- Эй, Сеня, чего там ворон считаешь! Аль не видишь, что у карехи седелка на боку!… А ты чего зазевался, Мишук? Потяни супонь-то покрепче!… Да помахивай, ребята, помахивай - до тепла недалечко… Вон дымки-то Рахмановские за косогором по небу стелются!…
И он указал кнутовищем вдаль на показавшиеся из-за косогора верхи крыш села Рахманова.
- И то, до тепла-то поскорей бы добраться не мешало, - проговорил, пожимаясь и покряхтывая, молодой спутник старика, - а то уж меня мороз-то и скрозь полушубок пробирать стал…
Старик посмотрел на него искоса с насмешливой улыбкой.
- Ишь, тоже! Туда же, мерзнет, ровно боярчонок!… Очень тебя твоя женушка, моя доченька, забаловала, занежила!… Да вот постой: тут на самом краю, как въедешь в село, мой давний приятель, Кокша Семен, харчевню держит, к нему и подкатим всею гурьбой… Небось найдется у старого плута чем нас и обогреть, и накормить…
Немного спустя весь обоз полегоньку сполз с косогора и, побрякивая колокольцами, подошел к крайней огромной избе, с высокою кровлей и обширным крытым двором, у ворот которого стоял и хозяин постоялого двора, приземистый, обрюзглый, краснорожий мужик, лет за пятьдесят.
- К нам, к нам, гости дорогие! К нам заворачивай! У нас щи горячи, каша масляная! - начал было он обычное причитание, низко кланяясь и снимая шапку с косматой головы.
И вдруг, взглянув в лицо старика-хозяина, смолк, словно воды в рот набрал, и попятился к крылечку.
- Здравствуй, здравствуй, Семен Иванович! - приветливо крикнул старик харчевнику. - Аль не узнал старого приятеля! И всего, кажись, год не видались…
Но Семен Иванович ничего не отвечал на приветствие и, допятившись наконец до крыльца, стал подниматься на ступени, видимо собираясь уйти в дом.
- Ну, ну, отворяй, что ль, ворота! Отворяй - не держи. И так прозябли!…
- А ну вас к шуту! - пробурчал вдруг хозяин, хватаясь за кольцо калитки. - У нас на дворе нет для вас места!
Старик и глаза вытаращил, и руки расставил от удивления.
- Да что ты! Никак угорел! Иль не видишь, что это все романовские холопы?… Или и меня не признал, Ивана Сусанина!
- Чаво не признал! Вестимо, признал, да нету вам места - вот и сказ весь! - огрызнулся харчевник, хлопнул калиткою и задвинул ее засовом.
Иван Сусанин с добродушною улыбкой оглянулся на товарищей, порядочно-таки озадаченных выходкою харчевника, и проговорил как будто в оправдание ему:
- Видимо, к Михайлову дню пиво варил, да лишнюю ендову хлебнул… Угар еще в голове бродит… Ну, да что ж нам ждать - поедем дальше! Тут что ни изба, то харчевня!
И весь обоз двинулся далее и остановился у следующей избы. Хозяин ее, стоявший с соседом у ворот, видел издали, как принял заезжих гостей Семен Кокша, и потому не спешил распахнуть ворота, а предпочел сначала вступить с Сусаниным в переговоры.
- Вы, братцы, откедова? - спросил он осторожно.
- Сам видишь откедова! С поля да с мороза… Впускай скорей в избу, там расспросишь, - уже с некоторою досадой ответил ему Сусанин, начиная отвязывать повод от дуги.
- Да нет, старина, ты погоди выпрягать… Вишь, как вас много: мне, пожалуй, вас в избе и не поместить будет. Люди незнамые, боязно…
- Да какие ж незнамые! Бог с тобой, братец! Об эту пору, а не то к Рождеству, я тут ежегодь обозы моим боярам гоняю. А Романовых бояр кто же на Руси не знает!
- Так вы романовские! - как-то особенно многозначительно протянул харчевник.
