вестника.
Но менее чем через пять минут я ощутил жгучее желание вернуться к Гекамеде. Желание это было явно нелепым, и я посмеялся над собой, думая о том, какой радушный прием меня бы ожидал. Стараясь отвлечь себя работой, я отнес кипу пергаментов на стол из слоновой кости и начал разворачивать один свиток за другим, но никак не мог сосредоточиться.
Наконец я оставил тщетные попытки и задумался о собственных делах.
Похоже, я окончательно запутался в отношениях с Гекамедой. Что же мне делать? Обращаться с ней как с настоящей рабыней? Но в таком случае я навсегда потеряю надежду завоевать ее любовь - хотя именно этого она от меня и ожидает. Впрочем, сама мысль об этом вызывала у меня отвращение - я никогда не понимал, какое удовольствие может получать мужчина от близости с женщиной, которая навязана ей силой.
Мои мысли вернулись к Гортине. Но по отношению к юной греянке я мог лишь придерживаться политики настороженного ожидания. Если ей придет в голову воспользоваться религиозными законами о семье, это может доставить серьезные неприятности.
Ну, я успею побеспокоиться об этом, когда придет время.
Что касается Елены, я все еще считал ее своим другом.
Просто ее нелепая шутка оказалась серьезнее, чем она предполагала. Привыкшая к поведению мужчин Спарты, она едва ли могла расценивать мое поведение с Гекамедой как серьезное оскорбление.
Когда я наконец встал и собрался идти к себе, была почти полночь. Во дворце царила тишина.
Подойдя к двери моих покоев, я внезапно испугался, что Гекамеда воспользовалась моим отсутствием и сбежала, помня о словах, сказанных мною напоследок.
Я шагнул через порог с бешено колотящимся сердцем.
Но мои опасения были напрасны. В комнате ничего не изменилось - только светильники на подставке из черного дерева почти выгорели. Гекамеда все еще сидела на мраморной скамье в оконной нише, но, подойдя к ней, я увидел, что на ее бархатных щеках белеют полосы, а на ресницах блестят слезы.
- Почему ты плачешь, Гекамеда? - спросил я.
Мой голос звучал мягко, хотя я отнюдь к этому не стремился.
- Прошу прошения, - гордо отозвалась она, не поднимая глаз. - Мои слезы не для тебя.
- Я и не льстил себе подобной надеждой. Но раз ты моя собственность, я не хочу, чтобы ты выглядела некрасивой и заплаканной. - Подойдя к подставке, чтобы погасить светильники, я добавил: - Уже поздно.
- Да. - Помолчав, Гекамеда неохотно сообщила: - Твой слуга был. здесь и расспрашивал меня.
- Ферейн? Что ему было нужно?
- Ничего. Он не передавал никаких сообщений.
- Вот и хорошо. - Я снова подошел к ней. - Пойдем, Гекамеда. Час поздний - пора спать.
Девушка поднялась с явным усилием - в ее глазах мелькнул страх, как у загнанного зверя. Я взял ее за руку - она была холодной и безжизненной - и повел в соседнюю комнату, где зажег светильник, стоящий в оконной нише.
Повернувшись, чтобы взглянуть на нее при свете, я увидел плотно сжатые губы, глаза, превратившиеся в щелочки, и руки, стиснутые в кулаки.
- Прости, что не могу предложить тебе ничего лучшего, - спокойно сказал я, - хотя, если повесить шелковые занавеси и поставить скамьи из черного дерева, здесь будет не так уж плохо. Ложем не пользовался никто, кроме моего друга Киссея, когда он оставался у меня ночевать. Отныне оно твое. Доброй ночи.
Не дав ей времени ответить и даже не взглянув на нее, я вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и направился в свою спальню.
Глава 12
Храм Фамира
Вспоминая первую неделю, которую Гекамеда провела в моих покоях в качестве рабыни, я с трудом удерживаюсь от смеха, ибо меня тревожило то, что по прошествии времени кажется нелепым. К тому же меня постоянно страшило, что Гекамеда убежит из дворца, так как я не присвоил ей номер в списке дворцовой прислуги и она могла свободно уходить и приходить, как сам царь Приам.
Мне было нелегко скрывать правду от друзей, которые навещали меня. Узнай они об истинном положении дел, надо мной потешалась бы вся Троя, в то время как одного взгляда на Гекамеду было для них достаточно, чтобы осыпать меня поздравлениями.
- За еще одну такую Гекамеду, - заявил Эвен, - я готов в одиночку сразиться со всем греческим войском!
Остальные разделяли его мнение, но я мог лишь улыбаться с болью в сердце, ибо Гекамеда по-прежнему держалась со мной холодно и враждебно. Ее полные губы никогда не улыбались, а в глазах постоянно светились гнев и презрение. Часто я заставал девушку плачущей, но больше не пытался предлагать ей свое сочувствие. Я начинал думать, что Гекамеда в самом деле ненавидит меня, хотя не мог забыть ее ласковый взгляд при нашей первой встрече в шатре Нестора. Кроме того, разве она не помогла мне бежать? Впрочем, Гекамеда могла поступить так назло грекам, убившим ее отца и сделавшим ее рабыней.
Мои обязанности вестника в этот период никак нельзя было назвать обременительными. Каждое утро я составлял расписание дневных празднеств и жертвоприношений, а во второй половине дня посещал заседания совета.
Должен заметить, что меня тревожила враждебность Оилея, жреца Фамира. Он не забыл, что я перенес ежегодные жертвоприношения Елены Аргивской из его храма в храм Гефеста, и не простил мне этого. Конечно, Оилей не мог по-настоящему мне навредить, но его тайные попытки дискредитировать меня в глазах царя Приама и посеять раздоры среди жрецов действовали на нервы.
Я подумывал о том, чтобы попросить царя о его удалении.
Осада протекала как обычно - то есть никак. Греки казались обескураженными повторяющимися успехами Гектора и Энея. Было хорошо известно, что они рассчитывали на капитуляцию Трои в течение первого года, но прошло более девяти лет, а они находились дальше от победы, чем в начале войны, - к тому же не было никакой надежды вернуть Ахилла на поле сражения. Большую часть времени они сидели в шатрах, поедая сухари.
- Если они не поторопятся, - сказал мне как-то Кисеей, - Елена умрет от старости, и сражаться будет не из-за чего.
Я не видел Елену с того дня в ее покоях, когда Гортина обратила ее шутку в потрясение. Она не появлялась даже во время утренних собраний на Скейских башнях.
Несколько раз Елена присылала гонца с вопросами о Гекамеде, на которые я отвечал, что дочь Арсиноя здорова и счастлива, как только может быть счастлива изгнанница.
Я знал, что такой ответ должен тронуть сердце Елены.
Как-то раз после очередного заседания совета я лениво бродил по дворцовому саду. В тот день старый Антенор был разговорчивее обычного, и я улыбался, вспоминая его напыщенные фразы. Потом мои мысли переключились на Гекамеду, и я ускорил шаг, снова почувствовав страх не застать ее по прибытии.
Внезапно я услышал позади женский голос, тихо произнесший мое имя.