- Ну да! Романовские холопы, из-под костромских вотчин запас им везем! - подтвердил Сусанин, не вникнув в смысл заданного ему вопроса.
Но харчевник и руками замахал:
- Нет, нет, голубчики! Ступайте, ступайте дальше! У меня для вас места нет: княжего обоза ждем!
И тоже юркнул в калитку.
- Да что они тут, белены, что ли, объелись, живоглоты проклятые! - воскликнул Иван Сусанин, пожимая плечами, и тронул своего мерина с места.
Но, к величайшей своей досаде и крайнему изумлению, он встретил такой же недружелюбный прием и еще от двух-трех следующих харчевников, наотрез отказавшихся впустить их и во двор, и в избу, и только один из них указал на другую сторону улицы и сказал Сусанину:
- Вон, попытайте разве к Арефьичу постучаться. Авось тот вас пустит: которую уж неделю без постояльцев сидит… Чай, у него животы подвело.
Сусанин с обозом двинулся к Арефьичу, постучал в его ворота кнутовищем - и на пороге калитки тотчас явился сухощавый, корявый мужичонка, с жидкою бородкой, в рваном зипунишке, без всяких расспросов распахнул ворота и, низко кланяясь Сусанину, проговорил скороговоркой:
- Милости прошу с холоду в наше тепло, Божьи люди!
- Насилу-то на крещеного напали! - проворчал Сусанин, поворачивая своего мерина в ворота и въезжая под дырявую крышу двора.
Полчаса спустя кони у обозников были выпряжены и, прикрытые рогожами, привязаны к столбам двора, все романовские холопы сидели в низкой и темной избе Арефьича, теснясь на узких и грязных лавках около плохого стола, на который хозяйка Арефьича поставила корчагу пустых щей да жбан жиденького квасу, а рядом с корчагою положила две больших ковриги ржаного хлеба, пододвинула деревянную солонку и подала два ножа да с дюжину крепко потертых и почерневших ложек.
- Не взыщите, голубчики! - говорил при этом скороговоркою хозяин, также суетившийся около стола. - Хлеб-то у нас с мякиной. Да и щи-то тоже, чай, не по скусу вам… Мы к дорогим гостям необычны, всех у нас богатеи наши отбивают, вон Кокша Семен, да Нилка Журавль, да…
- Ну, что пустое мелешь! - перебил его Сусанин. - В дороге какой уж взыск! И с мякиной хлебушка поедим. У нас ведь и свой домашний в возах-то есть, да так замерз, что его и не угрызть… Хлебом нас не удивишь - мы, слава Богу, у наших бояр всем сыты и довольны!
- А кто же ваши бояре будут? - спросил хозяин, помаргивая своими маленькими глазками.
- Мы романовские… Из костромских ихних вотчин с запасом на Москву едем. Чай, Романовых бояр знаешь?
- Романовых? - протянул Арефьич. - Да это какие же Романовы? Опальные, что ли? Аль другие?
У Ивана Сусанина густые брови сурово сдвинулись. Он поднял голову и, смерив Арефьича глазами, проговорил строго:
- Кабы я не в твоем тепле да не за твоим столом такое бы слово от тебя услышал, так я бы только глазком своим ребятам мигнул, - от тебя и от твоей избенки праху бы не осталось!
- Да что ты? Что ты? Братан крестовенький! - затараторил хозяин, напуганный и взглядом, и словами Сусанина. - Вы, значит, дальние, до вас и не дошло! Не знаете вы, значит, о боярах своих?
У Сусанина и ложка из рук выпала; все спутники его тоже переполошились.
- Да что же? Что с боярами нашими приключилось? Какая беда на них стряслась? Говори скорее! - крикнул Сусанин, поднимаясь с лавки.
- А как тебе сказать, уж, право, и выговорить-то страшно! Наше, вестимо, дело сторона, а слух такой с Москвы идет, что на них опала царская. За приставы все взяты… Именье все и животы на государя отписаны, а их холопов приказали ни укрывать, ни на службу принимать… Вот почему и богатеи наши тебе ворот не отперли!
Слыша это, спутники Сусанина поднялись из-за стола и окружили хозяина плотною гурьбой.
- С нами крестная сила! - шептал Сусанин, крестясь и слушая невероятные речи харчевника. - Что такое, откуда на наших бояр туча грозная нагрянула?
И он в недоумении оглядывался на своих спутников, молча стоявших кругом его.
- Да вот постой, постой, стар человек! Вот кто тебе лучше моего рассказать сумеет! - проговорил вдруг юркий харчевник и метнулся в сторону, к полатям, с которых свешивался край грязной овчины и торчали две босые ноги.
- Эй, дядя! А дядя! - стал кого-то кликать Арефьич, привстав на приступок у печки и хватаясь за одну из этих босых ног. - Дядя, вставай скорее!
- А? Что? Чаво тебе? - послышался чей-то хриплый спросонья голос.
- Вставай, вставай скорее!… Добрые люди тебя спрашивают, землячки твои.
- Земляки? - И спавший на полатях заворочался и стал с них медленно и осторожно спускаться, пожимаясь и почесываясь и по пути натягивая на себя зипунишко.
- Костромской тоже, - шепнул Арефьич Сусанину, мотнув головою в сторону человека, который наконец спустился с полатей и стал около лавки, протирая глаза и оглаживая густую бороду с проседью.
- Батюшки! Да никак Степанушка! Степан Скобарь? - воскликнул Сусанин, протягивая руки земляку.
- Сусанин? Староста домнинский? - отозвался Степан. - Вот встреча-то! Привел Господь где столкнуться!
И старики поздоровались по-приятельски и присели на лавку, между тем как молодежь все еще стояла и не смела присесть за стол без Сусанина.
- Изволишь видеть, бос и наг на родину бреду! - проговорил Скобарь, показывая свой зипунишко. - Да и тому-то рад, что цел ушел. Не знаю сам, как вынес Бог.
- Да что случилось-то, скажи, сделай милость? - нетерпеливо перебил Сусанин.
- Беда, друг, неминучая! Словно гроза Божия на наших бояр обрушилась! Молнией выжгло, громом побило бы - легче было бы, кажись…
- Да где бояре-то?
- За приставами, по тюрьмам все… А Федор-то Никитич да князь Иван Черкасский и в застенке побывать успели… Боярыня в монастыре, тоже за решеткою посажена, и детки с нею…
- И Мишенька, любимчик наш? - дрогнувшим голосом спросил Иван Сусанин.
- И Мишенька с сестрицей, и все их родичи, приятели, знакомцы…
- А мы с тобой, Богдаша, - обратился Сусанин к красавцу-зятю, - мы-то Мишеньке салазки нарядные везли в гостинец!
- Не до гостинцев им, брат, теперь, горемычным! - грустно сказал Степан. - Не богаче они нас с тобою! Добро их разграблено: кое в казну, кое и мимо, по рукам пошло… Именье и животы боярские на государя отписаны… А что уж нам, холопам, претерпеть пришлось и от приставов, и от стрельцов, и от подьячих - и вспомнить страшно! Кажется, все батожье, что было на Москве, об наши спины обломали, допрашивая нас да добиваясь меж нами предателей… Да ничего поделать не могли: изветчиков-то не нашли, хоть били, и пытали, и голодом морили нас… Вот покажи, мол, против бояр своих!… Ну, невтерпеж пришло - кто мог, ушел. Пустились в беги, и я тоже к вам на родину иду.
- Да за что же? За что такая напасть? - воскликнул Сусанин, хватая крепко Скобаря за руку. - Скажи, за что?
- Никто не знает… А так, между речей допросных, можно было понять, что обвиняют бояр наших в злых умышлениях на царя Бориса, на его государское здоровье. Коренья, будто, какие-то в их кладовых объявились: Бартенев-ключник и донес.
- Злые люди, значит, обнесли их, да и коренье лютое им в улику подкинули? - догадался Сусанин.
- Уж не иначе как так, - печально проговорил Скобарь, разводя руками. - Мы ли своих бояр не знаем.
Оба старика в унынии опустили головы.
- Но как же теперь быть? Как мне-то быть? - заговорил немного спустя Сусанин. - Куда же мне-то с их боярским добром деваться?
- Да коли хочешь доброго совета моего послушать, - сказал Степан Скобарь, - так придется тебе теперь же поворотить оглобли… Если вздумаешь добраться до Москвы, как раз ярыжкам в лапы угодишь. Добро боярское попусту загубишь, да и сам-то тоже уйдешь ли цел от лиходеев? Пожалуй, ничем не побрезгуют, чтобы только напитать свою утробу ненасытную.
Сусанин опустил голову на руки, посидел с минуту в раздумье, потом поднялся с лавки и, крестясь на иконы, произнес дрожащим голосом сквозь слезы:
- Помилуй, Господи, бояр наших!… Избави их от всякой муки и напасти… Спаси и сохрани в бедах…
И, опустившись на колени, положил земной поклон; его примеру последовали все его спутники. Затем Сусанин поднялся, отер полою слезы, навернувшиеся ему на глаза, и сказал:
- Ну, братцы, видно, последние времена пришли… Видно, придется стонать русской земле и терпеть великие беды, когда у лиходеев на наших бояр Романовых руки поднялись… Быть бедам, быть бедам!…
И могучий старик, потрясенный глубоким горем, опустился на лавку в тяжком унынии.
II В СЕВЕРНЫХ ДЕБРЯХ
Серенький и очень прохладный денек, прохладный для июня месяца, чуть не в самые Петровки, близился к полудню. Солнце, скудное лучами, то скрывалось за облаками, серыми и холодными, то выглядывало из-за них ненадолго и обдавало ярким светом Мурьинский погост на Беле-озере, широкий водный простор и темную, мрачную полосу старого хвойного леса, который местами сплошною массой надвигался на самый берег, так что сердитые волны обмывали, плеща и шумя, корни прибрежных вековых сосен и елей…
Мурьинский погост был из бедных бедным поселком в том крае. Пять-шесть рыбачьих хижин лепились по отлогому скату берега, выдвинув к самому берегу черные бани. Крошечная церковочка, в виде пятистенка, с высокою двускатного кровлей, украшенной небольшою главкою, крытою чешуйками, с деревянным же покосившемся крестом наверху. Рядом с церковью попов дом, крытый соломой, и еще две избы, обнесенные одним общим частоколом. Вот и весь поселок. А если добавить к этому еще два гумна на задворках, да три-четыре амбарушки, да с полдюжины рыбачьих челнов на берегу, около которых на перевесищах постоянно сушились всякие рыболовные снасти, то мы получим полную, законченную картину этого жалкого уголка, заброшенного в дикой лесной глуши за Белым озером, - уголка, забытого всеми и как бы созданного для забвенья.
Как раз около полудня мурьинский поп, старик лет шестидесяти, стал снаряжаться на озеро за рыбой и кликнул внука, шустрого мальчонка лет двенадцати, своего постоянного спутника в поездках по озеру.
- Вася, а Вася! Тащи-ка весла на берег, да захвати кошелку для рыбы, и прикормку не забудь… Я за тобою следом…
А сам, по давнему своему обычаю, заглянул в старые, рукописные святцы, в которых вел на полях запись важнейшим событиям своей немудреной жизни, и прочел: "Мученицы Феклы, Марфы и Марии; преподобного Кирилла Александрийского; преподобного Кирилла Белозерского…"
Сбоку было приписано: "В сей день присланы к нам на житье, по указу великого государя, опальные: князь Борис Черкасский с супругою, боярыня Ульяна Романова, боярышня Анастасия Романовых же, да боярчонок Михаил Федоров, младенец, с сестрою Татьяною, отроковицею".
Рядом было приписано: "Великий улов рыбы в канун сего дня".
"Вот оно что! - подумал старый поп. - Значит, год завтра минет, как в ссылку к нам бояр прислали… Время-то как летит!… Вот и попытаемся мы сегодня закинуть около сухмени, где прошлым годом улов-то был богатый!"
И, весь поглощенный мыслью о предстоящей ловле, старик натянул на плечи суконный кафтан, перекрестился на иконы и вышел на крылечко. Здесь он бережно стащил с крыши свои заветные удочки, прихватил сачок и направился мимо церкви к берегу.
"Э- э! Да вот и сам князь Борис никак тут и есть",-сказал про себя поп, поравнявшись с церковью.
- Что, князь Борис, на солнышко погреться пришел? - окликнул он издали высокого и худощавого мужчину, в суконном колпаке и поношенной суконной однорядке, сидевшего на песчаном бугре, под откосом берега.
Князь оглянулся на старика попа и, обменявшись с ним поклоном, сказал:
- Где уж нам на вашем солнце греться… Мы к другому солнцу привычны.
- Не обжился еще, князь! - добродушно заметил поп. - А вот как с наше проживешь здесь, так и полюбится.
- Спасибо на добром слове, - с горькой усмешкою отозвался князь и, чтобы переменить разговор, спросил:- Знать, на озеро собрался?
- На озеро… Вишь, в святцах у меня записано, что в прошлом году об эту пору был улов богатый у меня… Вот и хочу я попытать сегодня закинуть на боярчонково счастье, на Мишенькино.
- Что же, попытай! Вон они на берегу с Танюшей около челнов в песочке роются, камешки собирают.
И он проводил попа глазами до челнока, уже сдвинутого в воду внуком, посмотрел, как он в него уселся, уложил у себя под рукою снасти и, ловко подгребая внуку веселком, направил челн к длинной гриве камышей, черневшейся в полуверсте от берега.
- Танюша! Миша! - крикнул потом князь, поднимаясь с бугра. - Пойдемте-ка домой!… Чай, тетка-то уж обедать собирает.
- Бежим, бежим, дяденька! - зазвенели снизу серебристые голоски детей, и князь не успел еще пройти и двадцати шагов, как его нагнала девочка, лет восьми, русоволосая, быстроглазая и худенькая, и с нею румяный и курчавый мальчик, лет пяти, которого она тащила за руку.
- Пойдем, пойдем скорее, Миша! - торопила его девочка. - Покажи-ка дяде, что мы с тобой набрали!
- Дядя, дядя, посмотри-ка! - радостно крикнул мальчик, теребя князя за полу его однорядки и показывая ему камешки и раковинки, которых он успел набрать полную шапку.
- Смотри какие, дядя! - пояснила девочка. - Все разноцветные: и черные, и серые, и красные… А в раковинках все улитки сидят.
- Улита, улита! Высунь рога, дам пирога! - пресерьезно проговорил мальчик, присматриваясь к одной из раковин.
Князь улыбнулся.
- Не сули ей, Миша, чего у тебя самого нет. Мы с тобой и сами больше года пирогов в глаза не видим, - сказал князь, трепля мальчика по щечке.
Между тем они подошли к избам, огороженным частоколом, вошли калиточкой во двор и уже подходили к крылечку, когда дверь в избу распахнулась и из нее вышла на крылечко миловидная девушка, лет восемнадцати, в старой полинялой ферязи брусничного цвета и в поношенной телогрейке, накинутой на плечи.
- Вот и тетя Настя идет за нами! - весело закричали дети и побежали навстречу своей любимой тетке, родной сестре их отца Федора Никитича Романова и его братьев, разосланных в дальние ссылки.
- А и точно за вами послала княгинюшка! - проговорила мягко Настасья Никитична, лаская деток. - Боялась, что похлебка у ней простынет, грибная, славная такая уварилась! Да и блинцы ржаные перестоят.
- Идем, идем! - сказал князь, ускоряя шаг.